ЖАН-ЖАК РУССО. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права (начало)

     Глава VIII

      О НАРОДЕ

     Подобно  архитектору,  который, прежде чем воздвигнуть большое  здание,

обследует  и  изучает почву,  чтобы  узнать,  сможет ли  она  выдержать  его

тяжесть, мудрый законодатель  не начинает с сочинения законов,  самых благих

самих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он их

предназначает, их выдержать. Вот почему Платон отказался дать законы жителям

Аркадии (84) и Киренаики (85), зная, что оба эти народа богаты и не потерпят

равенства. Вот почему на Крите были хорошие законы  и дурные люди, ибо Минос

взялся устанавливать порядок (86) в народе, исполненном пороков.

     Блистали на земле  тысячи таких народов, которые никогда не  вынесли бы

благих законов; народы же,  которые способны были к этому, имели на то  лишь

весьма краткий период времени во всей своей истории. Большинство народов как

и   людей,   восприимчивы  лишь   в   молодости;   старея,  они   становятся

неисправимыми. Когда обычаи уже  установились  и  предрассудки  укоренились,

опасно и бесполезно было бы пытаться их преобразовать; народ даже не терпит,

когда  касаются  его  недугов,  желая  их  излечить,  подобно тем  глупым  и

малодушным больным, которые дрожат при виде врача.

     Это   не  значит,   что   подобно  некоторым   болезням,   которые  все

переворачивают  в  головах  людей и отнимают  у  них память  о  прошлом, и в

истории Государств не бывает  бурных времен,  когда перевороты  действуют на

народы  так  же, как  некоторые  кризисы  на  индивидуумов; когда  на  смену

забвению  приходит  ужас  перед  прошлым  и  когда  Государство,  пожираемое

пламенем гражданских  войн,  так сказать,  возрождается  из  пепла  и  вновь

оказывается в расцвете  молодости,  освобождаясь из рук смерти. Так  было со

Спартой во  времена  Ликурга,  с Римом  после  Тарквиниев, так было  в  наши

времена в Голландии и в Швейцарии после изгнания тиранов (87).

     Но такие события редки: это  — исключения, причина которых всегда лежит

в особой природе такого Государства. Они даже не могли бы повториться дважды

в  жизни одного и того  же народа; ибо он  может  сделаться свободным тогда,

когда находится в состоянии  варварства, но более  на это неспособен,  когда

движитель   гражданский  износился  (88).  Тогда  смуты  могут  такой  народ

уничтожить, переворотам же более его не возродить;  и как только разбиты его

оковы, он и сам распадается и уже больше не существует как народ. Отныне ему

требуется уже повелитель, а никак не освободитель. Свободные народы, помните

правило: "Можно завоевать свободу, но нельзя обрести ее вновь".

     Юность -  не детство (89).  У народов,  как  и людей,  существует  пора

юности или,  если  хотите,  зрелости, которой следует дождаться, прежде  чем

подчинять их законам. Но  наступление  зрелости у  народа  не  всегда  легко

распознать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал.  Один

народ  восприимчив  уже  от  рождения, другой  не  становится  таковым  и по

прошествии  десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованными,

так как они  подверглись  цивилизации чересчур  рано. Петр обладал талантами

подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает

все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к

месту. Он  понимал, что его народ был  диким, но совершенно не понял, что он

еще  не  созрел для  уставов  гражданского  общества  (90).  Он хотел  сразу

просветить  и благоустроить  свой народ, в  то  время как его надо было  еще

приучать к  трудностям этого.  Он  хотел сначала  создать немцев,  англичан,

когда надо  было  начать  с того, чтобы создавать  русских. Он помешал своим

подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они

были тем,  чем  они не являются.  Так  наставник-француз  воспитывает своего

питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством.

Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары,

ее  подданные  или  ее  соседи, станут  ее, как и нашими  повелителями (91).

Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуют

его приближению.

