99. О форме мира. Приложение. Источники

Если посмотреть теперь на всю сконструированную нами модель в целом, то можно сказать, что процесс творения как нельзя более напоминает дерево.

Корнем этого дерева является полюс гравитации, представляющий собой одновременно место возникновения и место поглощения жизни. Из этого корня, под воздействием расталкивающей силы, вырастает мощный ствол бесформенного вещества. Поскольку расталкивающей силе противостоит сила гравитации, возрастающая по мере удаления от полюса гравитации, на каком-то этапе под ее давлением происходит изменение качества вещества: его ствол начинает распадаться и, в конечном счете, дифференцируется во множество отдельных ветвей или потоков. Структура этих потоков соответствует структуре ряда натуральных чисел, продемонстрированной нами на примере Круга универсума Николая Кузанского. То есть каждый поток разбивается на три потока, каждый из которых, в свою очередь, тоже разбивается на три потока и т. д.

На эти вновь возникшие потоки тоже продолжает действовать, с одной стороны, расталкивающая сила, а с другой – сила гравитации: расталкивающая сила создает вещество, сила гравитации упаковывает его в форму. Поэтому каждый отдельный поток образует тело определенной формы, в результате чего получается спектр форм, отличающихся друг от друга степенью удаленности от полюса гравитации и, значит, соотношением образовавших их сил. Причем, коль скоро расталкивающая сила несет с собой жизнь, а сила гравитации – смерть, каждое из этих тел, при постоянстве формы, оказывается в состоянии становления и разложения одновременно. Так создается своеобразная крона первого уровня, которую мы воспринимаем как совокупность космических тел. 

Поскольку все тела первого уровня сформированы в результате исчерпанности энергии расталкивающей силы, подавленной силой гравитации, форма основной массы этих тел окончательна и дальнейшему изменению не подлежит. Тем не менее, расталкивающая сила продолжает действовать дальше, и в этом спектре всех возможных форм ищет тело, на которое сила гравитации действует в минимальной степени. Такое тело находится (например, Земля) и из него выпускается следующий росток.

Этот росток, пробившийся из кроны первого уровня, образует крону второго уровня, состоящую, на этот раз, из органического вещества. Под воздействием силы гравитации, масса этого вещества, как и в случае формирования кроны первого уровня, распадается на множество тел различных конфигураций, образуя новый спектр форм, структура которого соответствует структуре числового ряда. Этот новый спектр форм воспринимается нами как совокупность организмов. Причем, каждое из тел этого уровня, сохраняя постоянство формы, как и тела первого уровня также оказывается в состоянии становления и разложения одновременно.

Как и при формировании тел первого уровня, большинство организмов второго уровня изменению не подлежит ввиду исчерпанности на этом уровне энергии расталкивающей силы, создавшей органическое вещество. Но так же, как в случае поиска подходящего тела для создания организмов второго уровня, здесь расталкивающая сила тоже находит организм, в котором сила гравитации минимальна. Этим организмом оказывается популяция приматов, из которых вырастает затем следующий росток, образующий крону третьего уровня. Такой кроной становится человек.

Человек, как мы знаем, – это крайняя точка универсума, до которой распространяется действие расталкивающей силы, ее горизонт. В дальнейшем, движение осуществляется вспять, к корням дерева. Здесь все знаки меняются на противоположные: движение происходит под воздействием силы гравитации, а дифференциация – под воздействием расталкивающей силы. Поэтому новые формы жизни уже не возникают, а дифференциации подвергаются только формы человеческой деятельности.

Это такие формы, как язык, мифология, религия, письменность и социальная организация, возникшие из первобытных реакций и стадной общности. При помощи этих форм расталкивающая сила пытается удержать человека на его исконном месте, каковым является граница вселенной, ее горизонт. Однако человек, под воздействием силы гравитации устремлен к полюсу гравитации. Поэтому движение энергий идет в двух противоположных направлениях – от корней к кроне и от кроны к корням.

Так образуется вселенная, где все объекты фундаментально взаимосвязаны, а природа представляет собой единый, похожий на дерево организм. Человек же не видит это дерево потому, что сам он, будучи его частью, способен воспринимать только поперечный его срез. Это и является причиной того, что все объекты представляются ему существующими раздельно, как автономные, ничем не связанные друг с другом  системы.

«Так Древо тайное растет душой одной

      Из влажной Вечности глубокой,

Одетое миров всечувственной весной,

      Вселенской листвой звездноокой;

Се, Древо Жизни так растет душой одной.

Восходят силы в нем в мерцающую сень

      Из лона Вечности обильной,

И силы встречные струятся в сон и тень

      На лоно Вечности могильной, –

Где корни звездную распространяют сень.

Глядится Жизнь и Смерть очами всех огней

      В озера Вечности двуликой;

И корни – свет ветвей, и ветви – сон корней,

      И все одержит ствол великий, –

Одна душа горит душами всех огней».

                                                     (Вячеслав Иванов).

Приложение

(К разделу «Человек и его восприятие»)

1

Этапы становления воспринимающего сознания у наших далеких предков можно проиллюстрировать на материалах книги Кена Уилбера «Проект Атман». В этой книге автор, используя работы известных психологов, выстраивает модель становления сознания у ребенка – начиная с утробного возраста и до полного развития его у взрослого человека.

Основная идея книги заключается в том, что процесс становления сознания у ребенка – это «миниатюрная версия космической эволюции» [стр. 18]. По словам автора, взрослых из детей делает та же сила, которая сделала из амебы человека. К такому выводу он приходит на основании наблюдений ряда современных психологов, согласно которым, по словам Хайнца Вернера «Всякое развитие всегда идет от состояния относительной всеобщности и отсутствия различий к состоянию возрастания изменчивости, выраженности и иерархической интеграции» [там же].

