АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ. ВАСИЛИЙ ТЁРКИН (Книга про бойца)

 

 

О себе

 

 

 

Я покинул дом когда-то,

 

Позвала дорога вдаль.

 

Не мала была утрата,

 

Но светла была печаль.

 

 

И годами с грустью нежной –

 

Меж иных любых тревог –

 

Угол отчий, мир мой прежний

 

Я в душе моей берёг.

 

 

Да и не было помехи

 

Взять и вспомнить наугад

 

Старый лес, куда в орехи

 

Я ходил с толпой ребят.

 

 

Лес – ни пулей, ни осколком

 

Не пораненный ничуть,

 

Не порубленный без толку,

 

Без порядку как-нибудь;

 

 

Не корчёванный фугасом,

 

Не поваленный огнём,

 

Хламом гильз, жестянок, касок

 

Не заваленный кругом;

 

 

Блиндажами не изрытый,

 

Не обкуренный зимой,

 

Ни своими не обжитый,

 

Ни чужими под землёй.

 

 

Милый лес, где я мальчонкой

 

Плёл из веток шалаши,

 

Где однажды я телёнка,

 

Сбившись с ног, искал в глуши…

 

 

Полдень раннего июня

 

Был в лесу, и каждый лист,

 

Полный, радостный и юный,

 

Был горяч, но свеж и чист.

 

 

Лист к листу, листом прикрытый,

 

В сборе лиственном густом

 

Пересчитанный, промытый

 

Первым за лето дождём.

 

 

И в глуши родной, ветвистой,

 

И в тиши дневной, лесной

 

Молодой, густой, смолистый,

 

Золотой держался зной.

 

 

И в спокойной чаще хвойной

 

У земли мешался он

 

С муравьиным духом винным

 

И пьянил, склоняя в сон.

 

 

И в истоме птицы смолкли…

 

Светлой каплею смола

 

По коре нагретой ёлки,

 

Как слеза во сне, текла…

 

 

Мать-земля моя родная,

 

Сторона моя лесная,

 

Край недавних детских лет,

 

Отчий край, ты есть иль нет?

 

 

Детства день, до гроба милый,

 

Детства сон, что сердцу свят,

 

Как легко всё это было

 

Взять и вспомнить год назад.

 

 

Вспомнить разом что придётся –

 

Сонный полдень над водой,

 

Дворик, стёжку до колодца,

 

Где песочек золотой;

 

 

Книгу, читанную в поле,

 

Кнут, свисающий с плеча,

 

Лёд на речке, глобус в школе

 

У Ивана Ильича…

 

 

Да и не было запрета,

 

Проездной купив билет,

 

Вдруг туда приехать летом,

 

Где ты не был десять лет…

 

 

Чтобы с лаской, хоть не детской,

 

Вновь обнять старуху мать,

 

Не под проволокой немецкой

 

Нужно было проползать.

 

 

Чтоб со взрослой грустью сладкой

 

Праздник встречи пережить –

 

Не украдкой, не с оглядкой

 

По родным лесам кружить.

 

 

Чтоб сердечным разговором

 

С земляками встретить день –

 

Не нужда была, как вору,

 

Под стеною прятать тень…

 

 

Мать-земля моя родная,

 

Сторона моя лесная,

 

Край, страдающий в плену!

 

Я приду – лишь дня не знаю,

 

Но приду, тебя верну.

 

 

Не звериным робким следом

 

Я приду, твой кровный сын, –

 

Вместе с нашею победой

 

Я иду, а не один.

 

 

Этот час не за горою,

 

Для меня и для тебя…

 

 

А читатель той порою

 

Скажет:

 

– Где же про героя?

 

Это больше про себя,

 

 

Про себя? Упрёк уместный,

 

Может быть, меня пресёк.

 

 

Но давайте скажем честно!.

 

Что ж, а я не человек?

 

 

Спорить здесь нужды не вижу,

 

Сознавайся в чём в другом.

 

Я ограблен и унижен,

 

Как и ты, одним врагом.

 

 

Я дрожу от боли острой,

 

Злобы горькой и святой.

 

Мать, отец, родные сёстры

 

У меня за той чертой.

 

Я стонать от боли вправе

 

И кричать с тоски клятой.

 

То, что я всем сердцем славил

 

И любил – за той чертой.

 

 

Друг мой, так же не легко мне,

 

Как тебе с глухой бедой.

 

То, что я хранил и помнил,

 

Чем я жил – за той, за той –

 

За неписаной границей,

 

Поперёк страны самой,

 

Что горит, горит в зарницах

 

Вспышек – летом и зимой…

 

 

И скажу тебе, не скрою, –

 

В этой книге, там ли, сям,

 

То, что молвить бы герою,

 

Говорю я лично сам.

 

Я за всё кругом в ответе,

 

И заметь, коль не заметил,

 

Что и Тёркин, мой герой,

 

За меня гласит порой.

 

 

Он земляк мой и, быть может,

 

Хоть нимало не поэт,

 

Всё же как-нибудь похоже

 

Размышлял. А нет, ну – нет.

 

 

Тёркин – дальше. Автор – вслед.

 

 

 

 

 

Бой в болоте

 

Бой безвестный, о котором

Речь сегодня поведём,

Был, прошёл, забылся скоро…

Да и вспомнят ли о нём?

 

Бой в лесу, в кустах, в болоте,

Где война стелила путь,

Где вода была пехоте

По колено, грязь – по грудь;

 

Где брели бойцы понуро,

И, скользнув с бревна в ночи,

Артиллерия тонула,

Увязали тягачи.

 

Этот бой в болоте диком

На втором году войны

Не за город шёл великий,

Что один у всей страны;

 

Не за гордую твердыню,

Что у матушки-реки,

А за некий, скажем ныне,

Населённый пункт Борки.

 

Он стоял за тем болотом

У конца лесной тропы,

В нём осталось ровным счётом

Обгорелых три трубы.

 

Там с открытых и закрытых

Огневых – кому забыть! —

Было бито, бито, бито,

И, казалось, что там бить?

 

Там в щебёнку каждый камень,

В щепки каждое бревно.

Называлось там Борками

Место чёрное одно.

 

А в окружку – мох, болото,

Край от мира в стороне.

И подумать вдруг, что кто-то

Здесь родился, жил, работал,

Кто сегодня на войне.

 

Где ты, где ты, мальчик босый,

Деревенский пастушок,

Что по этим дымным росам,

Что по этим кочкам шёл?

 

Бился ль ты в горах Кавказа,

Или пал за Сталинград,

Мой земляк, ровесник, брат,

Верный долгу к приказу

Русский труженик-солдат.

 

Или, может, а этих дымах,

Что уже недалеки,

Видишь нынче свой родимый

Угол дедовский, Борки?

 

И у той черты недальной,

У земли многострадальной,

Что была к тебе добра,

Влился голос твой в печальный

И протяжный стон: «Ура-а…»

 

Как в бою удачи мало

И дела нехороши,

Виноватого, бывало,

Там попробуй поищи.

 

Артиллерия толково

Говорит – она права:

– Вся беда, что танки снова

В лес свернули по дрова.

 

А ещё сложнее счёты,

Чуть танкиста повстречал:

– Подвела опять пехота.

Залегла. Пропал запал.

 

А пехота не хвастливо,

Без отрыва от земли

Лишь махнёт рукой лениво:

– Точно. Танки подвели.

 

Так идёт оно по кругу,

И ругают все друг друга,

Лишь в согласье все подряд

Авиацию бранят.

 

Все хорошие ребята,

Как посмотришь – красота.

И ничуть не виноваты,

И деревня не взята.

 

И противник по болоту,

По траншейкам торфяным

Садит вновь из миномётов —

Что ты хочешь делай с ним.

 

Адреса разведал точно,

Шлёт посылки спешной почтой,

И лежишь ты, адресат,

Изнывая, ждёшь за кочкой,

Скоро ль мина влепит в зад.

 

Перемокшая пехота

В полный смак клянёт болото,

Не мечтает о другом —

Хоть бы смерть, да на сухом.

 

Кто-нибудь ещё расскажет,

Как лежали там в тоске.

Третьи сутки кукиш кажет

В животе кишка кишке.

 

Посыпает дождик редкий,

Кашель злой терзает грудь.

Ни клочка родной газетки —

Козью ножку завернуть;

 

И ни спичек, ни махорки —

Всё раскисло от воды.

– Согласись, Василий Тёркин,

Хуже нет уже беды?

 

Тот лежит у края лужи,

Усмехнулся:

– Нет, друзья,

о сто раз бывает хуже,

 

Это точно знаю я.

 

– Где уж хуже…

– А не спорьте,

Кто не хочет, тот не верь,

Я сказал бы: на курорте

Мы находимся теперь.

 

И глядит шутник великий

На людей со стороны.

Губы – то ли от черники,

То ль от холода черны,

 

Говорит:

– В своём болоте

Ты находишься сейчас.

Ты в цепи. Во взводе. В роте.

Ты имеешь связь и часть.

 

Даже сетовать неловко

При такой, чудак, судьбе.

У тебя в руках винтовка,

Две гранаты при тебе.

 

У тебя – в тылу ль, на фланге, —

Сам не знаешь, как силён, —

Бронебойки, пушки, танки.

Ты, брат, – это батальон.

Полк. Дивизия. А хочешь —

Фронт. Россия! Наконец,

Я, скажу тебе короче

И понятней: ты – боец.

 

Ты в строю, прошу усвоить,

А быть может, год назад

Ты бы здесь изведал, воин,

То, что наш изведал брат.

 

Ноги б с горя не носили!

Где свои, где чьи края?

Где тот фронт и где Россия?

По какой рубеж своя?

 

И однажды ночью поздно,

От деревни в стороне

Укрывался б ты в колхозной,

Например, сенной копне…

 

Тут, озноб вдувая в души,

Долгой выгнувшись дугой,

Смертный свист скатился в уши,

Ближе, ниже, суше, глуше —

И разрыв!

За ним другой…

 

– Ну, накрыл. Не даст дослушать

Человека.

– Он такой…

 

И за каждым тем разрывом

На примолкнувших ребят

Рваный лист, кружась лениво,

Ветки сбитые летят.

 

Тянет всех, зовёт куда-то,

Уходи, беда вот-вот…

Только Тёркин:

– Брось, ребята,

Говорю – не попадёт.

 

Сам сидит как будто в кресле,

Всех страхует от огня.

– Ну, а если?..

– А уж если…

Получи тогда с меня.

 

Слушай лучше. Я серьёзно

Рассуждаю о войне.

 

Вот лежишь ты в той бесхозной,

В поле брошенной копне.

 

Немец где? До ближней хаты

Полверсты – ни дать ни взять,

И приходят два солдата

В поле сена навязать.

 

Из копнушки вяжут сено,

Той, где ты нашёл приют,

Уминают под колено

И поют. И что ж поют!

 

Хлопцы, верьте мне, не верьте,

Только врать не стал бы я,

А поют худые черти,

Сам слыхал: «Москва моя».

 

Тут состроил Тёркин рожу

И привстал, держась за пень,

И запел весьма похоже,

Как бы немец мог запеть.

 

До того тянул он криво,

И смотрел при этом он

Так чванливо, так тоскливо,

Так чудно, – печёнки вон!

 

– Вот и смех тебе. Однако

Услыхал бы ты тогда

Эту песню, – ты б заплакал

От печали и стыда.

 

И смеёшься ты сегодня,

Потому что, знай, боец:

Этой песни прошлогодней

Нынче немец не певец.

