3. Человек и его восприятие

1

Что такое человек? Дать этому предмету исчерпывающее определение чрезвычайно сложно. Когда ученики великого Платона попросили его ответить на этот вопрос, он сказал: «Человек есть животное на двух ногах, лишённое перьев». А когда Диоген, ощипав петуха, стал утверждать, что это и есть платоновский человек, добавил: «И с плоскими ногтями».

С тех пор попыток дать определение человеку было множество. Аристотель называл его «разумным животным», Б. Франклин – животным, создающим орудия труда, Ф. Ницше – «больным животным», М. Шеллер – «неудовлетворенным животным». Д. Локк полагал, что люди поступают хорошо потому, что это естественно для разумных существ, а Т. Гоббс – что для людей естественно быть эгоистами и стремиться к удовлетворению своих потребностей. Христианство считает человека образом и подобием Бога, а согласно философии жизни человек – это «несостоявшееся животное», из-за своей биологической неполноценности обреченное на поиск «противоестественных» способов существования. Таким образом, однозначного определения человека и его природы в философии не существует.

Главная проблема, на мой взгляд, заключается здесь в том, что очень трудно выявить основное сущностное качество, которое отличает человека от других представителей фауны. Так, в сугубо биологическом плане, человек ничем не отличается, ни от обезьян, ни от любого другого организма. Он относится к классу млекопитающих, к отряду приматов, а его генетический материал на 99 % совпадает с генетическим материалом шимпанзе.

Но сходство между человеком и животными идет еще дальше. Как и человек, высшие животные испытывают чувство гнева, радости, горя, тоски, вины. Им свойственно мышление, забота о потомстве, взаимовыручка, чувство справедливости, даже способность понимать слова. Они могут ходить на задних конечностях (хоть и опираясь при этом на руки), и использовать, как простейшие орудья, находящиеся под рукой предметы. Словом, между человеком и животными больше сходства, нежели различия.

Правда, в качестве признаков, отличающих человека от животного, называют еще большой объем мозга, прямохождение, развитую ладонь, отсутствие волосяного покрова, а также способность к абстрактному мышлению и членораздельную речь. Однако при более внимательном рассмотрении становится ясно, что ни одно из этих свойств не создает сущностного отличия человека от других представителей фауны, поскольку все они являются видовыми и присущи ему так же, как иным животным клыки и когти.

И все-таки человек от животных отличается. Но отличается он не видовыми свойствами, а образом жизни. Деятельность животных всегда зависит от природной среды, в которую они включены. Для человека же условия среды имеют второстепенное значение, а деятельность его зависит от условий, в которые его ставит социально организованное общество, то есть образование целиком внеприродное. Как же произошел переход от природного состояния ко внеприродному? И что могло быть причиной этого перехода?

Согласно так называемому функционалистскому направлению в философской антропологии (Э. Кассирер), на которую опирается современная наука, причиной такого перехода является способность человека к изготовлению орудий труда и ведению трудовой деятельности. Эта точка зрения, как известно, восходит к работе Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», в соответствии с которой именно необходимость вести трудовую деятельность вынудила человека объединяться в сообщества. Отсюда социальный характер отношений, когда последние регулируются не законами естественного отбора, как у животных, а правилами морали. В свою очередь вступление человека во взаимоотношения с себе подобными, привело к необходимости организации коммуникативных связей, а значит, к развитию речи. И, наконец, необходимость развития речи приводит к развитию абстрактного мышления.

Казалось бы, все логично в этой схеме, но один вопрос остается открытым: почему у человека, имеющего физиологию ничем не отличающуюся от физиологии животных, тем не менее, могла возникнуть потребность к созданию орудий труда и ведению трудовой деятельности? Правда, эволюционисты считают, что предпосылки для начала трудовой деятельно­сти обусловил процесс так называемой «цефализации», то есть развития головного мозга. Но разве обязательно развитие мозга должно было привести к началу трудовой деятельности и далее – к развитию речи и мышления? Ведь не возникает желание трудиться у тех же шимпанзе, мозг которых принципиально ничем не отличается от мозга человека. Значит, для начала трудовой деятельности одного только развитого мозга недостаточно. По-видимому, для того, чтобы у биологического существа, живущего в полной гармонии с природой, появилась потребность трудиться, вначале с этим существом должно было что-то произойти. Что же?

Ответ на этот вопрос не существует. Более того, его, похоже, никто и не искал, так как проблема эта нигде и никогда не обсуждалась. Между тем, ответить на него надо хотя бы для того, чтобы понять, что заставило первобытного гоминида впервые взять в руки каменное рубило, и какое свойство позволило ему использовать это рубило для превращения в человека.