Моя гипотеза заключается в том, что процесс становления сознания ребенка на каждом этапе воспроизводит процесс становления сознания древнего человека – от животного к собственно человеческому. Потому что, согласно моей версии, путь, который прошла человеческая психика в процессе своего становления, шел именно через состояние всеобщности и отсутствия различий к состоянию выраженности и иерархической интеграции.

2

Первой до-человеческой стадии развития древнего человека соответствует зародышевая стадия ребенка, которую Уилбер называет плеромной. Плерома – это гностический термин, означающий полноту. Использование его в данном контексте обусловлено тем обстоятельством, что плерома существует вне времени и пространства, что отвечает представлению современных психологов о состоянии сознания новорожденного ребенка.

Как пишет Уилбер, «Существует почти всеобщее согласие относительно того, что ни зародыш в материнской утробе, ни новорожденный ребенок не обладают развитым чувством самости (чувство «Я»). Для новорожденного не существует никакого реального разделения между внешним и внутренним, субъектом и объектом, между телом и окружающей средой… Объективный мир и субъективное осознание ребенка совершенно не дифференцированы, новорожденный не способен отличить материальный мир от своих действий в нем. Таким образом, его самость и его физическое окружение в определенном смысле суть одно и то же» [стр. 24].  

Это совершенно понятно, потому что как поясняет Владимир Соловьев: «В акте самоположенияЯ необходимо заключаетсяи положениеНЕ-Я, чем даетсяначало миру объективному, который и есть только НЕ-Я, то есть не имеет никакой самобытности, а существует лишь относительно Я, для Я как его необходимое отрицание или предел, им самим полагаемый» [т. 2 стр. 29]). Значит, если у ребенка отсутствует чувство самости (то есть чувство своего «Я»), то не может быть и никакого внешнего мира.

Отсюда следует вывод, что коль скоро для новорожденного «нет никакой дистанции или разделения между плеромной самостью и окружением», то нет и «никакого реального пространства… А потому нет и никакого времени, поскольку нет возможности распознать какую-либо последовательность объектов в пространстве». Иначе говоря, осознание новорожденного беспространственно, безвременно и безобъектно [стр. 25]. По словам Неймана, исследователя юнгианской ориентации, это – «плеромная стадия райского совершенства у еще не родившегося ребенка» [стр. 26].  

Но именно такой – беспространственный, безвременный и безобъектный образ мира мы находим в мифологиях разных племен, при описании его состояния до начала творения. Вспомним: «Тогда не было ни сущего, ни несу­щего; не было ни воздушного про­странства, ни неба над ним. Что в движении было, под чьим покровом? Чем были воды, не­проницаемые, глу­бокие? Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, не было различия между днем и ночью. Без дуновения само собой дышало Единое, и ничего, кроме него, не было» [«Ригведа» Х, 129]; «Когда вверху не на­звано небо, а суша внизу была безымянна, тростнико­вых загонов тогда еще не было, тростнико­вых зарослей видно не было. Ко­гда из богов никого еще не было, ничто не названо, судьбой не отме­чено...» [древневавилон­ская поэма «Энума элиш»]; «В начале времен, когда жил Имир, не было в мире ни песка, ни моря, земли еще не было и небо­свода, бездна зияла, трава не росла» [скандинавская «Старшая Эдда»] и т.д.

Если не думать, что наш предок сам наблюдал мир до сотворе­ния или получил его описание непосредст­венно от Господа Бога, ос­тается признать, что здесь описано состоя­ние сознания человека, которое можно определить как «досознательное». По-видимому, оно представляло собой бесформенное ощущение, не приводящее к представ­лению ни о пространстве, ни о времени, ни о веществе. Такое восприятие подобно реак­ции внут­ренних орга­нов на поступление в организм пита­тельных веществ и является одним целостным чувст­вом, в котором то­нут и потому не могут быть рас­по­знаваемы отдельные предметы и формы. Таким образом, мы видим полное совпадение образа мира, характерного для восприятия новорожденного ребенка, с образом мира присущего нашему предку.

3

Вторую стадию развития ребенка Уилбер назвал уроборической, от слова «Уроборос» – мифический змей, пожирающий собственный хвост. «По словам Неймана, существует различие между плеромной и уроборической самостями. Первая абсолютно недвойственна и ни в чем не имеет границ; вторая же уже обладает некой собственной границей, начинает разрывать прежнее океаническое состояние на две глобальные части, а именно: на уроборическую самость, противопоставленную чему-то вроде «уроборического другого», или «уроборической окружающей среды…

На этой стадии ребенок также «всецело находится во власти бессознательной природы… Он все еще, по выражению Неймана, «барахтается в своих инстинктах, как животное». Его восприятие все еще является одним целостным чувст­вом, в котором то­нут и потому не могут быть рас­по­знаваемы отдельные предметы и формы. Но «самость ребенка больше не является материальным хаосом… он  начинает распознавать что-то вне себя, нечто иное, чем он сам» [стр. 28]. То есть на этом этапе для ребенка впервые возникает какой-то «внешний мир», нечто глобальное, неопределенное другое. И это в точности соответствует тому, что мы находим в древних текстах, содержащих описание начала творения.

В «Теогонии» Гесиода первой сущностью является Хаос. Он не имеет конкретных черт и судить о нем можно только исходя их этимологии: chaos берет начало от корня сha, chaino, «зевание», «зев», «зе­ваю». В мифологии Хаос считается первопотен­цией, которая составляет изначальную цело­стность и включает в себя все явления. По-видимому, это и есть то состояние созна­ния, которое соответствует состоянию уробороса у ребенка.