 

– Не певец-то – это верно,

Это ясно, час не тот…

– А деревню-то, примерно,

Вот берём – не отдаёт.

 

И с тоскою бесконечной,

Что, быть может, год берёг,

Кто-то так чистосердечно,

Глубоко, как мех кузнечный,

Вдруг вздохнул:

– Ого, сынок!

 

Подивился Тёркин вздоху,

Посмотрел, – ну, ну! – сказал, —

И такой ребячий хохот

Всех опять в работу взял.

 

– Ах ты, Тёркин. Ну и малый.

И в кого ты удался,

Только мать, наверно, знала…

– Я от тётки родился.

 

– Тёркин – тёткин, ёлки-палки,

Сыпь ещё назло врагу.

 

– Не могу. Таланта жалко.

До бомбёжки берегу.

Получай тогда на выбор,

Что имею про запас.

 

– И за то тебе спасибо.

– На здоровье. В добрый час.

 

Заключить теперь нельзя ли,

Что, мол, горе не беда,

Что ребята встали, взяли

Деревушку без труда?

 

Что с удачей постоянной

Тёркин подвиг совершил:

Русской ложкой деревянной

Восемь фрицев уложил!

 

Нет, товарищ, скажем прямо:

Был он долог до тоски,

Летний бой за этот самый

Населённый пункт Борки.

 

Много дней прошло суровых,

Горьких, списанных в расход.

 

– Но позвольте, – скажут снова, —

Так о чём тут речь идёт?.

 

Речь идёт о том болоте,

Где война стелила путь,

Где вода была пехоте

По колено, грязь – по грудь;

 

Где в трясине, в ржавой каше,

Безответно – в счёт, не в счёт —

Шли, ползли, лежали наши

Днём и ночью напролёт;

 

Где подарком из подарков,

Как труды ни велики,

Не Ростов им был, не Харьков,

Населённый пункт Борки.

 

И в глуши, в бою безвестном,

В сосняке, в кустах сырых

Смертью праведной и честной

Пали многие из них.

 

Пусть тот бой не упомянут

В списке славы золотой,

День придёт – ещё повстанут

Люди в памяти живой.

 

И в одной бессмертной книге

Будут все навек равны —

Кто за город пал великий,

Что один у всей страны;

 

Кто за гордую твердыню,

Что у Волги у реки,

Кто за тот, забытый ныне,

Населённый пункт Борки.

 

И Россия – мать родная —

Почесть всем отдаст сполна.

Бой иной, пора иная,

Жизнь одна и смерть одна.

 

 

 

 

 

О любви

 

 

 

Всех, кого взяла война,

 

Каждого солдата

 

Проводила хоть одна

 

Женщина когда-то…

 

 

Не подарок, так бельё

 

Собрала, быть может,

 

И что дольше без неё,

 

То она дороже.

 

 

И дороже этот час,

 

Памятный, особый,

 

Взгляд последний этих глаз,

 

Что забудь попробуй.

 

 

Обойдись в пути большом,

 

Глупой славы ради,

 

Без любви, что видел в нём,

 

В том прощальном взгляде.

 

 

Он у каждого из нас

 

Самый сокровенный

 

И бесценный наш запас,

 

Неприкосновенный.

 

 

Он про всякий час, друзья,

 

Бережно хранится.

 

И с товарищем нельзя

 

Этим поделиться,

 

Потому – он мой, он весь –

 

Мой, святой и скромный,

 

У тебя он тоже есть,

 

Ты подумай, вспомни.

 

 

Всех, кого взяла война,

 

Каждого солдата

 

Проводила хоть одна

 

Женщина когда-то…

 

 

И приходится сказать,

 

Что из всех тех женщин,

 

Как всегда, родную мать

 

Вспоминают меньше.

 

 

И не принято родной

 

Сетовать напрасно, –

 

В срок иной, в любви иной

 

Мать сама была женой

 

С тем же правом властным.

 

 

Да, друзья, любовь жены, –

 

Кто не знал – проверьте, –

 

На войне сильней войны

 

И, быть может, смерти.

 

 

Ты ей только не перечь,

 

Той любви, что вправе

 

Ободрить, предостеречь,

 

Осудить, прославить.

 

 

Вновь достань листок письма,

 

Перечти сначала,

 

Пусть в землянке полутьма,

 

Ну-ка, где она сама

 

То письмо писала?

 

 

При каком на этот раз

 

Примостилась свете?

 

То ли спали в этот час,

 

То ль мешали дети,

 

То ль болела голова

 

Тяжко, не впервые,

 

Оттого, брат, что дрова

 

Не горят сырые?..

 

 

Впряжена в тот воз одна,

 

Разве не устанет?

 

Да зачем тебе жена

 

Жаловаться станет?

 

 

Жёны думают, любя,

 

Что иное слово

 

Всё ж скорей найдёт тебя

 

На войне живого.

 

 

Нынче жёны все добры,

 

Беззаветны вдосталь,

 

Даже те, что до поры

 

Были ведьмы просто.

 

 

Смех – не смех, случалось мне

 

С жёнами встречаться,

 

От которых на войне

 

Только и спасаться.

 

 

Чем томиться день за днём

 

С той женою-крошкой,

 

Лучше ползать под огнём

 

Или под бомбёжкой.

 

 

Лучше, пять пройдя атак,

 

Ждать шестую в сутки…

 

Впрочем, это только так,

 

Только ради шутки.

 

 

Нет, друзья, любовь жены, –

 

Сотню раз проверьте, –

 

На войне сильней войны

 

И, быть может, смерти.

 

 

И одно сказать о ней

 

Вы б могли вначале:

 

Что короче, что длинней –

 

Та любовь, война ли?

 

 

Но, бестрепетно в лицо

 

Глядя всякой правде,

 

Я замолвил бы словцо

 

За любовь, представьте.

 

 

Как война на жизнь ни шла,

 

Сколько ни пахала,

 

Но любовь пережила

 

Срок её немалый.

 

 

И недаром нету, друг,

 

Письмеца дороже,

 

Что из тех далёких рук,

 

Дорогих усталых рук

 

В трещинках по коже.

 

 

И не зря взываю я

 

К жёнам настоящим:

 

– Жёны, милые друзья,

 

Вы пишите чаще.

 

 

Не ленитесь к письмецу

 

Приписать, что надо.

 

Генералу ли, бойцу,

 

Это – как награда.

 

 

Нет, товарищ, не забудь

 

На войне жестокой:

 

У войны короткий путь,

 

У любви – далёкий.

 

 

И её большому дню

 

Сроки близки ныне.

 

 

А к чему я речь клоню?

 

Вот к чему, родные.

 

 

Всех, кого взяла война,

 

Каждого солдата

 

Проводила хоть одна

 

Женщина когда-то…

 

 

Но хотя и жалко мне,

 

Сам помочь не в силе,

 

Что остался в стороне

 

Тёркин мой Василий.

 

 

Не случилось никого

 

Проводить в дорогу.

 

 

Полюбите вы его,

 

Девушки, ей-богу!

 

 

Любят лётчиков у нас,

 

Конники в почёте.

 

 

Обратитесь, просим вас,

 

К матушке-пехоте!

 

 

Полюбите молодца,

 

Сердце подарите,

 

До победного конца

 

Верно полюбите!

 

 

Пусть тот конник на коне,

 

Лётчик в самолёте,

 

И, однако, на войне

 

Первый ряд – пехоте.

 

 

Пусть танкист красив собой

 

И горяч в работе,

 

А ведёшь машину в бой –

 

Поклонись пехоте.

 

 

Пусть форсист артиллерист

 

В боевом расчёте,

 

Отстрелялся – не гордись,

 

Дела суть – в пехоте.

 

 

Обойдите всех подряд,

 

Лучше не найдёте:

 

 

Обратите нежный взгляд,

 

Девушки, к пехоте.

 

 

 

 

 

Отдых Тёркина

 

На войне – в пути, в теплушке,

В тесноте любой избушки,

В блиндаже иль погребушке, —

Там, где случай приведёт, —

 

Лучше нет, как без хлопот,

Без перины, без подушки,

Примостясь кой-как друг к дружке,

Отдохнуть… Минут шестьсот.

 

Даже больше б не мешало,

Но солдату на войне

Срок такой для сна, пожалуй,

Можно видеть лишь во сне.

 

И представь, что вдруг, покинув

В некий час передний край,

Ты с попутною машиной

Попадаешь прямо в рай.

 

Мы здесь вовсе не желаем

Шуткой той блеснуть спроста,

Что, мол, рай с передним краем

Это – смежные места.

 

Рай по правде. Дом. Крылечко.

Веник – ноги обметай.

Дальше – горница и печка.

Всё, что надо. Чем не рай?

 

Вот и в книге ты отмечен,

Раздевайся, проходи.

И плечьми у тёплой печи

На свободе поведи.

 

Осмотрись вокруг детально,

Вот в ряду твоя кровать.

И учти, что это – спальня,

То есть место – специально

Для того, чтоб только спать.

 

Спать, солдат, весь срок недельный,

Самолично, безраздельно

Занимать кровать свою,

Спать в сухом тепле постельном,

Спать в одном белье нательном,

Как положено в раю.

 

И по строгому приказу,

Коль тебе здесь быть пришлось,

Ты помимо сна обязан

Пищу в день четыре раза

Принимать. Но как? – вопрос.

 

Всех привычек перемена

Поначалу тяжела.

Есть в раю нельзя с колена,

Можно только со стола.

 

И никто в раю не может

Бегать к кухне с котелком,

И нельзя сидеть в одёже

И корёжить хлеб штыком.

 

И такая установка

Строго-настрого дана,

Что у ног твоих винтовка

Находиться не должна.

 

И в ущерб своей привычке

Ты не можешь за столом

Утереться рукавичкой

Или – так вот – рукавом.

 

И когда покончишь с пищей,

Не забудь ещё, солдат,

Что в раю за голенище

Ложку прятать не велят.

 

Все такие оговорки

Разобрав, поняв путём,

Принял в счёт Василий Тёркин

И решил:

– Не пропадём.

 

Вот обед прошёл и ужин.

– Как вам нравится у нас?

– Ничего. Немножко б хуже,

То и было б в самый раз…

 

Покурил, вздохнул и на бок.

Как-то странно голове.

Простыня – пускай одна бы,

Нет, так на, мол, сразу две.

 

Чистота – озноб по коже,

И неловко, что здоров,

А до крайности похоже,

Будто в госпитале вновь.

 

Бережёт плечо в кровати,

Головой не повернёт.

Вот и девушка в халате

Совершает свой обход.

 

Двое справа, трое слева

К ней разведчиков тотчас.

А она, как королева:

Мол, одна, а сколько вас.

 

Тёркин смотрит сквозь ресницы:

О какой там речь красе.

Хороша, как говорится,

В прифронтовой полосе.

 

Хороша, при смутном свете,

Дорога, как нет другой,

И видать, ребята эти

Отдохнули день, другой…

 

Сон-забвенье на пороге,

Ровно, сладко дышит грудь.

Ах, как холодно в дороге

У объезда где-нибудь!

 

Как прохватывает ветер,

Как луна теплом бедна!

Ах, как трудно всё на свете:

 

Служба, жизнь, зима, война.

Как тоскует о постели

На войне солдат живой!

Что ж не спится в самом деле?

Не укрыться ль с головой?

 

Полчаса и час проходит,

С боку на бок, навзничь, ниц.

Хоть убейся – не выходит.

Все храпят, а ты казнись.

 

То ли жарко, то ли зябко,

Не понять, а сна всё нет.

– Да надень ты, парень, шапку, —

Вдруг дают ему совет.