     Глава IX

      ПРОДОЛЖЕНИЕ

     Подобно  тому,   как  природа  установила  границы  роста   для  хорошо

сложенного человека, за пределами которых она создает уже лишь великанов или

карликов,  так и для  наилучшего устройства  Государства есть  свои  границы

протяженности,  которою  оно  может  обладать и  не быть  при том ни слишком

велико,  чтобы  им  можно было хорошо управлять,  ни слишком мало, чтобы оно

было в  состоянии поддерживать свое существование  собственными силами (92).

Для всякого Политического организма есть  свой максимум силы,  который он не

может превышать и от которого он, увеличиваясь в размерах, часто отдаляется.

Чем более растягивается связь  общественная, тем более она слабеет; и вообще

Государство малое относительно сильнее большого.

     Тысячи  доводов   подтверждают  это   правило.  Во-первых,   управление

становится более  затруднительным при больших расстояниях, подобно тому, как

груз  становится  более  тяжелым  на   конце  большего   рычага.  Управление

становится  также  более обременительным по  мере того,  как умножаются  его

ступени.  Ибо в  каждом городе  есть прежде всего  свое управление,  которое

оплачивается  народом; в каждом округе свое,  также оплачиваемое народом; то

же — и каждой провинции; затем идут крупные губернаторства, наместничества и

вице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере  того, как

мы  поднимаемся  выше, и притом все это за счет того же  несчастного народа,

наконец, наступает  черед высшего управления, которое  пожирает  все.  Такие

неумеренные   поборы  постоянно  истощают  подданных:   они  не  только   не

управляются   лучше   всеми  этими  различными   органами  управления,   они

управляются  хуже, чем если бы над ними  был  только один  его орган.  И уже

почти не  остается  средств для  чрезвычайных  случаев,  а  когда приходится

прибегать   к  этим  средствам,  Государство  всегда  оказывается  на  грани

разорения.

     Это еще  не  все: у Правительства  оказывается не только меньше  силы и

быстроты   действий,  чтобы   заставить  соблюдать   законы,   не  допускать

притеснений, карать злоупотребления,  предупреждать  мятежи,  которые  могут

вспыхнуть  в  отдаленных местах;  но  и  народ  уже  в  меньшей  мере  может

испытывать привязанность к своим правителям, которых он никогда не  видит; к

отечеству, которое  в  его  глазах столь  же необъятно,  как  весь мир, и  к

согражданам своим, большинство  из которых для него чужие люди. Одни и те же

законы  не  могут быть  пригодны  для стольких  разных провинций, в  которых

различные нравы,  совершенно противоположные климатические условия и которые

поэтому не допускают  одной и  той  же  формы  правления.  Различные  законы

порождают лишь  смуты и неурядицы среди подданных: живя  под властью одних и

тех же правителей и  в постоянном между собою общении, они переходят с места

на  место  или  вступают в  браки с другими  людьми, которые подчиняются уже

другим обычаям, а  в результате подданные никогда не знают, действительно ли

им принадлежит  их достояние. Таланты зарыты, добродетели неведомы, по  роки

безнаказанны среди  этого множества  людей,  незнакомых друг  другу, которых

место  нахождения   высшего   управления  сосредотачивает  в  одном   месте.

Правители,  обремененные  делами,  ничего  не  видят  собственными  глазами.

Государством управляют чиновники.  И  вот  уже  необходимы  особые  меры для

поддержания   авторитета   центральной   власти,  потому   что   столько  ее

представителей  в  отдаленных местах стремятся  либо выйти из подчинения ей,

либо  ее  обмануть; эти  меры  поглощают  все  заботы общества; уже нет  сил

заботиться о  счастье народа; их едва хватает для защиты его в случае нужды;

так  организм,   ставший   непомерно   большим,   разлагается   и  погибает,

раздавленный своею собственной тяжестью.

