ПАМЯТИ АХМАТОВОЙ

Ахматова двувременной  была.
О ней и плакать как-то не пристало.
Не верилось, когда она  жила,
не верилось, когда ее не  стало.

Она ушла, как будто бы  напев
уходит в глубь темнеющего сада.
Она ушла, как будто бы  навек
вернулась в Петербург из Ленинграда.

Она связала эти времена
в туманно-теневое средоточье,
и если Пушкин - солнце, то она
в поэзии пребудет белой ночью.

Над смертью и бессмертьем, вне всего,
она лежала, как бы между прочим,
не в настоящем, а поверх него,
лежала между будущим и прошлым.

И прошлое у  гроба тихо шло
не вереницей дам богоугодных.
Седые челки гордо  и светло
мерцали из-под шляпок старомодных.

Да, изменило  время  их черты,
красавиц той, когдатошней России,
но их глаза - лампады доброты -
ни крутоверть, ни мгла не загасили.

Шло будущее, слабое в плечах.
Шли мальчики. Они  себя сжигали
пожаром гимназическим в очах
и в кулаках тетрадочки сжимали.

И девочки в портфельчиках своих
несли, наверно, дневники и списки.
Все те же - из   Блаженных  и святых -
наивные  российские курсистки.

И ты, распад всемирный, не убий
ту связь времен,- она еще поможет.
Ведь просто быть не может  двух России,
как быть и двух Ахматовых не может.

II

Ну, а в другом гробу, невдалеке,
как будто рядом с библией частушка,
лежала в белом  простеньком платке
ахматовского возраста старушка.

Лежала,  как готовилась к  венцу,
устав стирать, мести, скрести и штопать,
крестьянка по  рукам и  по лицу,
а в  общем,  домработница, должно  быть.

Быть мертвой - это райское житье.
За ней так добро люди приглядели,
и  словно перед праздником  дите,
и  вымыли  и чисто приодели.

Цветами ее, правда, не почли,
но был зато по мерке гроб подогнан,
и дали  туфли, новые почти,
с квиточками ремонта на подошвах.

Была  она прощающе   ясна
и на груди благоговейно сжала
сухие руки, будто бы она
невидимую  свечку в них держала.

Они  умели в жизни  все уметь
(писали, правда, только закорюки),
тяжелые  и темные,  как медь,
ни  разу не целованные  руки,

И думал я: а может быть, а вдруг,
но все же существуют две  России:
Россия духа и  Россия рук -
две разные  страны, совсем чужие?!

Никто о той старушке не скорбел.
Никто ее в бессмертные не прочил.
И был над нею отстраненно бел
Ахматовой патрицианский профиль.

Ахматова превыше  всех осанн
покоилась презрительно и сухо,
осознавая свой  духовный сан
над самозванством и плебейством духа.

Аристократка?  Вся оттуда, где
под рысаками  билась мостовая!
Но руки  на цветах, как на воде,
покачивались, что-то выдавая.

Они творили, как могли, добро,
но  силы временами было  мало,
и, легкое для Пушкина, перо
с усмешкой  пальцы женские  ломало.

Забыли  пальцы холодок  Аи,
и поцелуи в Ницце, Петербурге,
и, на груди сведенные, они
крестьянскою усталостью набухли.

Царица  без короны  и жезла,
среди даров почтительности тусклых,
была она прощающе   ясна,
как та старушка в тех дареных туфлях.

Ну, а старушка в том, другом гробу
лежала, не увидевшая Ниццы,
с ахматовским величием на лбу,
и между  ними не было границы.