И здесь полезно было бы обратить внимание на одну весьма существенную особенность в поведении современного человека, которая резко отличает его от представителей животного мира. Дело в том, что ни один биологический вид не может позволить себе нарушить ба­ланс той природной среды, в которой он обитает как в своей. В этой среде он всегда выполняет задачу его поддержания, по­скольку наруше­ние ба­ланса делает природную среду непригодной для его проживания. Напротив, человек не только не выполняет задачу поддержания ба­ланса среды, но всей своей деятельностью фактически уничто­жает саму среду: он вырубает леса, осушает болота, убивает животных, от­равляет во­доемы и атмосферу. Причем, если для любого другого биологического вида такая деятель­ность была бы гибельной – человек не испытывает от этого никаких не­удобств.

Таким образом, с одной стороны, человек является обычным биологическим существом, которое по своим физио­ло­гическим свойствам ничем не отличается от любых представителей фауны и наряду с другими млекопитающими легко поддается биологи­ческой классификации. Но с другой – его деятельность по отношению к окружающей среде но­сит разрушительный характер. Эта особенность, как я думаю, как раз и является для определения человека главной. Посмотрим, чем было обусловлено ее появление.

2

Начнем с того, что рассмотрим, как в свой­ственной ему среде функционирует простой организм. Замечу, что отныне под «про­стым» я буду иметь в виду любой организм, который пребывает в условиях естест­вен­ной природы. Практически под эту категорию подпадают все известные нам организмы (они отличаются друг от друга лишь степе­нью сложности поведе­ния), а исключение составляют только человек и при­рученные им животные.

Итак, как следует из физиологической теории И.П.Павлова, простой организм, развившись в ходе эволюции, приобретает комплекс рефлексов, позволяющих ему реагировать на любые внешние раз­дра­жи­тели ин­стинктивно и безошибочно. Он как бы заранее, на фи­зио­логи­ческом уровне «знает», как ему следует поступать в том, или ином слу­чае. При этом его нерв­ная система работает таким образом, что шансы оцениваются мгновенно, ре­шение принимается без обду­мывания, и дейст­вия, в соответст­вии с конкретной си­туацией, предпри­нимаются оптималь­ные. Схему деятельности такого организма я представляю себе следующим образом.

Каждый харак­тер­ный для данной среды раздражитель воспринимается его органами чувств в виде общей и нераздельной комбинации ощущений. Эта ком­бинация ощу­щений, если представить ее графически, является вектор­ной суммой всех соответст­вующих данному раздражителю ощущений, и может быть на­правлена к од­ному из двух физиологических центров – либо к центру боли, либо к центру физио­логического равновесия. Од­новре­менно общая и нераз­дельная комбинация ощущений вызывает столь же общую и нераздельную реакцию организма. Если комбинация ощу­ще­ний направлена к центру боли, она вызывает реак­цию страха, а если к центру физиологического рав­новесия – реакцию наслаж­дения (см. ри­су­нок 2).

Понятно, что всякий простой организм стремится достичь состоя­ния равновесия через наслаждение и избежать боли, к которой ведет страх. До­пус­тим, организм получил от окружающей среды информа­цию о ситуации «А» в виде определенной комбинации ощущений, на­прав­ленной к центру боли и вы­звавшей реакцию страха. Это значит, что для достижения в дан­ной ситуации центра физиологического рав­новесия ему необходимо дейст­вовать в соответ­ствии со схемой, ска­жем, «Б». В противном же случае, ос­таваясь в ситуации «А» и далее, он рискует приблизиться через возрастаю­щую реакцию страха к центру боли (см. рисунок 3).

Причем, сколько бы ни повторялась ситуация «А», он никогда не пред­почтет другую схему поведения – «В», «Г» или «Д», а всегда будет по­ступать только в соответствии со схемой «Б». Именно этот путь, как «знает» он из опыта многих и многих поколений предков, приведет его че­рез реакцию на­слаждения к центру физиологического равновесия. Любой другой – уведет к боли и смерти.

Но так происходит только до тех пор, пока среда обитания оста­ется привычной, что и обеспечивает организму, живущему в данной среде, га­ран­тию выживаемости. Но вот окружающая среда начинает ме­няться. Те­перь в ситуации «А», чтобы достигнуть центра физиологиче­ского равнове­сия, нужно поступать уже не в соответствии с привычной схемой «Б», а выбрать схему, допустим «В» или «Г». Но организм «пом­нит», что путь «В» или «Г» в ситуации «А» ведет к цен­тру боли, и испыты­вает реакцию страха. Поэтому он продол­жает сле­довать схеме «Б», не по­нимая, что в изменив­шихся ус­ловиях она может привести его только к ги­бели (см. ри­сунок 4).

В дальнейшем возможны два варианта. Первый – если организм, во­преки новой ситуации, будет продолжать действовать по старой схеме. Та­кой организм подлежит вымиранию. Второй – если в резуль­тате мутации орга­низм «выбирает» себе новую схему поведения. В этом случае появля­ется но­вый организм, приспособленный к новой среде обитания.