     С  другой  стороны,  Государство,  чтобы  обладать  прочностью,  должно

создать для  себя надежное  основание, дабы оно  успешно  противостояло  тем

потрясениям, которые ему  обязательно  придется  испытать,  и  выдержать  те

усилия, которые неизбежно потребуются для поддержания его существования. Ибо

у всех народов  есть некоторая центробежная сила, под  влиянием  которой они

постоянно действуют друг против  друга и стремятся увеличить свою территорию

за  счет  соседей, как вихри  Декарта. Таким  образом  слабые рискуют быть в

скором времени  поглощены, и едва ли  кто-либо может уже  сохраниться иначе,

как приведя  себя в  некоторого  рода  равновесие со всеми,  что сделало  бы

давление повсюду приблизительно одинаковым.

     Из этого видно, что есть причины, заставляющие Государство расширяться,

и  причины,  заставляющие  его сжиматься; и талант  политика не  в последнюю

очередь  выражается  в  том,  чтобы  найти   между  теми  и   другими  такое

соотношение, которое  было бы наиболее  выгодным для сохранения Государства.

Можно   сказать,  вообще,   что  первые  причины,  будучи  лишь  внешними  и

относительными,  должны  быть подчинены  вторым, которые  суть  внутренние и

абсолютные.  Здоровое  и  прочное  устройство  — это первое, к чему  следует

стремиться;  и  должно больше  рассчитывать  на  силу,  порождаемую  хорошим

образом правления, нежели на средства, даваемые большой территорией.

     Впрочем   известны   Государства,   устроенные   таким   образом,   что

необходимость  завоеваний была  заложена уже в самом  их  устройстве:  чтобы

поддержать  свое существование, они  должны  были непрестанно увеличиваться.

Возможно, они  и радовались  немало этой счастливой  необходимости,  но  она

предсказывала им, однако, наряду с пределом их  величины и срок  неизбежного

их падения (93).

     Глава Х

      ПРОДОЛЖЕНИЕ

     Политический   организм   можно   измерять   двумя  способами,  именно:

протяженностью территории и численностью населения; и между  первым и вторым

из  этих  измерений   существует  соотношение,  позволяющее  определить  для

Государства  подобающие  ему размеры. Государство  составляют люди,  а людей

кормит  земля. Таким образом, отношение это  должно быть  таким, чтобы земли

было достаточно  для  пропитания  жителей  Государства,  а  их  должно  быть

столько, сколько  земля  может  прокормить. Именно такое соотношение создает

максимум силы данного количества населения. Ибо если земли слишком много, то

охрана ее  тягостна,  обработка — недостаточна, продуктов — избыток; в  этом

причина  будущих  оборонительных  войн.  Если   же  земли  недостаточно,  то

Государство, дабы сие восполнить,  оказывается  в  полнейшей зависимости  от

своих  соседей; в этом  причина будущих наступательных войн.  Всякий  народ,

который по  своему положению может  выбирать лишь  между торговлей и войною,

сам  по себе — слабый  народ; он зависит от соседей, он  зависит от событий;

его существование  необеспеченно и кратковременно. Он  покоряет  — и  меняет

свое  положение,  или  же покоряется — и  превращается  в  ничто.  Он  может

сохранить свободу лишь благодаря незначительности своей или величию своему.