 

Разъясняют:

– Ты не первый,

Не второй страдаешь тут.

Поначалу наши нервы

Спать без шапки не дают.

 

И едва надел родимый

Головной убор солдат,

Боевой, пропахший дымом

И землёй, как говорят, —

 

Тот, обношенный на славу

Под дождём и под огнём,

Что ещё колючкой ржавой

Как-то прорван был на нём;

 

Тот, в котором жизнь проводишь,

Не снимая, – так хорош! —

И когда ко сну отходишь,

И когда на смерть идёшь, —

 

Видит: нет, не зря послушал

Тех, что знали, в чём резон:

Как-то вдруг согрелись уши,

Как-то стало мягче, груше —

И всего свернуло в сон.

 

И проснулся он до срока

С чувством редкостным – точь-в-точь

Словно где-нибудь далёко

Побывал за эту ночь;

 

Словно выкупался где-то,

Где – хоть вновь туда вернись —

Не зима была, а лето,

Не война, а просто жизнь.

 

И с одной ногой обутой,

Шапку снять забыв свою,

На исходе первых суток

Он задумался в раю.

 

Хороши харчи и хата,

Осуждать не станем зря,

Только, знаете, война-то

Не закончена, друзья.

 

Посудите сами, братцы,

Кто б чудней придумать мог:

Раздеваться, разуваться

На такой короткий срок.

 

Тут обвыкнешь – сразу крышка,

Чуть покинешь этот рай.

Лучше скажем: передышка.

Больше время не теряй.

 

Закусил, собрался, вышел,

Дело было на мази.

Грузовик идёт, – заслышал,

Голосует:

– Подвези.

 

И, четыре пуда грузу

Добавляя по пути,

Через борт ввалился в кузов,

Постучал: давай, крути.

 

Ехал – близко ли, далёко —

Кому надо, вымеряй.

Только, рай, прощай до срока,

И опять – передний край.

 

Соскочил у поворота, —

Глядь – и дома, у огня.

 

– Ну, рассказывайте, что тут,

Как тут, хлопцы, без меня?

 

– Сам рассказывай. Кому же

Неохота знать тотчас,

Как там, что в раю у вас…

 

– Хорошо. Немножко б хуже,

Верно, было б в самый раз…

 

Хорошо поспал, богато,

Осуждать не станем зря.

Только, знаете, война-то

Не закончена, друзья.

 

Как дойдём до той границы

По Варшавскому шоссе,

Вот тогда, как говорится,

Отдохнём. И то не всё.

 

А пока – в пути, в теплушке,

В тесноте любой избушки,

В блиндаже иль погребушке,

Где нам случай приведёт, —

 

Лучше нет, как без хлопот,

Без перины, без подушки,

Примостясь плотней друг к дружке,

Отдохнуть.

А там – вперёд.

 

 

 

 

 

В наступлении

 

Столько жили в обороне,

Что уже с передовой

Сами шли, бывало, кони,

Как в селе, на водопой.

 

И на весь тот лес обжитый,

И на весь передний край

У землянок домовитый

Раздавался пёсий лай.

 

И прижившийся на диво,

Петушок – была пора —

По утрам будил комдива,

Как хозяина двора.

 

И во славу зимних буден

В бане – пару не жалей —

Секлись вениками люди

Вязки собственной своей.

 

На войне, как на привале,

Отдыхали про запас,

Жили, «Тёркина» читали

На досуге.

Вдруг – приказ…

 

Вдруг – приказ, конец стоянке.

И уж где-то далеки

Опустевшие землянки,

Сиротливые дымки.

 

И уже обыкновенно

То, что минул целый год,

Точно день. Вот так, наверно,

И война, и всё пройдёт…

 

И солдат мой поседелый,

Коль останется живой,

Вспомнит: то-то было дело,

Как сражались под Москвой…

 

И с печалью горделивой

Он начнёт в кругу внучат

Свой рассказ неторопливый,

Если слушать захотят…

 

Трудно знать. Со стариками

Не всегда мы так добры.

Там посмотрим.

А покамест

Далеко до той поры.

 

 

* * *

Бой в разгаре. Дымкой синей

Серый снег заволокло.

И в цепи идёт Василий,

Под огнём идёт в село.

 

И до отчего порога,

До родимого села

Через то село дорога —

Не иначе – пролегла.

 

Что поделаешь – иному

И ещё кружнее путь.

И идёт иной до дому

То ли степью незнакомой,

То ль горами где-нибудь…

 

Низко смерть над шапкой свищет,

Хоть кого согнёт в дугу.

 

Цепь идёт, как будто ищет

Что-то в поле на снегу.

 

И бойцам, что помоложе,

Что впервые так идут,

В этот час всего дороже

Знать одно, что Тёркин тут.

 

Хорошо – хотя ознобцем

Пронимает под огнём —

Не последним самым хлопцем

Показать себя при нём.

 

Толку нет, что в миг тоскливый,

Как снаряд берёт разбег,

Тёркин так же ждёт разрыва,

Камнем кинувшись на снег;

 

Что над страхом меньше власти

У того в бою подчас,

Кто судьбу свою и счастье

Испытал уже не раз;

 

Что, быть может, эта сила

Уцелевшим из огня

Человека выносила

До сегодняшнего дня, —

 

До вот этой борозденки,

Где лежит, вобрав живот,

Он, обшитый кожей тонкой

Человек. Лежит и ждёт…

 

Где-то там, за полем бранным,

Думу думает свою

Тот, по чьим часам карманным

Все часы идут в бою.

 

И за всей вокруг пальбою,

За разрывами в дыму

Он следит, владыка боя,

И решает, что к чему.

 

Где-то там, в песчаной круче,

В блиндаже сухом, сыпучем,

Глядя в карту, генерал

Те часы свои достал;

 

Хлопнул крышкой, точно дверкой,

Поднял шапку, вытер пот…

 

И дождался, слышит Тёркин:

– Взвод! За Родину! Вперёд!..

 

И хотя слова он эти —

Клич у смерти на краю —

Сотни раз читал в газете

И не раз слыхал в бою, —

 

В душу вновь они вступали

С одинаковою той

Властью правды и печали,

Сладкой горечи святой;

 

С тою силой неизменной,

Что людей в огонь ведёт,

Что за всё ответ священный

На себя уже берёт.

 

– Взвод! За Родину! Вперёд!..

 

Лейтенант щеголеватый,

Конник, спешенный в боях,

По-мальчишечьи усатый,

Весельчак, плясун, казак,

Первым встал, стреляя с ходу,

Побежал вперёд со взводом,

Обходя село с задов.

И пролёг уже далёко

След его в снегу глубоком —

Дальше всех в цепи следов.

 

Вот уже у крайней хаты

Поднял он ладонь к усам:

 

– Молодцы! Вперёд, ребята! —

Крикнул так молодцевато,

Словно был Чапаев сам.

 

Только вдруг вперёд подался,

Оступился на бегу,

Чёткий след его прервался

На снегу…

 

И нырнул он в снег, как в воду,

Как мальчонка с лодки в вир.

И пошло в цепи по взводу:

– Ранен! Ранен командир!..

 

Подбежали. И тогда-то,

С тем и будет не забыт,

Он привстал:

– Вперёд, ребята!

Я не ранен. Я – убит…

 

Край села, сады, задворки —

В двух шагах, в руках вот-вот…

И увидел, понял Тёркин,

Что вести его черёд.

 

– Взвод! За Родину! Вперёд!..

 

И доверчиво по знаку,

За товарищем спеша,

С места бросились в атаку

Сорок душ – одна душа…

 

Если есть в бою удача,

То в исходе все подряд

С похвалой, весьма горячей,

Друг о друге говорят.

 

– Танки действовали славно.

– Шли сапёры молодцом.

– Артиллерия подавно

Не ударит в грязь лицом.

– А пехота!

– Как по нотам,

Шла пехота. Ну да что там!

Авиация – и та…

 

Словом, просто – красота.

 

И бывает так, не скроем,

Что успех глаза слепит:

Столько сыщется героев,

Что – глядишь – один забыт,

 

Но для точности примерной,

Для порядка генерал,

Кто в село ворвался первым,

Знать на месте пожелал.

 

Доложили, как обычно:

Мол, такой-то взял село,

Но не смог явиться лично,

Так как ранен тяжело.

 

И тогда из всех фамилий,

Всех сегодняшних имён —

Тёркин – вырвалось – Василий!

Это был, конечно, он.

 

 

 

 

 

Смерть и воин

 

За далёкие пригорки

Уходил сраженья жар.

На снегу Василий Тёркин

Неподобранный лежал.

 

Снег под ним, набрякши кровью,

Взялся грудой ледяной.

Смерть склонилась к изголовью:

– Ну, солдат, пойдём со мной.

 

Я теперь твоя подруга,

Недалёко провожу,

Белой вьюгой, белой вьюгой,

Вьюгой след запорошу.

 

Дрогнул Тёркин, замерзая

На постели снеговой.

– Я не звал тебя, Косая,

Я солдат ещё живой.

 

Смерть, смеясь, нагнулась ниже:

– Полно, полно, молодец,

Я-то знаю, я-то вижу:

Ты живой, да не – жилец.

 

Мимоходом тенью смертной

Я твоих коснулась щёк,

А тебе и незаметно,

Что на них сухой снежок.

 

Моего не бойся мрака,

Ночь, поверь, не хуже дня…

 

– А чего тебе, однако,

Нужно лично от меня?

 

Смерть как будто бы замялась,

Отклонилась от него.

– Нужно мне… такую малость,

Ну почти что ничего.

 

Нужен знак один согласья,

Что устал беречь ты жизнь,

Что о смертном молишь часе…

 

– Сам, выходит, подпишись? —

Смерть подумала.

– Ну что же, —

Подпишись, и на покой.

– Нет, уволь. Себе дороже.

– Не торгуйся, дорогой.

 

Всё равно идёшь на убыль. —

Смерть подвинулась к плечу. —

Всё равно стянулись губы,

Стынут зубы…

– Не хочу.

 

– А смотри-ка, дело к ночи,

На мороз горит заря.

Я к тому, чтоб мне короче

И тебе не мёрзнуть зря…

 

– Потерплю.

– Ну, что ты, глупый!

Ведь лежишь, всего свело.

Я б тебя тотчас тулупом,

Чтоб уже навек тепло.

 

Вижу, веришь. Вот и слёзы,

Вот уж я тебе милей.

– Врёшь, я плачу от мороза,

Не от жалости твоей.

 

– Что от счастья, что от боли —

Всё равно. А холод лют.

Завилась позёмка в поле.

Нет, тебя уж не найдут…

 

И зачем тебе, подумай,

Если кто и подберёт.

Пожалеешь, что не умер

Здесь, на месте, без хлопот…

 

– Шутишь, Смерть, плетёшь тенёта.

Отвернул с трудом плечо. —

Мне как раз пожить охота,

Я и не жил-то ещё…

 

– А и встанешь, толку мало, —

Продолжала Смерть, смеясь. —

А и встанешь – всё сначала:

Холод, страх, усталость, грязь…

Ну-ка, сладко ли, дружище,

Рассуди-ка в простоте.

 

– Что судить! С войны не взыщешь

Ни в каком уже суде.

 

– А тоска, солдат, в придачу;

 

Как там дома, что с семьёй?

– Вот уж выполню задачу —

 

Кончу немца – и домой.

– Так. Допустим. Но тебе-то

И домой к чему прийти?

Догола земля раздета

И разграблена, учти.

Всё в забросе.

 

– Я работник,

Я бы дома в дело вник,

– Дом разрушен.

