– Разбудишь, как стемнеет, – попросил он Всеславу, и она привычно кивнула. Так они поступали с первого дня. Закатится солнышко – и Пелко снова продерет глаза, примется бесшумно похаживать кругом островка. Ему, охотнику, не привыкать бороться со сном.
…На исходе сумерек он встрепенулся, будто кто тряхнул его за плечо. Нет, не Всеслава: она смирно сидела возле соседнего камня, держа маленького на коленях, и тревожно смотрела в просвет между деревьями. Пелко смутно видел ее лицо, укрытое тенью. Так смотрят, когда еще не появился, но вот-вот появится кто-нибудь страшный.
– Что?.. – тихим шепотом спросил корел.
Всеслава оглянулась с облегчением и ответила столь же тихо:
– Зверь вроде провыл.
Зверь – это еще ничего… Пелко вновь натянул одеяло и начал ждать, чтобы вой повторился. Однако болото помалкивало, и тогда он подумал, что, может, это пробовал голос его одноглазый знакомец. И странное дело: при мысли о диком волке вдруг повеяло родным и глубоко внутри будто ослабла туго натянутая тетива. Вправду, что ли, скоро уже дом…
Пелко поднялся и сложил одеяло, с тем чтобы не одолевал соблазн поваляться еще. Подошел к Всеславе, сел рядом.
– Ложись, – сказал он ей. – Спи.
Боярыня тихо посапывала. Слишком устала, чтобы просыпаться на какие-то ночные голоса. Всеслава посмотрела на нареченного братца и ничего ему не ответила, но он углядел блестящие капли у нее на ресницах. И вдруг до смерти захотелось обнять ее, беззащитную, коснуться губами мягких волос, прошептать ей на ухо – сам толком не знал еще что… Но тут же вспомнил, как накликал Ратшу тогда возле буевища, и окатило холодом. Не время. Да и ей, по всему видать, не до того.
Пелко потянулся к одеялу, подтащил, отдал его, тепленькое, Всеславе:
– Возьми… зябко будет.
Подобрал копье и пошел на край островка – пристально следить за наползающей темнотой.
…Наверное, надо было хотя бы вытеребить пальцами клочок белого мха, втолкнуть под разодранную куртку, как-то утишить катящуюся кровь… Тело глупое будет хотеть жить до последнего. До тех пор пока не пересохнут все жилы и не остановится сердце.
Гордому Ратше так и не суждено было упасть: он все еще сидел Под мертвой сосной – злая судьба тому, кто весной услышит с такого дерева первую кукушку. Его нескончаемо крутило, словно бы в медленном водовороте: ни выплыть, ни погрузиться на дно… Порою наваливался смертельный холод, и толчки в груди совсем затихали, редея, и Ратша каменел, превращаясь в лед, весь, от кожи на лице и до кончиков пальцев, смерзавшихся на рукояти меча. И нечего было ждать, кроме конца. Но потом жаркий пот начинал течь по спине и лед плавился, смешиваясь с сыростью болота…
Долго или коротко это тянулось – Ратша не знал. В какой-то миг он все же открыл зрячее око и увидел, что тучи разорвались и над северным краем земли дрожали бледные сполохи. Точно разматывалась бесконечная зеленоватая бахрома, и звездный ветер порывисто раздувал ее в небесах – открытые топи отражали вздрагивающий блеск… Ратша чуть повернул голову, отыскал взглядом Хакона. Хакон лежал рядом, на расстоянии шага. Он смотрел на Ратшу пристально, не мигая. Глаза были живые.
– Вот и примирились, – вдруг сказал ему Ратша. Выговорил и сам подивился не столько собственным силам, еще, оказывается, остававшимся, сколько сожалению, кольнувшему в самую середину души. Хакон не был предателем. Он ведь предупредил его об Авайре.
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Свежее в блогах