     Нельзя выразить  в  числах  постоянное отношение  между  протяженностью

земли и числом людей,  достаточным для  ее заселения; это невозможно сделать

как  по  причине различий  в  качествах  почвы,  степени  ее  плодородия,  в

свойствах производимых ею продуктов, во влиянии климатических условий, так и

вследствие  различий,  которые представляет  организм  людей, населяющих эту

землю,  из которых одни потребляют мало в плодородном краю, а другие — много

на  неблагодарной  земле.  Следует еще принять в расчет  большую или меньшую

плодовитость  женщин;   то,  что   в  стране  могут  быть  более  или  менее

благоприятные  условия  для  заселения,  чему  Законодатель  может надеяться

способствовать своими установлениями;  но для того он должен основывать свои

суждения не на том, что он видит, а на том, что предвидит, и должен исходить

не  столько из настоящего  состояния  населенности,  сколько из  того, каких

размеров  она  должна  естественным образом достигнуть. Наконец,  в  тысячах

случаев особые условия местности  требуют или позволяют, чтобы люди занимали

больше  места, чем это кажется необходимым. Так,  следует расселяться реже в

гористой стране,  где естественные угодья,  именно: леса,  пастбища, требуют

меньшей затраты труда; где, как  показывает опыт, женщины плодовитее, чем на

равнинах, и  где  большая поверхность склонов оставляет для  обработки  лишь

малую горизонтальную  площадь,  которая  одна только  и может приниматься  в

расчет, когда  речь идет об использовании плодоносной земли. Напротив, можно

селиться  погуще  вблизи  берега  моря,  даже среди почти бесплодных скал  и

песков, потому что рыболовство может в значительной степени  дополнить здесь

то, что приносит земля, потому что люди здесь должны быть  более сплоченными

для  отпора  пиратам;  потому что, кроме всего прочего,  такую  страну легче

освободить от избыточного населения, создавая колонии.

     Для  того  чтобы  дать  установления народу,  к этим  условиям  следует

добавить еще одно, которое, однако, не  может вменить никакое другое, но без

которого все  другое условия бесполезны: народ должен  пользоваться  благами

изобилия и мира. Ибо время, когда складывается Государство, подобно времени,

когда строится батальон, — это момент, когда организм менее всего способен к

сопротивлению  и   когда   его   легче   всего  уничтожить.  Можно  успешнее

сопротивляться во  время полного беспорядка, чем в  момент  брожения,  когда

каждый поглощен своим положением, а не общей опасностью. Пусть только война,

голод или мятеж возникнут в этот критический момент, и Государство неминуемо

падет.

     Это не значит, что  многие  Правительства не возникали именно  во время

таких   бурь;  но  тогда  эти-то  Правительства  и   разрушают  государство.

Узурпаторы  всегда  вызывают  ли  выбирают  такие   смутные  времена,  чтобы

провести, пользуясь охватившим все общество страхом, разрушительные  законы,

которых народ никогда  не принял бы в спокойном состоянии. Выбор момента для

первоначального  устроения -  это один из  самых несомненных  признаков,  по

которым можно отличить творение Законодателя от дела тирана.

     Какой  же народ способен к  восприятию законов? Тот, который будучи уже

объединен в каком-либо союзе происхождением, выгодой или соглашением, вообще

еще  не знала на себе подлинного  ярма  законов; у  которого нет ни  глубоко

укоренившихся  обычаев, ни глубоко укоренившихся предрассудков;  который  не

боится  подвергнуться  внезапному нашествию; который,  не вмешиваясь в споры

своих  соседей, может один противостоять каждому из них или  воспользоваться

помощью одного,  чтобы отразить другого; тот  народ,  каждый  член  которого

может быть известен всем и  которому нет нужды возлагать на человека большее

бремя, нежели  то, какое он в состоянии  нести;  тот, который может обойтись

без других народов и без которого может обойтись всякий другой народ*;  тот,

который не богат и не  беден и может обойтись собственными  средствами (94);

наконец,   тот,   который   сочетает    устойчивость   народа   древнего   с

восприимчивостью народа молодого. Трудность создания законов определяется не

столько тем, что нужно устанавливать, сколько тем, что необходимо разрушать.

Причина  же  столь  редкого успеха  в  этом  деле  — невозможность  сочетать

естественную простоту с потребностями общежития.  Все  эти  условия, правда,

трудно  соединимы.  Потому-то  мы  и  видим  так  мало правильно  устроенных

Государств.

     Есть  еще в Европе  страна,  способная к восприятию законов: это остров

Корсика. Мужеством и стойкостью, с каким этот славный народ вернул и отстоял

свою свободу (95), он, безусловно, заслужил,  чтобы  какой-нибудь мудрый муж

научил  его,  как  ее сохранить.  У  меня  есть  смутное  предчувствие,  что

когда-нибудь этот островок еще удивит Европу (96).

     ____________

     * Если бы из двух соседних народов один не мог обойтись без другого, то

создалось бы положение очень тяжелое для одного и очень опасное для другого.