– Я и плотник…

– Печки нету.

– И печник…

 

Я от скуки – на все руки,

Буду жив – моё со мной.

– Дай ещё сказать старухе:

Вдруг придёшь с одной рукой?

Иль ещё каким калекой, —

Сам себе и то постыл…

 

И со Смертью Человеку

Спорить стало свыше сил.

Истекал уже он кровью,

Коченел. Спускалась ночь…

 

– При одном моём условье,

Смерть, послушай… я не прочь…

 

И, томим тоской жестокой,

Одинок, и слаб, и мал,

Он с мольбой, не то с упрёком

Уговариваться стал:

– Я не худший и не лучший,

Что погибну на войне.

Но в конце её, послушай,

Дашь ты на день отпуск мне?

Дашь ты мне в тот день последний,

В праздник славы мировой,

Услыхать салют победный,

Что раздастся над Москвой?

Дашь ты мне в тот день немножко

Погулять среди живых?

Дашь ты мне в одно окошко

Постучать в краях родных?

И как выйдут на крылечко, —

Смерть, а Смерть, ещё мне там

Дашь сказать одно словечко?

Полсловечка?

– Нет. Не дам…

 

Дрогнул Тёркин, замерзая

На постели снеговой.

 

– Так пошла ты прочь, Косая,

Я солдат ещё живой.

 

Буду плакать, выть от боли,

Гибнуть в поле без следа,

Но тебе по доброй воле

Я не сдамся никогда.

 

– Погоди. Резон почище

Я найду, – подашь мне знак…

 

– Стой! Идут за мною. Ищут.

Из санбата.

– Где, чудак?

– Вон, по стёжке занесённой…

 

Смерть хохочет во весь рот:

– Из команды похоронной.

– Всё равно: живой народ.

 

Снег шуршит, подходят двое.

Об лопату звякнул лом.

 

– Вот ещё остался воин.

К ночи всех не уберём.

 

– А и то устали за день,

Доставай кисет, земляк.

На покойничке присядем

Да покурим натощак.

 

– Кабы, знаешь, до затяжки —

Щей горячих котелок.

– Кабы капельку из фляжки.

– Кабы так – один глоток.

 

– Или два…

 

И тут, хоть слабо,

Подал Тёркин голос свой:

– Прогоните эту бабу,

Я солдат ещё живой.

 

Смотрят люди: вот так штука!

Видят: верно, – жив солдат,

 

– Что ты думаешь!

– А ну-ка,

Понесём его в санбат.

 

– Ну и редкостное дело, —

Рассуждают не спеша. —

Одно дело – просто тело,

А тут – тело и душа.

 

– Еле-еле душа в теле…

– Шутки, что ль, зазяб совсем.

А уж мы тебя хотели,

Понимаешь, в наркомзем…

 

– Не толкуй. Заждался малый.

Вырубай шинель во льду.

Поднимай.

 

А Смерть сказала:

– Я, однако, вслед пойду.

 

Земляки – они к работе

Приспособлены к иной.

Врёте, мыслит, растрясёте

И ещё он будет мой.

 

Два ремня да две лопаты,

Две шинели поперёк.

– Береги, солдат, солдата.

– Понесли. Терпи, дружок.

 

Норовят, чтоб меньше тряски,

Чтоб ровнее как-нибудь,

Берегут, несут с опаской:

Смерть сторонкой держит путь.

 

А дорога – не дорога, —

Целина, по пояс снег.

– Отдохнули б вы немного,

Хлопцы…

 

– Милый человек, —

Говорит земляк толково, —

Не тревожься, не жалей.

Потому несём живого,

Мёртвый вдвое тяжелей.

 

А другой:

– Оно известно.

А ещё и то учесть,

Что живой спешит до места, —

Мёртвый дома – где ни есть.

 

– Дело, стало быть, в привычке, —

Заключают земляки. —

Что ж ты, друг, без рукавички?

На-ко тёплую, с руки…

 

И подумала впервые

Смерть, следя со стороны:

«До чего они, живые,

Меж собой свои – дружны.

Потому и с одиночкой

Сладить надобно суметь,

Нехотя даёшь отсрочку».

 

И, вздохнув, отстала Смерть.

 

 

 

 

 

Тёркин пишет

 

…И могу вам сообщить

Из своей палаты,

Что, большой любитель жить,

Выжил я, ребята.

 

И хотя натёр бока,

Належался лежнем,

Говорят, зато нога

Будет лучше прежней.

 

И намерен я опять

Вскоре без подмоги

Той ногой траву топтать,

Встав на обе ноги…

 

Озабочен я сейчас

Лишь одной задачей,

Чтоб попасть в родную часть,

Никуда иначе.

 

С нею жил и воевал,

Курс наук усвоил.

Отступая, пыль глотал,

Наступая, снег черпал

Валенками воин.

 

И покуда что она

Для меня – солдата —

Всё на свете, всё сполна:

И родная сторона,

И семья, и хата.

 

И охота мне скорей

К ней в ряды вклиниться

И, дождавшись добрых дней,

По Смоленщине своей

Топать до границы.

 

Впрочем, даже суть не в том,

Я скажу точнее:

Доведись другим путём

До конца идти, – пойдём,

Где угодно, с нею!

 

Если ж пуля в третий раз

Клюнет насмерть, злая,

То по крайности средь вас,

Братцы, свой последний час

Встретить я желаю.

 

Только с этим мы спешить

Без нужды не станем.

Я большой любитель жить,

Как сказал заране.

 

И, поскольку я спешу

Повстречаться с вами,

Генералу напишу

Теми же словами.

 

Полагаю, генерал

Как-никак уважит, —

Он мне орден выдавал,

В просьбе не откажет.

 

За письмом, надеюсь, вслед

Буду сам обратно…

Ну и повару привет

От меня двукратный.

 

Пусть и впредь готовят так,

Заправляя жирно,

Чтоб в котле стоял черпак

По команде «смирно»…

 

И одним слова свои

Заключить хочу я:

Что великие бои,

Как погоду, чую.

 

Так бывает у коня

Чувство близкой свадьбы…

До того большого дня

Мне без палок встать бы!

 

Сплю скорей да жду вестей.

Всё сказал до корки…

Обнимаю вас, чертей.

Ваш

Василий Тёркин.

 

 

 

 

 

Тёркин-Тёркин

 

 

 

Чья-то печка, чья-то хата,

 

На дрова распилен хлев…

 

Кто назябся – дело свято,

 

Тому надо обогрев.

 

 

Дело свято – чья там хата,

 

Кто их нынче разберёт.

 

Грейся, радуйся, ребята,

 

Сборный, смешанный народ.

 

 

На полу тебе солома,

 

Задремалось, так ложись.

 

Не у тёщи, и не дома,

 

Не в раю, однако, жизнь.

 

 

Тот сидит, разувши ногу,

 

Приподняв, глядит на свет.

 

Всю ощупывает строго, –

 

Узнаёт – его иль нет.

 

 

Тот, шинель смахнув без страху,

 

Высоко задрав рубаху,

 

Прямо в печку хочет влезть.

 

– Не один ты, братец, здесь.

 

– Отслонитесь, хлопцы. Темень…

 

– Что ты, правда, как тот немец.

 

– Нынче немец сам не тот.

 

 

– Ну, брат, он ещё даёт,

 

Отпускает, не скупится…

 

– Всё же с прежним не сравнится, –

 

Снял сапог с одной ноги.

 

– Дело ясное, – беги!

 

 

– Охо-хо. Война, ребятки.

 

– А ты думал! Вот чудак.

 

– Лучше нет – чайку в достатке,

 

Хмель – он греет, да не так.

 

 

– Это чья же установка

 

Греться чаем? Вот и врёшь.

 

– Эй, не ставь к огню винтовку…

 

– А ещё кулеш хорош…

 

 

Опрокинутый истомой,

 

Тёркин дремлет на спине,

 

От беседы в стороне.

 

Так ли, сяк ли, Тёркин дома,

 

То есть – снова на войне…

 

 

Это раненым известно:

 

Воротись ты в полк родной –

 

Всё не то: иное место

 

И народ уже иной.

 

 

Прибаутки, поговорки

 

Не такие ловит слух…

 

 

– Где-то наш Василий Тёркин? –

 

Это слышит Тёркин вдруг.

 

 

Привстаёт, шурша соломой,

 

Что там дальше – подстеречь.

 

Никому он не знакомый –

 

И о нём как будто речь.

 

 

Но сквозь шум и гам весёлый,

 

Что кипел вокруг огня,

 

Вот он слышит новый голос:

 

– Это кто там про меня?..

 

 

– Про тебя? –

 

Без оговорки

 

Тот опять:

 

– Само собой.

 

– Почему?

 

– Так я же Тёркин.

 

 

Это слышит Тёркин мой.

 

 

Что-то странное творится,

 

Непонятное уму.

 

Повернулись тотчас лица

 

Молча к Тёркину. К тому.

 

 

Люди вроде оробели:

 

– Тёркин – лично?

 

– Я и есть.

 

– В самом деле?

 

– В самом деле.

 

– Хлопцы, хлопцы, Тёркин здесь!

 

 

– Не свернёте ли махорки? –

 

Кто-то вытащил кисет.

 

И не мой, а тот уж Тёркин

 

Говорит:

 

– Махорки? Нет.

 

 

Тёркин мой – к огню поближе,

 

Отгибает воротник.

 

Поглядит, а он-то рыжий –

 

Тёркин тот, его двойник.

 

 

Если б попросту махорки

 

Тёркин выкурил второй,

 

И не встрял бы, может, Тёркин,

 

Промолчал бы мой герой.

 

 

Но, поскольку водит носом,

 

Задаётся человек,

 

Тёркин мой к нему с вопросом:

 

– А у вас небось «Казбек»?

 

 

Тот помедлил чуть с ответом:

 

Мол, не понял ничего.

 

– Что ж, трофейной сигаретой

 

Угощу. –

 

Возьми его!

 

 

Видит мой Василий Тёркин –

 

Не с того зашёл конца.

 

И не то чтоб чувством горьким

 

Укололо молодца, –

 

 

Не любил людей спесивых,

 

И, обиду затая,

 

Он сказал, вздохнув лениво:

 

– Всё же Тёркин – это я…

 

 

Смех, волненье.

 

– Новый Тёркин!

 

– Хлопцы, двое…

 

– Вот беда…

 

– Как дойдёт их до пятёрки,

 

Разбудите нас тогда.

 

 

– Нет, брат, шутишь, – отвечает

 

Тёркин тот, поджав губу, –

 

Тёркин – я.

 

 

– Да кто их знает, –

 

Не написано на лбу.

 

 

Из кармана гимнастёрки

 

Рыжий – книжку:

 

– Что ж я вам…

 

 

– Точно: Тёркин…

 

– Только Тёркин

 

Не Василий, а Иван.

 

 

Но, уже с насмешкой глядя,

 

Тот ответил моему:

 

 

– Ты пойми, что рифмы ради

 

Можно сделать хоть Фому.

 

 

Этот выдохнул затяжку:

 

– Да, но Тёркин-то – герой.

 

 

Тот шинелку нараспашку:

 

– Вот вам орден, вот другой,

 

Вот вам Тёркин-бронебойщик,

 

Верьте слову, не молве.

 

И машин подбил я больше –

 

Не одну, а целых две…

 

 

Тёркин будто бы растерян,

 

Грустно щурится в огонь.

 

– Я бы мог тебя проверить,

 

Будь бы здесь у нас гармонь.