Но есть, видимо, еще и третий вариант, когда орга­низм, сам оставаясь неизмен­ным, соз­дает себе искусственную среду обитания, от­личную от окружаю­щей, естест­венной среды. Этот третий вариант, судя по всему, и есть наш, человеческий. В начале времен соз­дание искусственной среды обитания обеспечи­валось, как нам из­вестно, изго­товлением примитивных орудий труда, утеплением тела, добы­ванием огня, а также, как будет ясно из дальнейшего (см. «О началах мужском и женском»), первыми ограничениями, связанными с образованием социального общества. Думаю, что именно эта особенность как раз и является тем сущностным свойством, которое выделило человека из природной среды.

Таким образом, мы можем сформулировать свое определение человека. По-видимому, это обычный биологический организм, особенность которого заключается в том, что выживает он не за счет приспособления к природной среде, как другие организмы, а за счет изоляции от природной среды. Посмотрим теперь, к каким изменениям в его физиологии должно было привести это свойство.  

3

Из приведенной схемы видно, что способ существования про­стого ор­ганизма целиком зависит от среды его обитания. В соответст­вии с осо­бенно­стями этой среды, он вырабатывает комплекс реф­лексов, которые и позволяют ему выживать в привычных для него усло­виях. При­чем объективно эти рефлексы направлены на поддержа­ние общего баланса среды. Поэтому если рассматривать каждый при­родный ареал как само­стоятельный организм, то можно сказать, что функционирую­щий в данном ареале простой организм выполняет фак­тически роль функционирующего в организме органа.

Напротив, человек, создавая себе искусственную среду обитания, стано­вится в той или иной степени независимым от естественной, при­род­ной среды. А это значит, что участия в поддержании общего ба­ланса он не прини­мает и функционирующим органом природной среды не является. В резуль­тате, если любой простой организм может пребы­вать лишь в той среде, кото­рая ему свойственна (например, птица – в воздухе, рыба – в воде, дождевой червь – в земле), человек способен жить на холодном Се­вере и на жарком Юге, на вершинах гор и в мор­ских глубинах, на поверх­ности Земли и в Кос­мосе.

Однако независимость человека от среды обитания была бы не­возможна без еще одного качества, а именно – без универсального вос­приятия, позволяющего ему взаимодействовать с окружающим миром в любых условиях существования. Напротив, восприятие простого ор­га­низма, по-видимому, приспособлено лишь к той природ­ной среде, в ко­торой он пребывает как в своей: поскольку в природе действует прин­цип эконо­мии энергии, а простой организм все­гда привязан к од­ной конкретной среде, необходимости в обладании ме­ханизмом воспри­ятия, подобным человеческому, у него просто нет. По­этому можно с большой долей уверенности пред­полагать, что механизм вос­приятия простого орга­низма отличается от механизма восприятия чело­века са­мым карди­наль­ным образом.

Но мы в нашей работе исходим из того, что некогда человек сам был простым организмом и пребывал в изначальной своей среде в каче­стве ее функционирующего органа. То есть в этот период времени его воспри­ятие должно было быть таким же, каковым является восприятие простого организма. Значит, восприятие человека претерпело изме­не­ния, и образ мира, вос­принимаемый им сейчас, должен отличаться от об­раза мира, воспри­нимаемого в бытность его простым орга­низ­мом. Ка­ким же было восприятие человека в бытность простым ор­ганизмом и как оно из­менилось впоследствии?

4

Я думаю, что если мы хотим понять, каким было восприятие нашего предка в бытность его простым организмом, нам надо обратиться к мифологии, как к живой свидетельнице всех про­изошедших с человеком метаморфоз. Правда, принято думать, что мифы – это лишь фантазии неразвитого ума, и что мифология возникла как способ компенсировать образами воображения отсутствие у наших предков рациональных знаний. Но это явное упрощение. Если принять эту точку зрения, тогда получается, что доисторический человек – это как бы тот же современный человек, только невежественный. Он не знает, что существуют законы природы и потому компенсирует отсутствие этого знания образами своей фантазии. 

На самом же деле, доисторический человек – это, по сути, дикое животное: он еще не обладает воображением и не умеет «фантазировать», а руководствуется исключительно конкретными ощущениями. Поэтому представления о мире, которое облекаются у него в форму мифов, просто не могут быть обусловлены буйной фантазией, как об этом принято думать. Скорее, они обусловлены особенностями первобытного восприятия, которое, конечно же, в корне отличается от современного. Так что попробуем отказаться от традиционного отношения к мифом, как к выдумкам дикарей, и научиться видеть в них психологический феномен за кото­рым скрываются вполне ре­альные явления. Правда, искать в этом слу­чае придется не там, где светло, а там, где зарыто: прямых указаний на то, каким было восприятие доисторического человека мы, разумеется, не найдем. Зато мы можем найти такой образ мира, каким он представлялся нашему предку через его восприятие простого организма.