В дальнейшем, этот первый образ начинает дробиться на множество других, что интерпретируется древними авторами как их порождение из Хаоса. Однако, хотя эти образы и обретают некоторые конкретные черты, но, в виду недифференцированности первобытного восприятия, все еще совмещают в себе ряд явлений, слитых в единый образ. Таковы в греческой мифологии собакоголовые Эри­нии, крылатые, с девичь­ими головами, птицы Гарпии, че­ловек с головой быка Мино­тавр, змееногие гиганты, змееволосая Ме­дуза, люди-кентавры с туловищем коня, сфинксы с головой человека и телом льва и прочие миксантропические существа. И то же явление наблюдается у ребенка. Согласно юнгианской точке зрения, на этой стадии  происходит расщепление архетипа на группы символов. Самость учится «дробить широкое содержание на частные аспекты и переживать их постепенно, один за другим» [стр. 53].

4

Следующий этап развития сознания – образное восприятие. Я связываю его появление с возникновением у наших предков психологической памяти. Не трудно убедиться, проведя мысленный эксперимент, что для запоминания чис­того ощущения организму требуется энергии больше, чем для запоми­нания об­раза. Поэтому в целях экономии общей энергетики организма, озабочен­ного про­блемой выживания, мозг человека, по-видимому, производит операцию оформления запо­минаемых ощущений, то есть придания ощущениям формы. Запечатленные памя­тью ощущения и превращаются в восприятия, ко­торые отличаются от ощущений тем, что яв­ляются ощущениями пред­метными, обретшими форму.

Таким образом, если исходить из нашего предположения, обретение у наших предков образного восприятия должно быть теснейшим образом связано с обретением ими психологической памяти. И именно такую связь можно наблюдать в следующей стадии развития ребенка, которую Кен Уилбер назвал «тифонической» (Тифон в мифологии – полузмей, получеловек).

Всю эту стадию Уилбер делит на два периода – «осевого тела» и «образного тела» – в зависимости от характера воспринимаемых ребенком образов. «Осевые образы» – это обобщенный термин для первых устойчивых образов, помогающих дифференцировать воспринимающего субъекта от воспринимаемого или ощущаемого объекта» [стр. 31]. Их характерная особенность заключается в том, что они исчезают сразу же, как только внимание ребенка переключается на другие объекты [стр. 32]. То есть не являются устойчивыми, и значит, не удерживаются в памяти.

Напротив, «образное тело» характеризуется способностью младенца «воображать или рисовать в уме существование отсутствующих в данный момент объектов» [стр. 38]. То есть «начиная с этого периода, образы решительно входят в сферу сознания, и… к концу второго года жизни ребенок может весьма точно воображать отсутствующие объекты и значит… формировать знание о том, что мир состоит из вещественных, неизменно существующих объектов, которые могут подвергаться всякого рода преобразованиям, сохраняя при этом свою тождественность» [стр. 40]. Иначе говоря, начиная с этого периода ребенок учится запоминать те образы, которые в стадии «осевого тела» мог только воспринимать. Таким образом, причиной возникновения у человека образного восприятия можно считать развитие у него психологической памяти.

5

Для формирования детской психики характерно еще одно явление, имеющее прямые параллели с процессом формирования сознания у древнего человека: это, столь характерное для мифологического сознания, одушевление материального мира, которое происходит на стадии развития языка, названной Кеном Уилбером «самостью членства [в культуре] – в том смысле, который вкладывал в этот термин Карлос Кастанеда» [стр. 46].

«Пиаже объясняет это так: В течение ранних стадий (у ребенка – Ю.С.) мир и самость суть одно и то же; одно не отличается от другого (плеромические уроборические стадии). Но даже когда эти две категории становятся различными, вначале их очень тесная близость сохраняется: мир все еще сознателен и наполнен намерениями, самость все еще, так сказать, материальна. На каждом этапе процесса разделения оба они эволюционируют в смысле все большего расхождения, но у ребенка они никогда не разделяются полностью… На каждой стадии в концепции природы остается то, что можно было бы назвать «приверженностями», фрагментами внутреннего опыта, которые все еще тяготеют к внешнему миру» [стр. 40].  Так в ходе формирования речи, и начала вербального мышления у ребенка происходит процесс одушевления материального мира.

Посмотрим теперь, как происходил тот же процесс у древнего человека. Обратимся для этого к механизму возникновения образа и разделим весь этот процесс на три основных стадии. К первой из них отнесем со­стоя­ние, когда явление полностью находится во внутреннем мире человека и во внешний еще не проявилось. Ко второй – процесс перехода от полной не­прояв­ленности к полной проявленности. И, наконец, к третьей – завершение процесса, когда явление полностью стало объ­ектом внешнего мира.

В первой стадии явление образа не имеет. Оно не воспринимается соз­нанием, а значит, и не осмысливается, что соответствует плеромной и уроборической стадии у ребенка. Человек ощущает это явление как свой собственный организм и не воспринимает как объект внешнего мира. Ощущение организмом такого явления равносильно ощущению самого ор­ганизма. Противоположностью этой стадии явля­ется ста­дия третья. Здесь явление уже полностью воспринимается как объект внешнего мира. Но нас интересует стадия вторая, то есть стадия перехода, поскольку именно в ней за­ложен механизм одушевления материального мира.

С одной стороны, это состояние, когда явление целиком остается во «внут­рен­нем» мире, оно еще слито с организмом, и ощущение орга­низмом явле­ния воспринимается как ощущение самого организма. Но с другой – человек уже на­правил на него свое внимание, отличает от об­щего фона, а значит, видит как объект, хотя и принадлежащий внутреннему миру. Поэтому на этой стадии человек воспринимает каждый объект как са­мого себя.