 

 

Все кругом:

 

– Гармонь найдётся,

 

Есть у старшего.

 

– Не тронь.

 

– Что не тронь?

 

– Смотри, проснётся…

 

– Пусть проснётся.

 

– Есть гармонь!

 

 

Только взял боец трёхрядку,

 

Сразу видно: гармонист.

 

Для началу, для порядку

 

Кинул пальцы сверху вниз.

 

 

И к мехам припал щекою,

 

Строг и важен, хоть не брит,

 

И про вечер над рекою

 

Завернул, завёл навзрыд…

 

 

Тёркин мой махнул рукою:

 

– Ладно. Можешь, – говорит, –

 

Но одно тебя, брат, губит:

 

Рыжесть Тёркину нейдёт.

 

 

– Рыжих девки больше любят, –

 

Отвечает Тёркин тот.

 

 

Тёркин сам уже хохочет,

 

Сердцем щедрым наделён.

 

И не так уже хлопочет

 

За себя, – что Тёркин он.

 

 

Чуть обидно, да приятно,

 

Что такой же рядом с ним.

 

Непонятно, да занятно

 

Всем ребятам остальным.

 

 

Молвит Тёркин:

 

– Сделай милость,

 

Будь ты Тёркин насовсем.

 

И пускай однофамилец

 

Буду я…;

 

 

А тот:

 

– Зачем?..

 

 

– Кто же Тёркин?

 

– Ну и лихо!.. –

 

 

Хохот, шум, неразбериха…

 

Встал какой-то старшина

 

Да как крикнет:

 

– Тишина!

 

 

Что вы тут не разберёте,

 

Не поймёте меж собой?

 

По уставу каждой роте

 

Будет придан Тёркин свой,

 

 

Слышно всем? Порядок ясен?

 

Жалоб нету? Ни одной?

 

Разойдись!

 

 

И я согласен

 

С этим строгим старшиной.

 

Я бы, может быть, и взводам

 

Придал Тёркина в друзья…

 

 

Впрочем, все тут мимоходом

 

К разговору вставил я.

 

 

 

 

 

От автора

 

По которой речке плыть, —

Той и славушку творить…

 

С первых дней годины горькой,

В тяжкий час земли родной,

Не шутя, Василий Тёркин,

Подружились мы с тобой.

 

Но ещё не знал я, право,

Что с печатного столбца

Всем придёшься ты по нраву,

А иным войдёшь в сердца.

 

До войны едва в помине

Был ты, Тёркин, на Руси.

Тёркин? Кто такой? А ныне

Тёркин – кто такой? – спроси.

 

– Тёркин, как же!

– Знаем.

– Дорог.

– Парень свой, как говорят.

 

– Словом, Тёркин, тот, который

На войне лихой солдат,

На гулянке гость не лишний,

На работе – хоть куда…

 

Жаль, давно его не слышно,

Может, что худое вышло?

Может, с Тёркиным беда?

 

– Не могло того случиться.

– Не похоже.

– Враки.

– Вздор…

 

– Как же, если очевидца

Подвозил один шофёр.

 

В том бою лежали рядом,

Тёркин будто бы привстал,

В тот же миг его снарядом

Бронебойным – наповал.

 

– Нет, снаряд ударил мимо.

А слыхали так, что мина…

 

– Пуля-дура…

– А у нас

Говорили, что фугас.

 

– Пуля, бомба или мина —

Всё равно, не в том вопрос.

А слова перед кончиной

Он какие произнёс?.

 

– Говорил насчёт победы.

Мол, вперёд. Примерно так…

 

– Жаль, – сказал, – что до обеда

Я убитый, натощак.

Неизвестно, мол, ребята,

Отправляясь на тот свет,

Как там, что: без аттестата

Признают нас или нет?

 

– Нет, иное почему-то

Слышал раненый боец.

Молвил Тёркин в ту минуту:

«Мне – конец, войне – конец».

 

Если так, тогда не верьте,

Разве это невдомёк:

Не подвержен Тёркин смерти,

Коль войне не вышел срок…

 

Шутки, слухи в этом духе

Автор слышит не впервой.

Правда правдой остаётся,

А молва себе – молвой.

 

Нет, товарищи, герою,

Столько лямку протащив,

Выходить теперь из строя? —

Извините! – Тёркин жив!

 

Жив-здоров. Бодрей, чем прежде.

Помирать? Наоборот,

Я в такой теперь надежде:

Он меня переживёт.

 

Всё худое он изведал,

Он терял родимый край

И одну политбеседу

Повторял:

– Не унывай!

 

С первых дней годины горькой

Мир слыхал сквозь грозный гром,

Повторял Василий Тёркин:

– Перетерпим. Перетрём…

 

Нипочём труды и муки,

Горечь бедствий и потерь.

А кому же книги в руки,

Как не Тёркину теперь?!

 

Рассуди-ка, друг-товарищ,

Посмотри-ка, где ты вновь

На привалах кашу варишь,

В деревнях грызёшь морковь.

 

Снова воду привелося

Из какой черпать реки!

Где стучат твои колёса,

Где ступают сапоги!

 

Оглянись, как встал с рассвета

Или ночь не спал, солдат,

Был иль не был здесь два лета,

Две зимы тому назад.

 

Вся она – от Подмосковья

И от Волжского верховья

До Днепра и Заднепровья —

Вдаль на запад сторона, —

Прежде отданная с кровью,

Кровью вновь возвращена.

 

Вновь отныне это свято:

Где ни свет, то наша хата,

Где ни дым, то наш костёр,

Где ни стук, то наш топор,

Что ни груз идёт куда-то, —

Наш маршрут и наш мотор!

 

И такую-то махину,

Где гони, гони машину, —

Есть где ехать вдаль и вширь,

Он пешком, не вполовину,

Всю промерил, богатырь.

 

Богатырь не тот, что в сказке —

Беззаботный великан,

А в походной запояске,

Человек простой закваски,

Что в бою не чужд опаски,

Коль не пьян. А он не пьян.

 

Но покуда вздох в запасе,

Толку нет о смертном часе.

В муках твёрд и в горе горд,

Тёркин жив и весел, чёрт!

 

Праздник близок, мать-Россия,

Оберни на запад взгляд:

Далеко ушёл Василий,

Вася Тёркин, твой солдат.

 

То серьёзный, то потешный,

Нипочём, что дождь, что снег, —

В бой, вперёд, в огонь кромешный

Он идёт, святой и грешный,

Русский чудо-человек.

 

Разносись, молва, по свету:

Объявился старый друг…

– Ну-ка, к свету.

– Ну-ка, вслух.

 

 

 

 

 

Дед и баба

 

Третье лето. Третья осень.

Третья озимь ждёт весны.

О своих нет-нет и спросим

Или вспомним средь войны.

 

Вспомним с нами отступавших,

Воевавших год иль час,

Павших, без вести пропавших,

С кем видались мы хоть раз,

Провожавших, вновь встречавших,

Нам попить воды подавших,

Помолившихся за нас.

 

Вспомним вьюгу-завируху

Прифронтовой полосы,

Хату с дедом и старухой,

Где наш друг чинил часы.

 

Им бы не было износу

Впредь до будущей войны,

Но, как водится, без спросу

Снял их немец со стены:

 

То ли вещью драгоценной

Те куранты посчитал,

То ль решил с нужды военной, —

Как-никак цветной металл.

 

Шла зима, весна и лето.

Немец жить велел живым.

Шла война далёко где-то

Чередом глухим своим.

 

И в твоей родимой речке

Мылся немец тыловой.

На твоём сидел крылечке

С непокрытой головой.

 

И кругом его порядки,

И немецкий, привозной

На смоленской узкой грядке

Зеленел салат весной.

 

И ходил сторонкой, боком

Ты по улочке своей, —

Уберёгся ненароком,

Жить живи, дышать не смей.

 

Так и жили дед да баба

Без часов своих давно,

И уже светилось слабо

На пустой стене пятно…

 

Но со страстью неизменной

Дед судил, рядил, гадал

О кампании военной,

Как в отставке генерал.

 

На дорожке возле хаты

Костылём старик чертил

Окруженья и охваты,

Фланги, клинья, рейды в тыл…

 

– Что ж, за чем там остановка? —

Спросят люди. – Срок не мал…

 

Дед-солдат моргал неловко,

Кашлял:

– Перегруппировка… —

И таинственно вздыхал.

 

У людей уже украдкой

Наготове был упрёк,

Словно добрую догадку

Дед по скупости берёг.

 

Словно думал подороже

Запросить с души живой.

– Дед, когда же?

– Дед, ну что же?

– Где ж он, дед, Будённый твой?

 

И едва войны погудки

Заводил вдали восток,

Дед, не медля ни минутки,

Объявил, что грянул срок.

 

Отличал тотчас по слуху

Грохот наших батарей.

Бегал, топал:

– Дай им духу!

Дай ещё! Добавь! Прогрей!

 

Но стихала канонада,

Потухал зарниц пожар.

– Дед, ну что же?

– Думать надо,

Здесь не главный был удар.

 

И уже казалось деду, —

Сам хотел того иль нет, —

Перед всеми за победу

Лично он держал ответ.

 

И, тая свою кручину,

Для всего на свете он

И угадывал причину,

И придумывал резон.

 

Но когда пора настала,

Долгожданный вышел срок,

То впервые воин старый

Ничего сказать не мог…

 

Все тревоги, все заботы

У людей слились в одну:

Чтоб за час до той свободы

Не постигла смерть в плену.

 

 

* * *

В ночь, как все, старик с женой

Поселились в яме.

А война – не стороной,

Нет, над головами.

 

Довелось под старость лет:

Ни в пути, ни дома,

А у входа на тот свет

Ждать в часы приёма.

 

Под накатом из жердей,

На мешке картошки,

С узелком, с горшком углей,

С курицей в лукошке…

 

Две войны прошёл солдат

Целый, невредимый.

Пощади его, снаряд,

В конопле родимой!

 

Просвисти над головой,

Но вблизи не падай,

Даже если ты и свой, —

Всё равно не надо!

 

Мелко крестится жена,

Сам не скроешь дрожи!

Ведь живая смерть страшна

И солдату тоже.

 

Стихнул грохот огневой

С полночи впервые.

Вдруг – шаги за коноплёй.

– Ну, идут… немые…

 

По картофельным рядам

К погребушке прямо.

– Ну, старик, не выйти нам

Из готовой ямы.

 

Но старик встаёт, плюёт

По-мужицки в руку,

За топор – и наперёд:

Заслонил старуху.

 

Гибель верную свою,

Как тот миг ни горек,

Порешил встречать в бою,

Держит свой топорик.

 

Вот шаги у края – стоп!

И на шубу глухо

Осыпается окоп.

Обмерла старуха.

 

Всё же вроде как жива, —

Наше место свято, —

Слышит русские слова:

– Жители, ребята?..

 

– Детки! Родненькие… Детки!..

Уронил топорик дед.

– Мы, отец, ещё в разведке,

Тех встречай, что будут вслед.

 

На подбор орлы-ребята,

Молодец до молодца.

И старшой у аппарата, —

Хоть ты что, знаком с лица.

 

– Закурить? Верти, папаша. —

Дед садится, вытер лоб.

– Ну, ребята, счастье ваше —

Голос подали. А то б…

 

И старшой ему кивает:

– Ничего. На том стоим.

На войне, отец, бывает —

Попадает по своим.

 

– Точно так. – И тут бы деду

В самый раз, что покурить,

В самый раз продлить беседу:

Столько ждал! – Поговорить.

 

Но они спешат не в шутку.

