– Я облокотился о перила и
продолжал: – И потом, надо честно и прямо смотреть в глаза, говорить друг другу о недостатках и ошибках.
Некоторое время я думал, что бы еще такое умное сказать на тему о любви, но ничего не придумал.
Зина воспользовалась моим молчанием и спросила:
– А если они их вернут, ничего не будет?
– Конечно, ничего, – ответил я.
– Я так боюсь, – опять чуть не заплакала Зина, – а вдруг в тюрьму посадят.
– При чем здесь тюрьма! – возразил я. – «Церкви и тюрьмы сровняем с землей»! Вот как стоит вопрос! Если они все вернут и не будут больше
жульничать, то ни в какую тюрьму их не посадят.
Зина прошептала:
– Он никогда ничего себе не позволял. А вот как связался с ними, все и началось.
– Тем более надо на него воздействовать, – сказал я, – лучше сейчас признать свои ошибки, чем потом отвечать за них.
Зина ушла. Я опять взялся за книгу. Но мне не читалось. Было жалко Зину. Такой несчастной она выглядела. И все из-за Лагутина. Мало
того, что он ведет себя нечестно, он еще заставляет страдать других.
Пожалуй, я говорил Зине вовсе не то, что следовало. Надо было сказать: «Если вы любите Лагутина, то помогите ему перевоспитаться». Вот
что надо было сказать. А я развел антимонию насчет любви.
Что поделаешь! Правильные мысли и нужные слова приходят ко мне приблизительно через час после разговора.
* 30
Сегодня кончается наша практика. Я рано пришел на работу. Машины еще только выезжали на линию.
Они выезжали одна за другой, тяжелые грузовики и самосвалы мчались по шоссе и растекались по улицам Москвы. В кабинах мелькали суровые
лица шоферов.
Во дворе царило обычное в этот ранний час оживление. Раздавался по радио звонкий голос диспетчера, шумел по телефону начальник
эксплуатации, мелькало озабоченное лицо главного инженера. Директор стоял на своем обычном месте, внушительный, молчаливый, и провожал глазами
уходящие машины.
Я подумал: как странно! Завтра мы будем свободны как птицы. Можем спать сколько влезет. Можем делать что угодно. Через неделю я уеду с
мамой в Корюков, буду купаться в реке и удивлять всех своими ластами.
И все же мне было грустно...
Мне было грустно при мысли, что я не буду больше приходить сюда ранним утром, не буду переодеваться у своего шкафчика, как все рабочие,
не буду слушать их шуток и разговоров, не буду равнодушно говорить бригадиру Дмитрию Александровичу: «Кончил, проверяйте! »... И Дмитрий
Александрович уже больше мне не скажет: «Ну что ж, университант-эмансипе, подходяще...»
Я не услышу больше шипения паяльной лампы, стрекотания сварки, визга пилы и шуршания рубанка и, наверно, скоро отвыкну от привычного
запаха бензина, карбида и ацетона. И мне уже не придется спорить с кладовщиком о том, что он не вовремя запирает склад. Я не буду каждые две
недели получать деньги, заработанные моим собственным трудом.
Конечно, мы не более как практиканты. Но мы чувствовали себя здесь рабочими. Мы делали работу, которую делали все.
Вот о чем я с грустью думал, когда сидел на скамейке возле гаража, грелся на солнце и дожидался начала смены. Потом прозвенел звонок, и
мы разошлись по цехам.
Страницы: << < 82 83 84 85 86 87 > >>