Если учесть, что одновременно с объектом возникает память, а реак­цией на возникновение объекта является членораздельный звук, то стано­вится ясно: на стадии перехода от внутреннего мира к внешнему явление, ко­торое продолжает пребывать во внутреннем мире, закреп­ляет в памяти свой образ и получает имя. Таким образом, человек каж­дый раз как бы дает имя самому себе. Вначале он называет себя Хао­сом, Землей, дере­вом и только потом – человеком. Отсюда глубинное тождество, кото­рое в условиях мифологического сознания существует между челове­ком и явлением, человеком и име­нем явления, именем явления и самим яв­лением. В «Субала упани­шаде» говорится, что в процессе творения, «став богом, он (в данном случае Брахма, – Ю.С.) сотворил богов; став риши – риши». Таким же способом (то есть становясь ими) «он сотворил якшей, ракшасов, ганд­харвов, деревенских и лесных жителей, скот».

(То же характерно и для детского сознания. «Фон Берталанфи поясняет: никакого четкого различия между символом и обозначаемой вещью пока не делается. Следовательно, в каком-то смысле символ (то есть имя или какой-то иной образ) является вещью, и манипуляция с символическим образом – такая, как произнесение имени вещи в соответствующей церемонии (изображение зверей) дает власть над соответствующими объектами. У дикаря, младенца и регрессивного невротика существует масса ритуалов для осуществления подобного магического контроля» [стр. 49]).

Переходя затем в третью стадию, явления благодаря памяти про­должают сохранять свойства, полученные во второй стадии: то есть остаются живыми, хотя по отношению к организму стали внеш­ними. По­этому для человека эпохи матриархата весь мир был наполнен одушевлен­ными сущностями, которые имели облик явлений и носили имена богов. Так, Павсаний свидетельствует, что в Сикионе Зевсом считали камен­ную пирамиду, в городе Феспия воплощением Эроса был священный камень, а Плутарх рассказывает, что в Спарте особо чтили два соединенных перекла­диной бревна: их принимали за неразлучных братьев Диоскуров – Кастора и Полидевка. То есть и каменная пира­мида, и камень, и два бревна были для человека такими же оду­шевленными сущностями, как и он сам.

6

По мнению большинства современных психологов, главное значение языка в формировании вербального мышления у ребенка заключается в том, что последний впервые оказывается способным «выстраивать представление серии или последовательности событий, и таким образом начинает конструировать мир огромной временной протяженности» [стр. 51]. То есть «язык приносит с собой расширенную способность рисовать себе последовательность вещей и событий, которые непосредственно не представлены телесным органам чувств». По выражению Роберта Холла, «язык – это средство иметь дело с неявленным миром» [стр. 56].

Из этого следует, что «при помощи языка можно предвосхищать и планировать будущее и вести свою деятельность в настоящем с расчетом на завтра, иначе говоря, задерживать или контролировать телесные желания и активность в настоящем. То есть, речь идет о «постепенном замещении простых реакций разрядки действиями. Достигается это за счет введения промежутка времени между стимулом и реакцией». Благодаря языку и его символическим временным структурам, человек может отсрочить незамедлительную и импульсивную разрядку простых биологических побуждений. Он уже не полностью подвластен инстинктивным требованиям, а способен до некоторой степени контролировать их» [там же].

Таким образом, если на стадии уробороса все реакции ребенка были полностью подчинены рефлексу, то на стадии формирования языка рефлекс отступает. Теперь реакции ребенка постепенно начинают подчиняться неким правилам, которые формируются у него под влиянием его социального окружения. Иначе говоря, у ребенка начинает формироваться мировоззрение.

Но точно также потребность в формировании мировоззрения возникала и у человека. Пока он жил в единстве с природной средой, рефлекторные действия обеспечи­вали ему оптимальный режим функционирования в этой среде, то есть были, в из­вестной степени, безошибочны. Но когда человек стал создавать для себя искусст­венную среду обитания, законы пребывания в природной среде перестали быть для него значимыми. Его связь с природой ут­рачивается, и рефлек­торные действия становятся ему не нужными. Теперь рефлекс начинает контролиро­ваться сознанием, его команды прекращают вы­полняться без обдумыва­ния, а действия, пе­рестав быть рефлекторными, ут­рачивают свою безоши­бочность.

Вот здесь-то и возникает, по-видимому, необходимость в компенсирующем воз­можность со­вер­шения ошибки факторе. Таким фактором могла стать практика накоп­ления информации об устройстве мира и о правилах поведения в нем человека. Так появляется необхо­димость в мировоз­зрении как факторе, компенсирующем утрату спо­собности к рефлексивным дейст­виям.

7

Итак, процесс перехода наших далеких предков из животного состояния в человеческое можно изучать по аналогичным процессам у детей. И здесь возникает вопрос: почему этот переход происходит? Какая сила побудила дикое животное пройти сложнейший путь превращения в человека, и с тех пор каждый раз побуждает повторять тот же путь новорожденного ребенка? И почему этот процесс не происходит с другими организмами?

Как мы только что выяснили, рост сознания у ребенка целиком зависит от его способности «к воздержанию от немедленной моторной развязки» [стр. 53]. Это достигается за счет введения временного интервала между инстинктивным откликом и образным стимулом.  «Есть глубокий смысл, – утверждает Нейман, – в тенденции отделять [немедленную и инстинктивную] реакцию от вызывающего ее перцептуального образа, … ибо результатом вмешательства эмоционально-динамических компонентов является нарушение или даже предотвращение… сознания» [стр. 54].

Таким образом, условием возникновения вербального мышления является воздержание от немедленной моторной развязки. Именно это воздержание позволяет «задерживать, контролировать, направлять и откладывать ранее импульсивные и неконтролируемые действия» [стр. 53] и, значит, «предвосхищать и планировать будущее», формируя вербальное мышление.