И ещё не снялся дым…

– Погоди, отец, минутку,

Дай сперва освободим…

 

Молодец ему при этом

Подмигнул для красоты,

И его по всем приметам

Дед узнал:

– Так это ж ты!

 

Друг-знакомец, мастер-ухарь,

С кем сидели у стола.

Погляди скорей, старуха!

Узнаёшь его, орла?

 

Та как глянула:

– Сыночек!

Голубочек. Вот уж гость.

Может, сала съешь кусочек,

Воевал, устал небось?

 

Смотрит он, шутник тот самый:

– Закусить бы счёл за честь,

Но ведь нету, бабка, сала?

– Да и нет, а всё же есть…

 

– Значит, цел, орёл, покуда.

– Ну, отец, не только цел:

Отступал солдат отсюда,

А теперь, гляди, кто буду, —

Вроде даже офицер.

 

– Офицер? Так-так. Понятно, —

Дед кивает головой. —

Ну, а если… на попятный,

То опять как рядовой?..

 

– Нет, отец, забудь. Отныне

Нерушим простой завет:

Ни в большом, ни в малом чине

На попятный ходу нет.

 

Откажи мне в чёрствой корке,

Прогони тогда за дверь.

Это я, Василий Тёркин,

Говорю. И ты уж верь.

 

– Да уж верю! Как получше,

На какой теперь манер:

Господин, сказать, поручик

Иль товарищ, офицер?

 

– Стар годами, слаб глазами,

И, однако, ты, старик,

За два года с господами

К обращению привык…

 

Дед – плеваться, а старуха,

Подпершись одной рукой,

Чуть склонясь и эту руку

Взявши под локоть другой,

Всё смотрела, как на сына

Смотрит мать из уголка.

 

– 3акуси ещё, – просила, —

Закуси, поешь пока…

И спешил, а всё ж отведал,

Угостился, как родной.

Табаку отсыпал деду

И простился.

 

– Связь, за мной! —

И уже пройдя немного, —

Мастер памятлив и тут, —

Тёркин будто бы с порога

Про часы спросил:

 

– Идут?

– Как не так! – и вновь причина

Бабе кинуться в слезу.

 

– Будет, бабка! Из Берлина

Двое новых привезу.

 

 

 

 

 

На Днепре

 

За рекой ещё Угрою,

Что осталась позади,

Генерал сказал герою:

– Нам с тобою по пути…

 

Вот, казалось, парню счастье,

Наступать расчёт прямой:

Со своей гвардейской частью

На войне придёт домой.

 

Но едва ль уже мой Тёркин,

Жизнью тёртый человек,

При девчонках на вечёрке

Помышлял курить «Казбек»…

 

Всё же с каждым переходом,

С каждым днём, что ближе к ней,

Сторона, откуда родом,

Земляку была больней.

 

И в пути, в горячке боя,

На привале и во сне

В нём жила сама собою

Речь к родимой стороне:

 

– Мать-земля моя родная,

Сторона моя лесная,

Приднепровский отчий край,

Здравствуй, сына привечай!

 

Здравствуй, пёстрая осинка,

Ранней осени краса,

Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка,

Здравствуй, речка Лучеса…

 

Мать-земля моя родная,

Я твою изведал власть,

Как душа моя больная

Издали к тебе рвалась!

 

Я загнул такого крюку,

Я прошёл такую даль,

И видал такую муку,

И такую знал печаль!

 

Мать-земля моя родная,

Дымный дедовский большак,

Я про то не вспоминаю,

Не хвалюсь, а только так!..

 

Я иду к тебе с востока,

Я тот самый, не иной.

Ты взгляни, вздохни глубоко,

Встреться наново со мной.

 

Мать-земля моя родная,

Ради радостного дня

Ты прости, за что – не знаю,

Только ты прости меня!..

 

Так в пути, в горячке боя,

В суете хлопот и встреч

В нём жила сама собою

Эта песня или речь.

 

Но война – ей всё едино,

Все – хорошие края:

Что Кавказ, что Украина,

Что Смоленщина твоя.

 

Через реки и речонки,

По мостам, и вплавь, и вброд,

Мимо, мимо той сторонки

Шла дивизия вперёд.

 

А левее той порою,

Ранней осенью сухой,

Занимал село героя

Генерал совсем другой…

 

Фронт полнел, как половодье,

Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру

Кони шли, прося поводья,

Как с дороги ко двору.

 

И в пыли, рябой от пота,

Фронтовой смеялся люд:

Хорошо идёт пехота.

Раз колёса отстают.

 

Нипочём, что уставали

По пути к большой реке

Так, что ложку на привале

Не могли держать в руке.

 

Вновь сильны святым порывом,

Шли вперёд своим путём,

Со страдальчески-счастливым,

От жары открытым ртом.

 

Слева наши, справа наши,

Не отстать бы на ходу.

– Немец кухни с тёплой кашей

Второпях забыл в саду.

 

– Подпереть его да в воду.

– Занял берег, сукин сын!

– Говорят, уж занял с ходу

Населённый пункт Берлин…

 

Золотое бабьё лето

Оставляя за собой,

Шли войска – и вдруг с рассвета

Наступил днепровский бой…

 

Может быть, в иные годы,

Очищая русла рек,

Всё, что скрыли эти воды,

Вновь увидит человек.

 

Обнаружит в илах сонных,

Извлечёт из рыбьей мглы,

Как стволы дубов морёных,

Орудийные стволы;

 

Русский танк с немецким в паре,

Что нашли один конец,

И обоих полушарий

Сталь, резину и свинец;

 

Хлам войны – понтона днище,

Трос, оборванный в песке,

И топор без топорища,

Что сапёр держал в руке.

 

Может быть, куда как пуще

И об этом топоре

Скажет кто-нибудь в грядущей

Громкой песне о Днепре;

 

О страде неимоверной

Кровью памятного дня.

 

Но о чём-нибудь, наверно,

Он не скажет за меня.

 

Пусть не мне ещё с задачей

Было сладить. Не беда.

В чем-то я его богаче, —

Я ступал в тот след горячий,

Я там был. Я жил тогда…

 

Если с грузом многотонным

Отстают грузовики,

И когда-то мост понтонный

Доберётся до реки, —

 

Под огнём не ждёт пехота,

Уставной держась статьи,

За паром идут ворота;

Доски, брёвна – за ладьи.

 

К ночи будут переправы,

В срок поднимутся мосты,

А ребятам берег правый

Свесил на воду кусты.

 

Подплывай, хватай за гриву.

Словно доброго коня.

Передышка под обрывом

И защита от огня.

 

Не беда, что с гимнастёрки,

Со всего ручьём течёт…

Точно так Василий Тёркин

И вступил на берег тот.

 

На заре туман кудлатый,

Спутав дымы и дымки,

В берегах сползал куда-то,

Как река поверх реки.,

 

И ещё в разгаре боя,

Нынче, может быть, вот-вот,

Вместе с берегом, с землёю

Будет в воду сброшен взвод.

 

Впрочем, всякое привычно, —

Срок войны, что жизни век.

От заставы пограничной

До Москвы-реки столичной

И обратно – столько рек!

 

Вот уже боец последний

Вылезает на песок

И жуёт сухарь немедля,

Потому – в Днепре намок,

 

Мокрый сам, шуршит штанами.

Ничего! – На то десант.

– Наступаем. Днепр за нами,

А, товарищ лейтенант?..

 

Бой гремел за переправу,

А внизу, южнее чуть —

Немцы с левого на правый,

Запоздав, держали путь.

 

Но уже не разминуться,

Тёркин строго говорит:

– Пусть на левом в плен сдаются,

Здесь пока приём закрыт,

 

А на левом с ходу, с ходу

Подоспевшие штыки

Их толкали в воду, в воду,

А вода себе теки…

 

И ещё меж берегами

Без разбору, наугад

Бомбы сваи помогали

Загонять, стелить накат…

 

Но уже из погребушек,

Из кустов, лесных берлог

Шёл народ – родные души —

По обочинам дорог…

 

К штабу на берег восточный

Плёлся стёжкой, стороной

Некий немец беспорточный,

Веселя народ честной.

 

– С переправы?

– С переправы.

Только-только из Днепра.

– Плавал, значит?

– Плавал, дьявол,

Потому – пришла жара…

– Сытый, чёрт!

Чистопородный.

– В плен спешит, как на привал…

 

Но уже любимец взводный —

Тёркин, в шутки не встревал.

Он курил, смотрел нестрого,

Думой занятый своей.

За спиной его дорога

Много раз была длинней.

И молчал он не в обиде,

Не кому-нибудь в упрёк, —

Просто, больше знал и видел,

Потерял и уберёг…

 

– Мать-земля моя родная,

Вся смоленская родня,

Ты прости, за что – не знаю,

Только ты прости меня!

 

Не в плену тебя жестоком,

По дороге фронтовой,

А в родном тылу глубоком

Оставляет Тёркин твой.

Минул срок годины горькой,

Не воротится назад.

 

– Что ж ты, брат, Василий Тёркин,

Плачешь вроде?..

– Виноват…

 

 

 

 

 

Про солдата-сироту

 

Нынче речи о Берлине.

Шутки прочь, – подай Берлин.

И давно уж не в помине,

Скажем, древний город Клин.

 

И на Одере едва ли

Вспомнят даже старики,

Как полгода с бою брали

Населённый пункт Борки.

 

А под теми под Борками

Каждый камень, каждый кол

На три жизни вдался в память

Нам с солдатом-земляком.

 

Был земляк не стар, не молод,

На войне с того же дня

И такой же был весёлый,

Наподобие меня.

 

Приходилось парню драпать,

Бодрый дух всегда берёг,

Повторял: «Вперёд, на запад»,

Продвигаясь на восток.

 

Между прочим, при отходе,

Как сдавали города,

Больше вроде был он в моде,

Больше славился тогда.

 

И по странности, бывало,

Одному ему почёт,

Так что даже генералы

Были будто бы не в счёт.

 

Срок иной, иные даты.

Разделён издревле труд:

Города сдают солдаты,

Генералы их берут.

 

В общем, битый, тёртый, жжёный,

Раной меченный двойной,

В сорок первом окружённый,

По земле он шёл родной.

 

Шёл солдат, как шли другие,

В неизвестные края:

«Что там, где она, Россия,

По какой рубеж своя?..»

 

И в плену семью кидая,

За войной спеша скорей,

Что он думал, не гадаю,

Что он нёс в душе своей.

 

Но какая ни морока,

Правда правдой, ложью ложь.

Отступали мы до срока,

Отступали мы далёко,

Но всегда твердили:

– Врёшь!..

 

И теперь взглянуть на запад

От столицы. Край родной!

Не на шутку был он заперт

За железною стеной.

 

И до малого селенья

Та из плена сторона

Не по щучьему веленью

Вновь сполна возвращена,

 

По веленью нашей силы,

Русской, собственной своей.

Ну-ка, где она, Россия,

У каких гремит дверей!

 

И, навеки сбив охоту

В драку лезть на свой авось,

Враг её – какой по счёту! —

Пал ничком и лапы врозь.

 

Над какой столицей круто

Взмыл твой флаг, отчизна-мать!

Подождемте до салюта,

Чтобы в точности сказать.

 

Срок иной, иные даты.

Правда, ноша не легка…

Но продолжим про солдата,

Как сказали, земляка.

 

Дом родной, жена ли, дети,

Брат, сестра, отец иль мать

У тебя вот есть на свете, —

Есть куда письмо послать.

 

А у нашего солдата —

Адресатом белый свет.

Кроме радио, ребята,

Близких родственников нет.