В этой связи обращают на себя внимание тексты, в которых изла­гается со­стоя­ние мира до начала творения. Так, в «Ригведе» сказано: «Тогда не было ни сущего, ни несу­щего; не было ни воздушного про­странства, ни неба над ним. Что в движении было, под чьим покровом? Чем были воды, не­проницаемые, глу­бокие? Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, не было различия между днем и ночью. Без дуновения само собой дышало Единое, и ничего, кроме него, не было» (Х.129). А вот древневавилон­ская поэма «Энума элиш»: «Когда вверху не на­звано небо, а суша внизу была безымянна, тростнико­вых загонов тогда еще не было, тростнико­вых зарослей видно не было. Ко­гда из богов никого еще не было, ничто не названо, судьбой не отме­чено...». Примерно то же можно об­нару­жить и в скандинавской «Старшей Эдде»: «В начале времен, когда жил Имир, не было в мире ни песка, ни моря, земли еще не было и небо­свода, бездна зияла, трава не росла». Ана­логичные кар­тины присущи также  иудаи­стской, греческой, египетской, ацтекской и многим другим мифологиям.

Трудно предположить, чтобы столь полное единодушие в пред­став­ле­ниях самых разных племен о таком темном предмете могло быть след­ствием случайности. Тем более, если учесть их разброс, как в про­странстве, так и во времени. Еще менее вероятно, что наш предок сам наблюдал мир до сотворе­ния или получил его описание непосредст­венно от Господа Бога. Поэтому, если придерживаться реальности, ос­тается допустить, что здесь описан не об­раз мира как таковой, а состоя­ние сознания человека, которое он только при­нял за образ мира. А чтобы понять, что это было за состоя­ние сознания, нужно обратить внимание на загадочную фразу из «Книги Бытия», со­гласно которой до начала тво­рения «земля была безвидна и пуста». На мой взгляд, она прямо гово­рит о том состоянии сознания нашего предка, когда ни один предмет не обрел еще для него своего образа («вида») и мир представлялся ему, по выражению Дионисия Ареопа­гита, «пресветлым Мраком тайноводствен­ного без­молвия».

Таким образом, мы вполне можем предположить, что восприятие про­стого организма, а также человека в бытность его простым организ­мом пред­ставляло собой бесформенное ощущение, не приводящее к представ­лению ни о пространстве, ни о времени, ни о веществе. Видимо, оно ограничивалось ощуще­ниями органов чувств, когда внешняя среда воспринимается просто как не­что твердое или мягкое, темное или светлое и т.д. Такое восприятие подобно реак­ции внут­ренних орга­нов на поступление в организм пита­тельных веществ и является одним целостным чувст­вом, в котором то­нут и потому не могут быть рас­по­знаваемы отдельные предметы и формы. Не­сколько перефразировав В. Хлебникова, можно срав­нить его с тем, как восприни­мает Земля брошенные в нее пахарем зерна.

Вместе с тем, для так называемого homo sapiens′а (человека разумного) характерна способность воспринимать мир как совокупность материальных объектов, обладающих формами и располагающихся в пространстве и времени. В чем причина такой разницы в восприятиях простого организма и человека? Моя гипотеза заключается в том, что восприятие мира в формах, то есть образное восприятие необходимо мозгу, чтобы могла работать психологическая память. То есть такая форма памяти, которая характерна для человека современного типа. Простые же организмы (а также человек, в бытность его простым организмом), такой памятью, судя по всему, не обладают, поэтому образное восприятие у них отсутствует.

В том, что для работы памяти необходимо образное восприятие легко убедиться, если провести мысленный эксперимент и по­пытаться при­помнить, например, чувство радости или чувство боли, которое мы когда-либо испытывали. Очень скоро мы обнару­жим, что ищем в памяти не чув­ство как таковое, а пытаемся восстано­вить подробности события, ко­торое к нему привело. Вот тут-то и возникает необходимость в образ­ном восприятии: чтобы ощущения могли отло­житься в памяти, они должны обрести форму.

Происходит это, видимо, оттого, что для запоминания чис­того ощущения организму требуется энергии больше, чем для запоми­нания об­раза. Поэтому в целях экономии общей энергетики организма, озабочен­ного про­блемой выживания, мозг человека производит операцию оформления запо­минаемых ощущений, придания ощущениям формы (о том, как он это делает, будет сказано в разделе «О ряде натуральных чисел»). Запечатленные памя­тью ощущения и превращаются в восприятия, ко­торые отличаются от ощущений тем, что яв­ляются ощущениями пред­метными, обретшими форму.

В то же время память простого организма, а значит, и память нашего предка – это память физиологическая, существующая в форме рефлексов. Это подтверждается множеством экспериментов, которые свидетельствуют, что любое животное в своих действиях руководствуется сугубо биологической мотивацией и никогда не выходит за рамки инстинктов. Мотивация же определяется либо наследственными видовыми программами (безусловным рефлексом), либо непосредственным личным опытом (условным рефлексом), но всегда только рефлексом. То есть любое животное является, фактически, своеобразным биологическим механизмом, и его действия всегда строго обусловлены сугубо биологическими потребностями.