Но принуждение к воздержанию от «моторной развязки», то есть от физиологических, рефлекторных реакций, возникает буквально с первых минут после рождения ребенка. Едва появившись на свет, он тут же попадает в ситуацию ограничений, которые постепенно становятся только более жесткими. Думаю, что эти внефизиологические условия жизни и создают предпосылки, которые постепенно вырабатывают в ребенке привычку к воздержанию, способствуя тем самым, возникновению у него сначала образного восприятия и памяти, потом речи и вербального мышления.  

Как известно, дикие животные, по­падая в несвойственный им ритм жизни, в неестест­венные условия пита­ния и размножения, навязываемые им человече­ским укладом, также очеловечи­ваются, становясь животными домашними. Это проявляется у них в воз­никновении способности помнить и узна­вать хозяина, отзываться на кличку, даже пони­мать некоторые слова (например, команды). И, наоборот, в известных случаях воспитания де­тей животными в условиях естественной природы человек полностью утра­чивал характерные черты, отличающие его от жи­вотных.

Можно не сомневаться, что создание из первобытной обезьяны человека проходило в аналогичных условиях. В силу каких-то особых обстоятельств, о которых нам ничего не известно, наш предок попал в ситуацию, когда сугубо физиологическое существование оказалось для него гибельным. Необходимость создания вокруг себя искусственной, внефизиологической среды и стало тем фактором, который создал из обезьяны человека.

О богах Ригведы

(К разделу «О метаморфозах слова»)

В сопроводительной статье к изданию «Ригведы», переводчик ее текстов Т.Я. Елизаренкова пишет: «РВ (Ригведа – Ю.С.) как собрание гимнов богам содержит прежде всего прославление богов и просьбы к ним со стороны тех, кто их прославляет» [стр. 482]. «Можно сказать без большого преувеличения, что в общем контексте почитания богов миф служит одним из атрибутов хвалебного гимна, нацеленных на умилостивление богов» [стр. 494].

Таким образом, по мнению автора статьи, характер гимна, с которым риши обращается к богам, является хвалебным, богов прославляют чтобы умилостивить, а умилостивляют чтобы обеспечить себе процветание: «военные победы, хорошие поля и пастбища, дожди, умножение скота и мужского потомства племени, здоровье, богатство» [стр. 493]. Напоминает отношение слуги к хозяину, которому надо всячески льстить, говорить комплименты, чтобы выпросить для себя какую-то милость. Такая интерпретация отношения риши к богам красной нитью проходит через весь текст статьи и является попыткой дать психологическое обоснование характеру гимнов. Между тем, характер гимнов не только не подтверждает такую интерпретацию, но, напротив, в корне ей противоречит: боги Ригведы являются не столько личностями, сколько стихиями и не могли требовать по отношению к себе ни почитания, ни восхваления.

В самом деле, как отмечает сама Т.Е. Елизаренкова, «понятие божества употребляется здесь несколько условно» [стр. 484]. В круг божеств Ригведы, кроме антропоморфных богов, попадают также «воды (всегда во множественном числе) или реки, горы, большие деревья (vanaspati букв. «господин леса»); из предметов ритуала – давильные камни, которыми выжимали сок сомы; жертвенная солома – бархис, которую раскладывали на месте жертвоприношения; жертвенный столб, к которому привязывали жертвенное животное, и жертвенное масло» [стр. 500]. Более того, сами боги представляют собой скорее явления природы, нежели властвующих господ. «Агни – это прежде всего огонь в его ритуальной функции… Сома в гораздо большей степени растение и его сок, чем антропоморфный бог» [стр. 498]. Сурья – солнце, Пушан – солнечная энергия, Ушас – утренняя заря, Индра – гроза, Вайю – ветер и т.д [стр. 499].    

Еще более далеки от облика господ боги, выражающие абстрактные понятия, такие, как Ниррити – гибель; Манью – ярость; Вач – священная речь; Шраддха – вера [стр. 503]. Уже сама этимология этих имен свидетельствует о том, что они – скорее явления, нежели собственно боги. Некоторыми учеными даже «высказывалась точка зрения, что класс богов Адитьев представляет персонификацию абстрактных понятий, и что во всех контекстах РВ имя Митра надо переводить как «Договор», Варуна как «Истинная речь», Арьяман как «Гостеприимство» и т.д.» [стр. 516]. Трудно представить, что древние были столь наивны, чтобы стали заниматься умилостивлением атрибутов ритуала и абстрактных понятий.

Думаю, что автора статьи (как и других исследователей Ригведы) ввело в заблуждение то обстоятельство, что основной функцией гимнов являются просьбы, с которыми адепт обращается к божеству. В их представлении, если адепт просит – значит, он чувствует свою зависимость и должен как можно больше хвалить божество, чтобы получить от него желаемую милость. Однако этот простодушный вывод – всего лишь результат переноса на психику наших предков современных социальных отношений. На самом деле отношений типа «слуга–господин» в действиях древнего ария по отношению к богам не было. Между адептом и божеством существовали абсолютно деловые отношения обмена: божество выполняло указанную адептом функцию, а взамен получало жертву – обычная меновая торговля, характерная для всех до-денежных обществ. 

Но чтобы божество услышало адепта, чтобы поняло, что просьба обращена именно к нему, его необходимо назвать, то есть дать ему самую полную характеристику, включающую все его эпитеты, его атрибуты и его деяния. И вот здесь, по-видимому, и использовались древние формулы имен собственных, полученные в результате формирования языка. Возникшие на уровне подсознания, они являлись идеальными характеристиками тех явлений, которые открывались перед человеком в процессе развертывания сознания. Вот почему в течение тысячелетий текст Ригведы, передаваясь от отца к сыну устно, тем не менее сохранялся в полной, не имеющей вариантов неприкосновенности. В этом же причина чрезвычайной архаичности текста, где «сохранились древние корневые основы, которые функционируют как имя или как глагол в зависимости от того, с каким типом флексии они соединяются» [стр. 509].