 

На земле всего дороже,

Коль имеешь про запас

То окно, куда ты сможешь

Постучаться в некий час.

 

На походе за границей,

В чужедальней стороне,

Ах, как бережно хранится

Боль-мечта о том окне!

 

А у нашего солдата, —

Хоть сейчас войне отбой, —

Ни окошка нет, ни хаты,

Ни хозяйки, хоть женатый,

Ни сынка, а был, ребята, —

Рисовал дома с трубой…

 

Под Смоленском наступали.

Выпал отдых. Мой земляк

Обратился на привале

К командиру: так и так, —

 

Отлучиться разрешите,

Дескать, случай дорогой,

Мол, поскольку местный житель,

До двора – подать рукой.

 

Разрешают в меру срока…

Край известный до куста.

Но глядит – не та дорога,

Местность будто бы не та.

 

Вот и взгорье, вот и речка,

Глушь, бурьян солдату в рост,

Да на столбике дощечка,

Мол, деревня Красный Мост.

 

И нашлись, что были живы,

И скажи ему спроста

Всё по правде, что служивый —

Достоверный сирота.

 

У дощечки на развилке,

Сняв пилотку, наш солдат

Постоял, как на могилке,

И пора ему назад.

 

И, подворье покидая,

За войной спеша скорей,

Что он думал, не гадаю,

Что он нёс в душе своей…

 

Но, бездомный и безродный,

Воротившись в батальон,

Ел солдат свой суп холодный

После всех, и плакал он.

 

На краю сухой канавы,

С горькой, детской дрожью рта,

Плакал, сидя с ложкой в правой,

С хлебом в левой, – сирота.

 

Плакал, может быть, о сыне,

О жене, о чём ином,

О себе, что знал: отныне

Плакать некому о нём.

 

Должен был солдат и в горе

Закусить и отдохнуть,

Потому, друзья, что вскоре

Ждал его далёкий путь.

 

До земли советской края

Шёл тот путь в войне, в труде.

 

А война пошла такая —

Кухни сзади, чёрт их где!

 

Позабудешь и про голод

За хорошею войной.

Шутки, что ли, сутки – город,

Двое суток – областной.

 

Срок иной, пора иная —

Бей, гони, перенимай.

Белоруссия родная,

Украина золотая,

Здравствуй, пели, и прощай.

 

Позабудешь и про жажду,

Потому что пиво пьёт

На войне отнюдь не каждый

Тот, что брал пивной завод.

 

Так-то с ходу ли, не с ходу,

Соступив с родной земли,

Пограничных речек воду

Мы с боями перешли.

 

Счёт сведён, идёт расплата

На свету, начистоту.

Но закончим про солдата,

Про того же сироту.

 

Где он нынче на поверку.

Может, пал в бою каком,

С мелкой надписью фанерку

Занесло сырым снежком.

 

Или снова был он ранен,

Отдохнул, как долг велит,

И опять на поле брани

Вместе с нами брал Тильзит?

 

И, Россию покидая,

За войной спеша скорей,

Что он думал, не гадаю,

Что он нёс в душе своей.

 

Может, здесь ещё бездонней

И больней душе живой,

Так ли, нет, – должны мы помнить

О его слезе святой.

 

Если б ту слезу руками

Из России довелось

На немецкий этот камень

Донести, – прожгла б насквозь»

 

Счёт велик, идёт расплата.

И за той большой страдой

Не забудемте, ребята,

Вспомним к счёту про солдата,

Что остался сиротой.

 

Грозен счёт, страшна расплата

За мильоны душ и тел.

Уплати – и дело свято,

Но вдобавок за солдата,

Что в войне осиротел.

 

Далеко ли до Берлина,

Не считай, шагай, смоли, —

Вдвое меньше половины

Той дороги, что от Клина,

От Москвы уже прошли.

 

День идёт за ночью следом,

Подведём штыком черту.

Но и в светлый день победы

Вспомним, братцы, за беседой

Про солдата-сироту…

 

 

 

 

 

По дороге на Берлин

 

По дороге на Берлин

Вьётся серый пух перин.

 

Провода умолкших линий,

Ветки вымокшие лип

Пух перин повил, как иней,

По бортам машин налип.

 

И колёса пушек, кухонь

Грязь и снег мешают с пухом.

И ложится на шинель

С пухом мокрая метель…

 

Скучный климат заграничный,

Чуждый край краснокирпичный,

Но война сама собой,

И земля дрожит привычно,

Хрусткий щебень черепичный

Отряхая с крыш долой…

 

Мать-Россия, мы полсвета

У твоих прошли колёс,

Позади оставив где-то

Рек твоих раздольный плёс.

 

Долго-долго за обозом

В край чужой тянулся вслед

Белый цвет твоей берёзы

И в пути сошёл на нет.

 

С Волгой, с древнею Москвою

Как ты нынче далека.

Между нами и тобою —

Три не наших языка.

 

Поздний день встаёт не русский

Над немилой стороной.

Черепичный щебень хрусткий

Мокнет в луже под стеной.

 

Всюду надписи, отметки,

Стрелки, вывески, значки,

Кольца проволочной сетки,

Загородки, дверцы, клетки —

Всё нарочно для тоски…

 

Мать-земля родная наша,

В дни беды и в дни побед

Нет тебя светлей и краше

И желанней сердцу нет.

 

Помышляя о солдатской

Непредсказанной судьбе,

Даже лечь в могиле братской

Лучше, кажется, в тебе.

 

А всего милей до дому,

До тебя дойти живому,

Заявиться в те края:

– Здравствуй, родина моя!

 

Воин твой, слуга народа,

С честью может доложить:

Воевал четыре года,

Воротился из похода

И теперь желает жить.

 

Он исполнил долг во славу

Боевых твоих знамён.

Кто ещё имеет право

Так любить тебя, как он!

 

День и ночь в боях сменяя,

В месяц шапки не снимая,

Воин твой, защитник-сын,

Шёл, спешил к тебе, родная,

По дороге на Берлин.

 

По дороге неминучей

Пух перин клубится тучей.

Городов горелый лом

Пахнет палёным пером.

 

И под грохот канонады

На восток, из мглы и смрада,

Как из адовых ворот,

Вдоль шоссе течёт народ.

 

Потрясённый, опалённый,

Всех кровей, разноплемённый,

Горький, вьючный, пеший люд…

На восток – один маршрут.

 

На восток, сквозь дым и копоть,

Из одной тюрьмы глухой

По домам идёт Европа.

Пух перин над ней пургой.

 

И на русского солдата

Брат француз, британец брат,

Брат поляк и все подряд

С дружбой будто виноватой,

Но сердечною глядят.

 

На безвестном перекрёстке

На какой-то встречный миг —

Сами тянутся к причёске

Руки девушек немых.

 

И от тех речей, улыбок

Залит краской сам солдат;

Вот Европа, а спасибо

Все по-русски говорят.

 

Он стоит, освободитель,

Набок шапка со звездой.

Я, мол, что ж, помочь любитель,

Я насчёт того простой.

 

Мол, такая служба наша,

Прочим флагам не в упрёк…

– Эй, а ты куда, мамаша?

– А туда ж, – домой, сынок.

 

В чужине, в пути далече,

В пёстром сборище людском

Вдруг слова родимой речи,

Бабка в шубе, с посошком.

 

Старость вроде, да не дряхлость

В ту котомку впряжена.

По-дорожному крест-накрест

Вся платком оплетена,

 

Поздоровалась и встала.

Земляку-бойцу под стать,

Деревенская, простая

Наша труженица-мать.

 

Мать святой извечной силы,

Из безвестных матерей,

Что в труде неизносимы

И в любой беде своей;

 

Что судьбою, повторённой

На земле сто раз подряд,

И растят в любви бессонной,

И теряют нас, солдат;

 

И живут, и рук не сложат,

Не сомкнут своих очей,

Коль нужны ещё, быть может,

Внукам вместо сыновей.

 

Мать одна в чужбине где-то!

– Далеко ли до двора?

– До двора? Двора-то нету,

А сама из-за Днепра…

 

Стой, ребята, не годится,

Чтобы этак с посошком

Шла домой из-за границы

Мать солдатская пешком.

 

Нет, родная, по порядку

Дай нам делать, не мешай.

Перво-наперво лошадку

С полной сбруей получай.

 

Получай экипировку,

Ноги ковриком укрой.

А ещё тебе коровку

Вместе с приданной овцой.

 

В путь-дорогу чайник с кружкой

Да ведёрко про запас,

Да перинку, да подушку, —

Немцу в тягость, нам как раз…

 

– Ни к чему. Куда, родные? —

А ребята – нужды нет —

Волокут часы стенные

И ведут велосипед.

 

– Ну, прощай. Счастливо ехать!

Что-то силится сказать

И закашлялась от смеха,

Головой качает мать.

 

– Как же, детки, путь не близкий,

Вдруг задержат где меня:

Ни записки, ни расписки

Не имею на коня,

 

– Ты об этом не печалься,

Поезжай да поезжай.

Что касается начальства, —

Свой у всех передний край.

 

Поезжай, кати, что с горки,

А случится что-нибудь,

То скажи, не позабудь:

Мол, снабдил Василий Тёркин, —

И тебе свободен путь.

 

Будем живы, в Заднепровье

Завернём на пироги.

– Дай господь тебе здоровья

И от пули сбереги…

 

Далеко, должно быть, где-то

Едет нынче бабка эта,

Правит, щурится от слёз.

И с боков дороги узкой,

На земле ещё не русской —

Белый цвет родных берёз.

 

Ах, как радостно и больно

Видеть их в краю ином!..

 

Пограничный пост контрольный,

Пропусти её с конём!

 

 

 

 

 

В бане

 

На околице войны —

В глубине Германии —

Баня! Что там Сандуны

С остальными банями!

 

На чужбине отчий дом —

Баня натуральная.

По порядку поведём

Нашу речь похвальную.

 

Дом ли, замок, всё равно,

Дело безобманное:

Банный пар занёс окно

Пеленой туманною.

 

Стулья графские стоят

Вдоль стены в предбаннике.

Снял подштанники солдат,

Докурил без паники.

 

Докурил, рубаху с плеч

Тащит через голову.

Про солдата в бане речь, —

Поглядим на голого.

 

Невысок, да грудь вперёд

И в кости надёжен.

Телом бел, – который год

Загорал в одёже.

 

И хоть нет сейчас на нём

Форменных регалий,

Что знаком солдат с огнём,

Сразу б угадали.

 

Подивились бы спроста,

Что остался целым.

Припечатана звезда

На живом, на белом.

 

Неровна, зато красна,

Впрямь под стать награде,

Пусть не спереди она, —

На лопатке сзади.

 

С головы до ног мельком

Осмотреть атлета:

Там ещё рубец стручком,

Там иная мета.

 

Знаки, точно письмена

Памятной страницы.

Тут и Ельня, и Десна,

И родная сторона

В строку с заграницей.

 

Столько вёрст я столько вех,

Не забыть иную.

Но разделся человек,

Так идёт в парную,

 

Он идёт, но как идёт,

Проследим сторонкой:

Так ступает, точно лёд

Под ногами тонкий;

 

Будто делает G трудом

Шаг – и непременно:

– Ух, ты! – » – крякает, притом

Щурится блаженно.

 

Говор, плеск, весёлый гул,

Капли с потных сводов…

Ищет, руки протянув,

Прежде пар, чем воду.

 

Пар бодает в потолок

Ну-ка, о ходу на полок!

 

В жизни мирной или бранной,

У любого рубежа,

Благодарны ласке банной

Наше тело и душа.