Но если простой организм не обладает человеческой, то есть психологической памятью, то и потребности в образном восприятии у него нет. Чтобы могла работать память физиологическая, операцию придания ощущениям формы производить не требуется, достаточно одних ощущений. Поэтому мозг простого организма не тратит время на создание образов, а через спинной мозг направляет получаемый от органов чувств сигнал непосредственно в мышцы для их мгновенного и безошибочного реагирования. Отсюда и восприятие мира, как бесформенного нечто, не приводящего к представ­лению ни о пространстве, ни о времени, ни о веществе.

5

Таким образом, восприятие – явление вторичное, первичным является память. В самом деле, память – важнейшее качество человека. Только благодаря памяти могли возникнуть свойства отличающие человека от животных. Осуществляя связь между прошлым, настоящим и будущим, память обеспечивает человеческой психике непрерывность, являясь, тем самым, основным фактором формирования личности. Без памяти не мог бы возникнуть язык – главный источник знаний о мире. А без языка не было бы ни социального общества, ни культуры. Именно память сделала человека человеком. Тем не менее, что такое память не знает пока никто.

Самый главный вопрос – почему происходит запоминание? Ответить на него пытался еще Аристотель. Он считал, что при восприятии объекта, излучаемые им материальные частицы попадают в голову и там оставляют отпечаток на мягком веществе мозга, как на глине или на воске. С тех пор прошло почти две с половиной тысячи лет, но уровень представлений за это время изменился мало. По-прежнему возникновение памяти связывается с материальными частицами, по-прежнему ее местонахождение ищут в мягком веществе мозга. Только материальные частицы стали именоваться нервными импульсами или сенсорными сигналами, а отпечатки на мозге – структурными или химическими изменениями.

Дело в том, что количество теорий памяти в настоящее время исчисляется десятками. Их число растет по мере того, как изменяются наши представления о мозге. Память исследуется с точки зрения ее видов (произвольная, непроизвольная и т.д.), способности сознания составлять цепочки ассоциативных связей, ее целостности и структурности. Но самое главное – память ищут. Ее ищут в синопсах нейронов, в структуре белковых молекул, в нейронных сетях и в молекулах РНК. И это понятно: проще всего ответить на главный вопрос (почему происходит запоминание?), если найти место, куда складывается вся информация. Однако обнаружить это место не удается. Как признался в своем классическом труде по истории экспериментальной психологии американский психолог Эдвин Боринг, «Где или как мозг сохраняет воспоминания – это великая тайна».

А совсем недавно, с изобретением магнитно-резонансной томографии, позволившей свободно наблюдать за активностью любых участков мозга, безнадежность поиска местонахождения в мозге памяти стала еще очевиднее. Так, в ходе исследований были выявлены зоны, руководящие любопытством, аппетитом, агрессией, страхом, способностью распознавать ложь, даже любовью, открыты участки, отвечающие за чувство юмора и оптимизм, но обнаружить участок управляющий памятью так и не удалось. 

Я думаю, причина этих неудач в том, что ищут именно память. Ищут так, будто память существует отдельно от человека. Но память не может не быть тесно связана с той особенностью человека, которая отличает его от других представителей фауны. Поэтому мы не будем делать еще одну попытку установить, где находится память, а чтобы понять, почему происходит запоминание, посмотрим, каким образом память может быть связана со способностью человека создавать искусственную среду обитания.

Мы установили, что состояние максимальной жизненности простой организм испытывает в центре физиологического равновесия. Но чтобы учесть степень зависимости простого организма от среды обитания, мы должны установить, что, кроме центра физиологического равновесия должен существовать еще один, некий общий для всех организмов центр природного илиэкологического равновесия. Если центр фи­зиологического равновесия регулирует деятельность конкрет­ного организма, то центр природного равновесия должен существовать для того, чтобы регулировать деятель­ность при­роды в целом. Просто для всех представителей флоры и фауны центр фи­зиологического рав­новесия всегда совпадает с цен­тром природного рав­новесия, поскольку в противном случае происхо­дит нарушение экологиче­ского баланса и гибель организмов.

Однако если для представителей растительного и животного мира это правило соблюдается неукоснительно, то в случае с человеком все проис­ходит с точностью до наоборот. Дело в том, что человек, как мы устано­вили чуть выше, может достичь состояния физиологического равновесия, только исполь­зуя искусственную среду обитания. Поэтому центр физиоло­гического равно­весия человека находится в искусствен­ной среде обитания и с центром при­родного равновесия не совпадает. Более того, чтобы дос­тичь центра физиоло­гического равновесия, чело­веку нужно удалиться от центра природного рав­новесия тем дальше, чем в большей степени сам он противостоит природе. Так появляется еще один, новый центр, к которому человек стремится, чтобы достичь состояния физиологического равнове­сия. Назовем его центром ком­форта (см. рисунок 5).