По-видимому, форма гимна складывалась постепенно: вначале, в процессе становления языка, как результат наделения каждого божества именем собственным (и для этого выстраивание всех его связей с другими персонажами), а затем, с развитием концептуальной мифологии, в виде ритуала. Отсюда и структура гимна, состоящего из двух частей, одна из которых является характеристикой божества, а другая – обращенной к нему просьбой.

Как пишет Т.Я. Елизаренкова, «модель «среднего гимна» состоит из двух частей: апеллятивной и экспликативной. Апеллятивная часть содержит просьбы адепта к данному божеству» [стр. 484]. «Экспликативная включает в себя следующие уровни: 1) уровень действий, совершаемых данным мифологическим персонажем; 2) уровень атрибутов, или соотносимых с ним признаков; 3) уровень эпитетов; 4) уровень связей с другими мифологическими персонажами» [стр. 485]. Все эти уровни в совокупности и являются единым именем собственным того или иного явления, которое сложилось в древности в процессе формирования языка.

Но если действительно авторы гимнов воспринимали богов Ригведы в качестве стихий и не питали иллюзий относительно их функций, зачем вообще нужно было устанавливать с ними это взаимоотношение обмена? Зачем эта меновая торговля, если все, что должно происходить, происходило бы и так? Я думаю, что именно так реализуется потребность человека в поиске им своего пути, утраченного вместе с утратой рефлекса.

Как мы помним из ранее сказанного [см. «О метаморфозах слова», 8], взамен утраченного рефлекса человеческая психика формирует концептуальную мифологию, которая является фактором, компенсирующим возможность совершения ошибки. Концептуальная мифология возникает в виде первой в истории человечества модели мироздания, позволяющей рассматривать вселенную как строго закономерную систему, где каждое явление имеет свою причину и смысл. Такие мифологии были у всех народов древности, не является исключением из этого правила и Ригведа.

Нельзя не согласиться с Т.Я. Елизвренковой, что «мифы о том, как Индра убил Вритру, сковавшего течение рек, – это описание действий демиурга, победившего силы хаоса и инертности и создавшего организованный космос. Бог, пробивший скалу, где были замкнуты коровы, символизирующие утренние зори, свет и солнце, также рассматривается большинством ученых как творец, создающий из хаоса и инертности организованный космос. Бог Вишну, меряющий пространство тремя шагами, упорядочивает вселенную, создавая ее» [стр. 496] и т. д. Но именно поэтому подчинение каждого мгновения жизни основанному на концептуальной мифологии ритуалу, как раз и дает человеку ощущение включенности в этот космический миропорядок, а значит, предсказуемость его жизни в той же степени, в какой предсказуемы смена дня и ночи. Как сказано в одном из гимнов, «Придерживающийся космического закона от космического закона и получает»  [«Ригведа» IV, 23. 10]

О предназначении России

(к разделу «О природе морали»)

В начале ХХ века, в знаменитой своей книге «Закат Европы», Освальд Шпенглер писал: «Капиталистическая экономика опротивела всем до отвращения. Возникает надежда на спасение, которое придет откуда-то со стороны, упование, связываемое с тоном чести и рыцарственности, внутреннего аристократизма, самоотверженности и долга». На мой взгляд, такое спасение в то время могло бы исходить только со стороны России.

Дореволюционная Россия – страна, в которой святые вещи всегда были выше материальных благ. Как охарактеризовал ее Н. Бердяев, «В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия – страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти буржуазных условностей, нет деспотизма мещанской семьи. Русский человек с большой легкостью преодолевает всякую буржуазность, уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни» («Судьба России»).

Человек Запада не любил и никогда не понимал Россию. Буржуазный Запад третьего сословия на генетическом уровне чувствовал чуждость России, ее опасность для себя. Отсюда его исконное стремление покорить, подмять под себя Россию. Больше всего западного человека раздражало, что русские люди, обладая колоссальными территориями, не используют их для наживы. Не понимая причин этого явления, он объяснял его, исходя из своих представлений, российской бесхозяйственностью, неприспособленностью к жизни, никчемностью (что прекрасно отражено И.А. Гончаровым в образах Штольца и Обломова). На самом же деле у человека Запада и у русского человека просто разное восприятие мира.

Западный человек, способный мыслить только в категориях выгоды, оценивает мир с точки зрения его полезности, для русского этот мир – Божий. Западный человек воспринимает землю как средство получения прибыли, для русского она – «матушка», «кормилица». Для западного человека Россия – это колоссальная территория, которая никем не используется, для русского – это Родина, за которую не жалко отдать свою жизнь. Даже русские купцы в корне отличались от деловых людей Запада, считая богатство грехом и искупая возникающее при этом чувство вины благотворительностью и строительством странноприимных домов. 

Некоторые русские философы склонны были видеть причину этого различия в противопоставлении мужского и женского начал. «Немцы – мужское племя, с огромным инстинктом насильничества, господства  власти.  Это одна сторона, которая с запада Германии нашла себе ограничение в сильном и тоже мужском племени кельтов. Не то с востока: здесь Германия прилегает всем своим огромным боком к племени женственному, слабому, нежному, уступчивому — к славянам, к русским». Так писал В. Розанов («Около русской идеи»), так думал и Н. Бердяев. Как будто не было в нашей жизни Чудского побоища и Куликовской битвы, Полтавы и Бородино, Севастополя и Великой Отечественной.