 

Ничего, что ты природой

Самый русский человек,

А берёшь для бани воду

Из чужих; далёких рек.

 

Много хуже для здоровья,

По зиме ли, по весне,

Возле речек Подмосковья

Мыться в бане на войне.

 

– Ну-ка ты, псковской, елецкий

Иль ещё какой земляк,

Зачерпни воды немецкой

Да уважь, плесни черпак.

 

Не жалей, добавь на пфенниг,

А теперь погладить швы

Дайте, хлопцы, русский веник,

Даже если он с Литвы.

 

Честь и слава помпохозу,

Снаряжавшему обоз,

Что советскую берёзу

Аж за Кенигсберг завёз.

 

Эй, славяне, что с Кубани,

С Дона, с Волги, с Иртыша,

Занимай высоты в бане,

Закрепляйся не спеша!

 

До того, друзья, отлично

Так-то всласть, не торопясь,

Парить веником привычным

Заграничный пот и грязь.

 

Пар на славу, молодецкий,

Мокрым доскам горячо.

Ну-ка, где ты, друг елецкий,

Кинь гвардейскую ещё!

 

Кинь ещё, а мы освоим

С прежней дачей заодно.

Вот теперь спасибо, воин,

Отдыхай. Теперь – оно!

 

Кто не нашей подготовки,

Того с полу на полок

Не встянуть и на верёвке, —

Разве только через блок.

 

Тут любой старик любитель,

Сунься только, как ни рьян,

Больше двух минут не житель,

А и житель – не родитель,

Потому не даст семян.

 

Нет, куда, куда, куда там,

Хоть кому, кому, кому

Браться париться с солдатом, —

Даже чёрту самому.

 

Пусть он жиловатый парень,

Да такими вряд ли он,

Как солдат, жарами жарен

И морозами печён.

 

Пусть он, в общем, тёртый малый,

Хоть, понятно, чёрта нет,

Да поди сюда, пожалуй,

Так узнаёшь, где тот свет.

 

На полке, полке, что тёсан

Мастерами на войне,

Ходит веник жарким чёсом

По малиновой спине.

 

Человек поёт и стонет,

Просит;

– Гуще нагнетай. —

Стонет, стонет, а не донят:

– Дай! Дай! Дай! Дай!

 

Не допариться в охоту,

В меру тела для бойца —

Всё равно, что немца с ходу

Не доделать до конца.

 

Нет, тесни его, чтоб вскоре

Опрокинуть навзничь в море,

А который на земле —

Истолочь живьём в «котле».

 

И за всю войну впервые —

Немца нет перед тобой.

В честь победы огневые

Грянут следом за Москвой.

 

Грянет залп многоголосый,

Заглушая шум волны.

И пошли стволы, колёса

На другой конец войны.

 

С песней тронулись колонны

Не в последний ли поход?

И ладонью запылённой

Сам солдат слезу утрёт.

 

Кто-то свистнет, гикнет кто-то,

Грусть растает, как дымок,

И война – не та работа,

Если праздник недалёк.

 

И война – не та работа,

Ясно даже простаку,

Если по три самолёта

В помощь придано штыку.

 

И не те как будто люди,

И во всём иная стать,

Если танков и орудий —

Сверх того, что негде стать.

 

Сила силе доказала:

Сила силе – не ровня.

Есть металл прочней металла,

Есть огонь страшней огня!

 

Бьют Берлину у заставы

Судный час часы Москвы…

 

А покамест суд да справа —

Пропотел солдат на славу,

Кость прогрел, разгладил швы,

Новый с ног до головы —

И слезай, кончай забаву…

 

А внизу – иной уют,

В душевой и ванной

Завершает голый люд

Банный труд желанный.

 

Тот упарился, а тот

Борется с истомой.

Номер первый спину трёт

Номеру второму.

 

Тот, механик и знаток

У светца хлопочет,

Тот макушку мылит впрок,

Тот мозоли мочит;

 

Тот платочек носовой,

Свой трофей карманный,

Моет мыльною водой,

Дармовою банной.

 

Ну, а наш слегка остыл

И – конец лежанке.

В шайке пену нарастил,

Обработал фронт и тыл,

Не забыл про фланги.

 

Быстро сладил с остальным,

Обдался и вылез.

И невольно вслед за ним

Все поторопились.

 

Не затем, чтоб он стоял

Выше в смысле чина,

А затем, что жизни дал

На полке мужчина.

 

Любит русский человек

Праздник силы всякий,

Оттого и хлеще всех

Он в труде и драке.

 

И в привычке у него

Издавна, извечно

За лихое удальство

Уважать сердечно.

 

И с почтеньем все глядят,

Как опять без паники

Не спеша надел солдат

Новые подштанники.

 

Не спеша надел штаны

И почти что новые,

С точки зренья старшины,

Сапоги кирзовые.

 

В гимнастёрку влез солдат,

А на гимнастёрке —

Ордена, медали в ряд

Жарким пламенем горят…

 

– Закупил их, что ли, брат,

Разом в военторге?

Тот стоит во всей красе,

Занят самокруткой.

 

– Это что! Ещё не все, —

Метит шуткой в шутку.

– Любо-дорого. А где ж

Те, мол, остальные?..

 

– Где последний свой рубеж

Держит немец ныне.

 

И едва простился он,

Как бойцы в восторге

Вслед вздохнули:

– Ну, силён!

– Всё равно, что Тёркин.

 

 

 

 

 

От автора

 

«Светит месяц, ночь ясна,

Чарка выпита до дна…»

 

Тёркин, Тёркин, в самом деле,

Час настал, войне отбой.

И как будто устарели

Тотчас оба мы с тобой.

 

И как будто оглушённый

В наступившей тишине,

Смолкнул я, певец смущённый,

Петь привыкший на войне.

 

В том беды особой нету:

Песня, стало быть, допета.

Песня новая нужна,

Дайте срок, придёт она.

 

Я сказать хотел иное,

Мой читатель, друг и брат,

Как всегда, перед тобою

Я, должно быть, виноват.

 

Больше б мог, да было к спеху,

Тем, однако, дорожи,

Что, случалось, врал для смеху,

Никогда не лгал для лжи.

 

И, по совести, порою

Сам вздохнул не раз, не два,

Повторив слова героя,

То есть Тёркина слова!

 

«Я не то ещё сказал бы, —

Про себя поберегу.

Я не так ещё сыграл бы, —

Жаль, что лучше не могу».

 

И хотя иные вещи

В годы мира у певца

Выйдут, может быть, похлеще

Этой книги про бойца, —

 

Мне она всех прочих боле

Дорога, родна до слёз,

Как тот сын, что рос не в холе,

А в годину бед и гроз…

 

С первых дней годины горькой,

В тяжкий час земли родной,

Не шутя, Василий Тёркин,

Подружились мы с тобой.

 

Я забыть того не вправе,

Чем твоей обязан славе,

Чем и где помог ты мне,

Повстречавшись на войне.

 

От Москвы, от Сталинграда

Неизменно ты со мной —

Боль моя, моя отрада,

Отдых мой и подвиг мой!

 

Эти строки и страницы —

Дней и вёрст особый счёт,

Как от западной границы

До своей родной столицы,

И от той родной столицы

Вспять до западной границы,

А от западной границы

Вплоть до вражеской столицы

Мы свой делали поход.

 

Смыли вёсны горький пепел

Очагов, что грели нас.

С кем я не был, с кем я не пил

В первый раз, в последний раз.

 

С кем я только не был дружен

С первой встречи близ огня.

Скольким душам был я нужен,

Без которых нет меня.

 

Скольких их на свете нету,

Что прочли тебя, поэт,

Словно бедной книге этой

Много, много, много лет.

 

И сказать, помыслив здраво:

Что ей будущая слава!

Что ей критик, умник тот,

Что читает без улыбки,

Ищет, нет ли где ошибки, —

Горе, если не найдёт.

 

Не о том с надеждой сладкой

Я мечтал, когда украдкой

На войне, под кровлей шаткой,

По дорогам, где пришлось,

Без отлучки от колёс,

В дождь, укрывшись плащ-палаткой,

Иль зубами сняв перчатку

На ветру, в лютой мороз,

Заносил в свою тетрадку

Строки, жившие вразброс.

 

Я мечтал о сущем чуде:

Чтоб от выдумки моей

На войне живущим людям

Было, может быть, теплей,

 

Чтобы радостью нежданной

У бойца согрелась грудь,

Как от той гармошки драной,

Что случится где-нибудь.

 

Толку нет, что, может статься,

У гармошки за душой

Весь запас, что на два танца, —

Разворот зато большой.

 

И теперь, как смолкли пушки,

Предположим наугад,

Пусть нас где-нибудь в пивнушке

Вспомнит после третьей кружки

С рукавом пустым солдат;

 

Пусть в какой-нибудь каптёрке

У кухонного крыльца

Скажут в шутку: «Эй ты, Тёркин!»

 

Про какого-то бойца;

 

Пусть о Тёркине почтенный

Скажет важно генерал, —

Он-то скажет непременно, —

Что медаль ему вручал;

 

Пусть читатель вероятный

Скажет с книжкою в руке:

– Вот стихи, а всё понятно,

Все на русском языке…

 

Я доволен был бы, право,

И – не гордый человек —

Ни на чью иную славу

Не сменю того вовек.

 

Повесть памятной годины,

Эту книгу про бойца,

Я и начал с середины

И закончил без конца

 

С мыслью, может, дерзновенной

Посвятить любимый труд

Павшим памяти священной,

Всем друзьям поры военной,

Всем сердцам, чей дорог суд.

 

 

1941–1945

 

 

 

 

 

Похожие статьи:

Что почитать 10 книг, которые растопят самое суровое сердце Эрих Мария Ремарк Три товарища Эта великолепная книга о послевоенной Германии считается
Что почитать 10 самых скандальных книг за всю историю литературы 1. Лолита Владимир
Что почитать 15 лучших экранизаций за всю историю кино Книга Кен Кизи. Над кукушкиным
Что почитатьХристос и Бог! Я жажду чуда Теперь, сейчас, в начале дня! О, дай мне умереть, покуда Вся жизнь как книга для меня. (стихи Марина Цветаева)
Что почитать Книги как лекарство! 10 рецептов лечения хорошей литературой. 1.
Страницы: << < 1 2

Свежее в блогах

Они кланялись тем кто выше
Они кланялись тем кто выше Они рвали себя на часть Услужить пытаясь начальству Но забыли совсем про нас Оторвали куски России Закидали эфир враньём А дороги стоят большие Обнесенные...
Говорим мы с тобой как ровня, так поставил ты дело сразу
У меня седина на висках, К 40 уж подходят годы, А ты вечно такой молодой, Веселый всегда и суровый Говорим мы с тобой как ровня, Так поставил ты дело сразу, Дядька мой говорил...
Когда друзья уходят, это плохо (памяти Димы друга)
Когда друзья уходят, это плохо Они на небо, мы же здесь стоим И солнце светит как то однобоко Ушел, куда же друг ты там один И в 40 лет, когда вокруг цветёт Когда все только начинает жить...
Степь кругом как скатерть росписная
Степь кругом как скатерть росписная Вся в траве пожухлой от дождя Я стою где молодость играла Где мальчонкой за судьбой гонялся я Читать далее.........
Мне парень сказал что я дядя Такой уже средних лет
Мне парень сказал что я дядя Такой уже средних лет А я усмехнулся играя Словами, как ласковый зверь Ты думаешь молодость вечна Она лишь дает тепло Но жизнь товарищ бесконечна И молодость...