То обстоятельство, что центр комфорта совпадает с центром фи­зиологи­ческого равновесия человека, но является противоположным центру природ­ного равновесия, приводит к следствию, важность кото­рого трудно переоце­нить. Оно состоит в том, что центр комфорта, на­ходясь в стороне от центра природного равновесия, совпадает тем са­мым с центром боли всех простых организмов. Возникает в высшей степени парадоксальная си­туация: если про­стому организму, чтобы достигнуть центра физиологи­ческого равновесия, нужно удалиться от центра боли, то человеку, чтобы прийти к тому же ре­зультату, нужно к центру боли прибли­зиться.

Но человек – все же существо физиологическое. Для него было бы есте­ственно избегать движения к центру боли и следовать к центру физио­логического равновесия через центр природного равновесия. В этом случае его реакции были бы для него привычными и не оставили после себя в его психике ни малейшего следа. Но человек вынужден двигаться в про­тивоположном на­правлении, к центру комфорта, а зна­чит, и к центру боли. И, поскольку дейст­вия, которые он при этом со­вершает, являются для него остро уни­кальными, внеприродными, про­тиворечащими всему, чего требует от него весь опыт его животных предков, его реак­ции просто не могут не оставить в его психике са­мый глубокий след. 

Разумеется, чтобы произвести такие действия, надо прежде всего воз­держаться от действий рефлекторных, направленных в центр при­родного рав­новесия. Поэтому на месте невостребованного рефлекса в психике че­ловека происходит образование некой лакуны, пустоты. Возникает новое для него, ностальгическое чувство утраты, а вслед за ним и стремление либо вернуться назад, либо чем-то эту пустоту за­полнить (так гревшейся около костра обезь­яне, по-видимому, приходи­лось бороться с искушением, чтобы не бежать от него прочь). И по­скольку рефлекс есть физиологиче­ское «знание» организма о порядке функционирования в некой ситуации, то и заполниться эта пустота тоже должна знанием, но теперь уже это должно быть знание о по­рядке функционирования в новой ситуации, возникшей в результате его вне­природных действий. Таким новым знанием и является воспоминание организма о пути, пройденном им к центру комфорта. Так вместо фи­зиоло­гической па­мяти простого организма возникает психологическая память человека (более подробно о том, где хранится память, будет сказано в разделе «О мозге-универсуме»).

Нетрудно понять, что помнить свои действия, включая получен­ные в ре­зультате этих действий ощущения, человек будет до тех пор, пока сам он бу­дет находиться вне центра природного равновесия. Так дикие животные, по­падая в несвойственный им ритм жизни, в неестест­венные условия пита­ния и размножения, навязываемые им человече­ским укладом, очеловечи­ваются, становясь животными домашними. Это проявляется у них в воз­никновении способности помнить и узна­вать хозяина, отзываться на кличку, даже пони­мать некоторые слова (например, команды). И, наоборот, в известных случаях воспитания де­тей животными в условиях естественной природы человек полностью утра­чивал характерные черты, отличающие нас от жи­вотных, и в первую очередь – память.

6

Вот здесь-то, с обретением психологической памяти, человек и получает те качества, ко­то­рые делают его восприятие универсальным. В первую очередь это каса­ется чувства времени, представляющего собой не что иное, как запечатлен­ную па­мятью последовательность ощущений. Простому ор­ганизму это чувство из­вестно быть не может, поскольку его ощущения подсознательны и памятью не фиксируются. Но у человека оно полно­стью осознано, так как является тем воспоминанием о пути к центру комфорта, которое возникло у него взамен утраченного рефлекса.

Второе качество, о котором мы уже упоминали, это восприятие мира в формах, в результате чего невоспринимаемый и невидимый мир пре­вращается в мир ярких образов. Оно отличается от восприятия простого организма тем, что является двухступенчатым. То есть ощущения человека проходят какую-то дополнительную обра­ботку в мозге, в то время как восприятие простого организма ограничивается только ощущениями органов чувств.

Но чтобы ощущения могли обрести форму, они должны рас­по­лагаться в пространстве. И вот здесь, я не открою ничего нового, если скажу, что мы не воспринимаем пространство так, как воспринимаем, например, цвета или звуки. «Никакое из наших ощущений, взятое в отдельности, не могло бы привести нас к идее пространства; мы пришли к ней, только изучая законы, по которым эти ощущения следуют друг за другом» (А.Пуанкаре). Так, зрительные ощущения двухмерны, они на­поми­нают цветовые пятна на па­литре худож­ника и к представлению о про­стран­стве не приводят. Поэтому, чтобы появи­лось ощущение про­стран­ства, нужно, чтобы между цветовым пятном и вос­принимающим его глазом возникло расстояние. То есть, чтобы ощущения ор­ганов чувств оказа­лись отделены от самих органов чувств. Посмотрим, как это мо­жет происходить.