Думаю, однако, что причина здесь в другом: разница между Европой и Россией заключается в том, что европейская цивилизация – это цивилизация городская, в то время как дореволюционная Россия – страна крестьянская. Если в Европе развитие городов было связано с развитием третьего сословия, противопоставившего себя крестьянству и превратившегося впоследствии в класс буржуазии, то в России третьего сословия никогда не было, а города изначально формировались как центры сельской жизни.

Крестьянство – самая древняя на земле форма человеческой жизни. Оно существует многие десятки, а может, и сотни тысяч лет, с тех самых пор, как человек научился обрабатывать землю. Но, что самое важное, всю эту бездну времен оно существует в неизменном виде. Даже орудья крестьянского труда за это время изменились мало: еще в начале ХХ века крестьянин, как в неолите, пахал землю плугом. Такая неизменность образа жизни обусловлена неизменностью и прочностью традиций, которые сложились еще в незапамятные времена. Эти-то традиции и позволили ему выжить, несмотря ни на какие изменения внешних условий.

Крестьянство вырастает из самой земли естественно, как растение, и такими же естественными являются крестьянские традиции. Тяжелый труд, его однообразный и исключительно напряженный ритм вынуждает крестьянина строить жизнь максимально целесообразно, подчиняя ее железной дисциплине и исключая праздность.Появляется тип семьи, где царит жесткая иерархия, где младшие беспрекословно подчиняются старшим, а нормы потребления напрямую зависят от вклада каждого члена семьи в общую копилку. Здесь ценятся опыт, умение трудиться, честное отношение к делу. С другой стороны, связь с землей, зависимость от природных стихий побуждают крестьянина к страстному поиску того высшего начала, которое дает жизнь всему сущему и устанавливает незыблемый порядок существования. В результате возникает тип человека сурового, религиозного, справедливого и готового отстаивать свою родную землю-матушку до последней капли крови.

Из крестьянской семьи так же естественно возникает государство. Феодальная Европа – типичное крестьянское государство, ведь феодал – это, прежде всего, землевладелец. Отсюда и вся иерархия феодального общества, которая тоже строится в соответствии с иерархией крестьянской семьи: возглавляет его являющееся хранителем традиций духовенство, второе место занимают землевладельцы-феодалы, третье – не владеющее землей городское население. Поэтому европейские аристократические семьи ведут свое начало от крестьян, а средневековое рыцарство лучшими своими качествами обязано крестьянским традициям.

Аналогично европейскому феодальному государству формировалось и феодальное государство Древней Руси. Но если в Европе крестьянские традиции, а вместе с ними и политическая власть феодалов были уничтожены третьим сословием, то Россия как была одним крестьянским хозяйством, так им и осталась, а форма российской государственности сохранила форму крестьянской семьи. Поэтому русское дореволюционное общество было буквально пронизано религиозными исканиями. Как писал Бердяев, «Россия – фантастическая страна духовного опьянения, страна хлыстов, самосожигателей, духоборов, страна Кондратия Селиванова и Григория Распутина… В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града-Китежа, незримого дома. Перед русской душой открываются дали и нет очерченного горизонта перед духовными ее очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни».

Таким образом, главной отличительной чертой русского человека по сравнению с прагматичным человеком Запада, была его религиозная духовность. Вот почему русская философия всегда была философией религиозной, то есть, в отличие от западной, не заменяла собой религию, а видела в ней источник высшей мудрости. Но отсюда и особый тип этики, когда честность, совестливость преобладают над прагматизмом и своекорыстием, а богатство не приносит удовлетворения, поскольку не пользуется почтением в обществе. Потому-то честное слово русского купца и ценилось выше всяких бумажных обязательств, а неудовлетворенность деятельностью компенсировалось благотворительностью и меценатством. 

Но так было только до 1917 года. А в 17-м году к власти пришли люди, с психологией третьего сословия. Это так называемая разночинная интеллигенция и босячество. Из разночинной интеллигенции образовался клан профессиональных революционеров, а из босяков и бывших лакеев – комиссары всехмастей. Своему появлению на исторической сцене они обязаны Петру І, предпринявшему попытку превращения крестьянской страны в страну городскую. Если бы попытка удалась, Россия получила бы третье сословие западного образца, и тогда в ней развился бы такой же, как в Европе, капитализм. Но поскольку реформы были нацелены только на смену внешней атрибутики и не затронули основ русской государственности, появился беспочвенный общественный слой, не связанный, ни с крестьянством, ни с дворянством. Это и есть российское третье сословие со всеми характерными для него чертами: идолопоклонством перед Западом и ненавистью ко всему русскому.

Трагедия, которая произошла в 1917 году, заключается даже не в том, что была утрачена российская государственность, а в первую очередь в том, что за годы советской власти в русском обществе произошел коренной слом всей традиционной системы ценностей. Изначально воспитанное на идеалах бескорыстия и служения всеобщему благу, оно превратилось в общество буржуазное, главной ценностью которого стала нажива. На смену религиозной морали пришла политическая целесообразность, а место заповедей «не убивай», «не кради», «не лги», «не пожелай чужого», заняли рекомендации – «убивай», «кради», «лги», «предавай», «отбирай чужое», – то есть делай все, если тебе это выгодно. 

Произошло это не сразу. Сначала были уничтожены сами носители традиционной нравственности: истреблено духовенство, разграблены храмы, распроданы произведения искусства. А в первую очередь удар был направлен против крестьянства как главного ее хранителя. Однако для первых послереволюционных поколений традиционные ценности еще не потеряли своего значения. Именно поэтому был побежден фашизм, хотя для истощенной репрессиями страны это было настоящее чудо. Но впоследствии, лживость, продажность и алчность партийных руководителей всех уровней дискредитировала эти ценности полностью. И начиная с 1991 года, переняв у Запада идеалы третьего сословия, наше общество целиком встало на путь буржуазного перерождения.

Сейчас возврат в России к традиционным ценностям – это вопрос жизни и смерти не только для России, но и для всей западной цивилизации. Именно Россия может стать тем «Ноевым ковчегом», который позволит уберечь и сохранить все ценности западной культуры. Если же это не произойдет и Россия не излечится от захлестнувшей ее эпидемии материальности, не надо быть пророком, чтобы понять: уже через несколько десятилетий, и Россия, и Европа превратятся в один большой Китай, а над руинами американских небоскребов взовьется зеленое знамя ислама. 

1.       «Алмазная сутра», Новосибирск, 1986.

2.       Аполлодор «Мифологическая библиотека», Л.1972.

3.       Апресян Р.Г. Происхождение морали. Электронный ресурс: http://evolutionism.ucoz.ru/blog/2009-08-10-3

4.       Аристотель с/с, М. 1976.

5.       Беренс Б. «Энциклопедия мудрецов, мистиков и магов», М.2003.

6.       Бердяев Н. «Судьба России», М. 1990.

7.        «Библия», М.1988.

8.       Блаватская Е.П. «Тайная доктрина», RIGA, 1991.

9.       Гвардини Р. «Конец нового времени», «Вопросы философии» № 4, 1990.

10.   Гесиод «Теогония» в сб. «Эллинские поэты», М.1963.

11.   «Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада», К.-М.1998.

12.   Горбовский А.А. «Алгоритмы Вселенной», М. 1987.

13.   Гоффман Б. «Корни теории относительности», М.1987.

14.   Гроф С. «За пределами мозга», 1993.

15.   «Дао дэ Цзин», М. «ЭКСМО», 2007.

16.   Дионисий Ареопагит «Послание к Тимофею», Киев, 1991.

17.   «История древнего Востока», М.1988.

18.   «История Европы», М.1988.

19.   «История первобытного общества», М.1982.

20.   Кант И. с/с, М.1963.

21.   Капра Ф. «Дао физики», «София» 2008.

22.   Клайн М. «Математика. Поиск истины», М. 1988.

23.   «Книга Амдуат», «Наука и религия», 1990.

24.   Лосев А.Ф. «История античной эстетики (Поздний эллинизм)», М. 1976.

25.   Лосев А.Ф. «Эстетика Возрождения», М. 1982.

26.   Макареня А.А., Трифонов Д.Н. «Периодический закон элементов Д.И.Менделеева», М.1969.

27.   Макиавелли Н. «Государь», М. 2003.

28.   «Мифы народов мира», М. 1987.

29.   Никитин А. «Князь Игорь: «волк в овцах», «Наука и религия», 1991.

30.   Николай Кузанский с/с, М. 1979.

31.   Павлов И.П. с/с, М-Л. 1951.

32.   Папюс «Каббала», С.П.«Андреев и сыновья», 1992.

33.   Платон с/с, М. 1971.

34.   Плотин «Эннеады», Киев, 1995.

35.   Померанцева Н.А. «Эстетические основы искусства древнего Египта», М. 1985.

36.   Рассел Б. «История западной философии», М.1993.

37.   «Ригведа», М.1989.

38.   Роббинс Р.Х. «Энциклопедия колдовства и демонологии», М. 2001.

39.   Розанов В.В. «Люди лунного света», М. 1990.

40.   Свасьян К.А. «Судьба математики в истории познания нового времени», «Вопросы философии» № 12, 1989.

41.   Свенцицкая И.С. «Раннее христианство: страницы истории», М. 1989.

42.   «Словарь античности», М.1989.

43.   Соловьев В. Сочинения в 2-х томах. М, 1990.

44.   «Старшая Эдда», М. 1975.

45.   Тахо-Годи А.А. «Мифы древней  Греции», М.1975.

46.   Уилбер Кен «Проект Атман», М. Издательство Кравчука, 2004.

47.   «Упанишады», М.1991.

48.   Фасмер М. «Этимологический словарь», М.1986.

49.   Фрезер Дж.Д. «Фольклор в Ветхом завете», М. 1985.

50.   Цезарь Гай Юлий «Записки о Галльской войне», М. 1991.

51.   Швейцер А. «Упадок и возрождение культуры», в книге «Благоговение перед жизнью», М. 1992.

52.   Шевелев И.Ш. «Принцип пропорции», М.1986.

53.   Шкловский И.С. «Вселенная, жизнь, разум», М.1987.

54.   Шпенглер О. «Закат Европы», т. 2.М. 1998.

55.   Энгельс Ф. «Происхождение семьи, частной собственности и госу­дар­ства», М. 1985.

56.   «Энума элиш», в сб. «Литература Вавилонии и Ассирии», М.1981.

57.   «Энциклопедия мистических терминов», М.2001.

58.   «Энциклопедия символов, знаков, эмблем», М.2002.

59.   Юнг К.Г. «Психология бессознательного», М.1994.

Похожие статьи:

Газета → БЕККЕР КАРЛ ФРИДРИХ. МИФЫ ДРЕВНЕГО МИРА. Продолжение 2

Газета → НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ. ФИЛОСОФИЯ СВОБОДЫ

Газета → БЕККЕР КАРЛ ФРИДРИХ. МИФЫ ДРЕВНЕГО МИРА. Продолжение 1

Газета → БЕККЕР КАРЛ ФРИДРИХ. МИФЫ ДРЕВНЕГО МИРА. Начало

Газета → ЭТИКЕТ. Правила поведения