Представим себе взаимоотношения между организмом и окружаю­щей средой по аналогии с взаимоотношениями между орга­низмом и его внутрен­ними органами. Если попробовать отличить один внутренний орган от дру­гого (скажем, поджелудочную железу от щи­товидной) по их физио­логической реакции на поступление в организм питательных веществ, очень скоро мы убедимся, что это невоз­можно: такая реакция протекает на уровне подсозна­ния и распозна­ваема быть не мо­жет. Однако нам удастся отличить один орган от дру­гого, если этот орган вступит в контакт с ино­родным для него предме­том, например со скальпелем хи­рурга. Тогда нам не со­ставит труда не только определить, с каким органом входит в контакт скальпель, но и отличить от органа сам скальпель.

То же происходило у человека с восприятием. В тот период, ко­гда он пребывал в природной среде в качестве ее функционирующего органа, все ощущения, которые возникали у него от соприкосновения с природной сре­дой, воспринимались им в единстве с ощущениями соб­ственного орга­низма, как воспринимается организмом работа его внут­ренних органов. Но, когда ощущение оказалось вызвано ситуацией, но­сящей нестандартный ха­рактер (обезьяна осталась греться у костра вместо того, чтобы бе­жать от него прочь), выделяться из при­родного фона и запоминаться стало не только само ощущение, но и тот орган, которым оно оказалось воспри­нято. А поскольку память фикси­рует отдельно ощущение и отдельно вос­принимающий его орган (на­пример, воспринимаемый глазом красный цвет), возникло новое впе­чатле­ние, будто ощущение существует отдельно от органа и, значит, является по отношению к нему внешним.

Видимо, так происходит не только подсознательное выделение ощущения из общего фона, но и отделение ощущения от ощущающего органа. Ме­жду ощущением и ощущающим органом возникает дистанция, их начи­нает разделять пространство. Отделенные от организма про­странством ощущения воспринимаются им отныне, как чужие, не принадлежа­щие ему сущно­сти. Сочетание нескольких ощущений (например, зре­ния и осязания) рождает иллю­зию их (ощущений) вещественности. И вот уже мир, еще недавно нераздельный, вос­принимаемый как единое це­лое, начи­нает дробиться на множество вещей и качеств. Может быть, именно это имел в виду Якоб Беме, когда писал, что силы, пребываю­щие в Боге в нераздельности, попав в вещ­ный мир, дробятся, образуя качества.

Так в результате отхода человека от центра природного равнове­сия про­исходит выделение им части своих восприятий в восприятия внешнего мира. Происходит разделение на мир внеш­ний и мир внут­ренний. И чем больше оказывается разница между при­родной средой и средой обитания человека, тем большее число воспри­ятий начинает отно­ситься им к внешним, тем обширнее становится для него пространство ок­ружающего мира.

Думаю, именно этот процесс был запечатлен в мифах разных племен в качестве акта сотворения мира, точно так же, как восприятие простого организма было запечатлено в тех же мифах в качестве состояния предшествующего творению. Как пишет религиозный философ Владимир Лосский, «по учению святого Максима Ис­поведника сотворение состоит из пяти отделений, создаю­щих концентри­ческие сферы бытия, в сре­доточии которых стоит чело­век, потенциально все их в себе содержащий».

Нетрудно убедиться, что последовательность появле­ния объектов в ходе сотворения напоминает процесс зрительной адапта­ции, когда че­ловек после яркого дневного света попадает в темную комнату. Вна­чале он не видит ничего. Потом появляется нечто наибо­лее массивное и непод­вижное, то, что имеет самые общие контуры, почти лишенные форм, на­пример «небо и земля» (Быт.1.1.). Потом «свет» отделяется от «тьмы» (Быт.1.4.), от «воды» отделяется «твердь», а потом наиболее общие формы дифференцируются в более конкрет­ные: «произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду и подобию ее, и дерево пло­довитое, приносящее по роду своему плод, в кото­ром семя его на земле» (Быт.1.12.). Причем, как отмечено в энциклопедии «Мифы народов мира», «в са­мых разных тради­циях все подобного рода тек­сты отличаются исклю­чительным однообра­зием». Порядок творения соответст­вует одной и той же иде­альной схеме: хаос – небо и земля – растения – животные – человек.

Все это убеждает в том, что в данных текстах речь идет не о со­творении мира, а о процессе развертывания воспринимающего созна­ния, который про­ходил поэтапно и завершился выделением во внешний мир ряда сущностей, воспринимаемых ранее целостно, как внутренний мир ор­ганизма.

Таким образом, в ходе изменения способа восприятия происхо­дит, я бы сказал, постепенное изменение качества восприятия. Вначале, когда че­ловек воспринимал мир непосредственно через ощущения ор­ганов чувств, эти вос­приятия хоть и были подсознательны, но объек­тивно отражали ре­альность, так как должны были обеспечивать ему га­рантию вживаемости в среду. Но потом те же ощущения, прежде чем быть воспринятыми, стали проходить че­рез мозг для преобразования в образ. И поскольку образ этот отражал уже не реальность, а, скорее, метафору реальности, то и воспри­ятия стали отражать не столько внешний по отношению к человеку мир, сколько продукцию его собст­венного мозга.

Примечательно, что в данном контексте неожиданно интересно рас­кры­вается сущность такого понятия, как «точка сборки». Как из­вестно, это некий орган, который, по описанию Карлоса Кастанеды, иг­рает ключевую роль в ма­гической практике индейцев племени яки. Сдвигая точку сборки, человек мо­жет менять свое восприятие реально­сти, проникая в такие ее об­ласти, которые в обычном состоянии созна­ния для него недоступны. В на­шей трактовке точка сборки – это не что иное, как центр физиологического равновесия. Чем больше этот центр сдвигается в сторону центра комфорта, тем восприятие че­ловека ближе к современному. И, наоборот, если центр физиологического равновесия современного человека сдвинуть в сторону центра природного равнове­сия, он увидит мир таким, каким видит его про­стой организм, то есть не искаженным образами.

7

Итак, перед глазами у человека мир, включающий в себя сово­купно­сть материальных объектов, кото­рые состоят из вещества, распо­лага­ются в пространстве и длятся во времени. Вместе с тем судить об этом мире мы можем лишь постольку, поскольку его мыслим. Мысль же, по­сред­ством которой мы получаем суждение о мире, не состоит из веще­ства, не располагается в пространстве и не длится во времени. То есть не яв­ляется материальной. Таким образом, в представлении чело­века суще­ствуют две независимые друг от друга субстанции – матери­альная, представляющая собой пребывающий в пространстве и времени так на­зываемый «внешний мир», и ее осмысливающая, нематериальная, ду­ховная субстанция.

Как известно, эта точка зрения обыденного сознания впервые обрела форму философской максимы у Декарта, установившем принцип, согласно которому «все вещи, по­зна­ваемые ясно и отчетливо, и на деле таковы, как мы их по­знаем». А поскольку мы ясно и отчетливо разли­чаем субстанцию мыслящую от субстанции протяженной, или телес­ной, то, как следует однозначный вывод, эти две субстанции сущест­вуют раздельно и независимы друг от друга. Причем, на этом прин­ципе строится вся со­временная наука, краеугольным камнем которой явля­ется убеждение, что мир сущест­вует независимо от познающего его ра­зума. При других условиях она просто не могла бы существо­вать, по­скольку сам метод науки основы­вается на вере в безусловную ис­тин­ность внешнего опыта.

Но мы выяснили, что пространство, вещество и время реаль­но­стью не обладают, а существуют только как формы нашего воспри­ятия. Про­странство и вещество потребовались для ста­нов­ления образ­ного вос­приятия, образное восприятие оказалось необхо­димо, чтобы зарабо­тала память, а вместе с памятью возникло и чувство времени. Значит, коль скоро из двух имеющихся у нас субстанций материальная оказа­лась лишенной реального содержания, остается только одна – суб­стан­ция мысли. Она-то, как раз, и создает иллюзию «внешнего» мира, состоящего из пребывающих в пространстве и длящихся во времени материальных объектов.

Од­нако отсутствие у материальных объ­ектов реального содержания вовсе не означает отсутствие у воспринимаемого содержа­ния во­обще. Напро­тив, сам тот факт, что образы материальных объек­тов от­ражаются в нашем сознании совершенно одинаково, говорит о том, что у всех этих образов есть некая всеобщая причина, какая-то глу­бин­ная единая суть.

Науке эта глубинная суть доступна быть не может по той простой причине, что, опи­раясь на внеш­ний опыт, она спо­собна изу­чать только явления, то есть то, что нам яв­лено в виде мате­риаль­ных объек­тов. Вы­яснить же, что скры­вается под покровом явлений можно лишь в том случае, если исхо­дить из опыта внут­рен­него, сосредо­точившись на ис­сле­дова­нии чело­вече­ской пси­хики. Тогда, разобравшись, как явления воз­ни­кают в на­шем сознании, мы, возможно, сумеем определить и еди­ную причину их возникновения.

Похожие статьи:

Газета → Почему читающие люди редко становятся алкоголиками и наркоманами Раз ты сейчас с нами, ты почти наверняка умеешь читать.

Газета → Знаете ли Вы, уважаемый читатель, свой родной русский язык.

Газета → Печь на даче своими руками

Газета → ЭТИКЕТ. Правила поведения

Газета → Х-ФАКТОР – ОН И В АФРИКЕ Х-ФАКТОР!