Всякий мудрый народ в подобном случае постарается поскорее освободить другой

от  этой   зависимости.  Тласкаланская   республика   (97),  лежащая  внутри

Мексиканской империи, предпочла  обходиться без  соли,  чем  покупать  ее  у

мексиканцев или даже согласиться брать ее даром. Мудрые  тласкаланцы увидели

ловушку,  скрытую  под такой щедростью.  Они  сохранили свободу; и это малое

Государство,  заключенное внутри  огромной империи, явилось  а  конце концов

орудием ее гибели.

     Глава XI

      О РАЗЛИЧНЫХ СИСТЕМАХ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВ

     Если попытаться  определить, в  чем именно состоит то наибольшее  благо

всех, которое должно быть целью всякой системы законов, то окажется, что оно

сводится к двум  главным вещам: свободе и равенству. К свободе  -  поскольку

всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства;

к равенству, потому что свобода не может существовать без него.

     Я уже сказал, что такое свобода гражданская. Что касается до равенства,

то  под  этим словом не следует понимать, что все должны обладать властью  и

богатством в совершенно одинаковой мере; но, что касается до власти,  -  она

должна быть такой,  чтобы она  не  могла  превратиться ни в какое  насилие и

всегда должна осуществляться по праву положения в обществе и в силу законов;

а,  что  до  богатства,  -  ни  один  гражданин  не  должен  обладать  столь

значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и  ни один -

быть  настолько  бедным,  чтобы   быть  вынужденным  себя   продавать:*  это

предполагает в том, что касается  до знатных и богатых, ограничение размеров

их  имущества  и  влияния,  что  же  касается  до  людей  малых  -  умерение

скаредности и алчности.

     _____________

     *  Вы хотите  сообщить  Государству  прочность? Тогда сблизьте  крайние

ступени,  насколько то возможно;  не терпите ни  богачей, ни нищих. Эти  два

состояния,  по  самой  природе  своей неотделимые  одно  от  другого,  равно

гибельны для общего блага; из одного выходят пособники тирании, а из другого

— тираны. Между ними и идет торг свободой народною, одни ее покупают, другие

— продают.

     Говорят,  что такое равенство — химера, плод мудрствования,  не могущие

осуществиться на практике. Но если зло неизбежно, то разве из этого следует,

что его  не  надо, по меньшей  мере, ограничивать.  Именно  потому, что сила

вещей  всегда стремится уничтожить равенство, сила  законов всегда  и должна

стремиться сохранять его.

     Но эти общие цели всякого хорошего первоустроения должны видоизменяться

в  каждой  стране в  зависимости  от  тех отношений, которые порождаются как

местными условиями, так и отличительными особенностями  жителей; и на основе

этих  именно  отношений  и  следует определять каждому народу особую систему

первоначальных установлении, которая должна быть лучшей,  пусть, быть может,

не сама по себе, но  для того Государства,  для которого  она предназначена.

Если, к примеру, почва неблагодарна и бесплодна или  земли слишком  мало для

жителей  данной  страны?  Обратитесь  тогда  к  промышленности  и  ремеслам,

произведения которых вы будете обменивать  на съестные  припасы, которых вам

недостает.  Если же, напротив,  вы занимаете богатые  равнины и  плодородные

склоны? если выживете на хорошей  земле,  и у вас недостает населения? Тогда

посвятите все  ваши заботы земледелию,  что умножает число людей, и изгоните

ремесла,  которые окончательно  лишили  бы  край населения,  сосредоточив  в

нескольких пунктах территории то небольшое число жителей, которое там есть*.

Если  вы  занимаете  протяженные и  удобные берега?  Тогда  пустите  в  море

корабли, развивайте торговлю и мореходство; это будет краткое,  но блестящее

существование. Если море  омывает у ваших  берегов  лишь  почти неприступные

скалы?  Тогда оставайтесь варварами  и питайтесь  рыбой; так вы  будете жить

спокойнее,  лучше,  быть может, и,  уж  наверное, счастливее.  Словом, кроме

правил,  общих для  всех,  каждый народ в себе самом заключает некое начало,

которое  располагает их особым  образом  и делает его  законы пригодными для

него одного. Так, некогда, для древних евреев, а недавно для арабов, главным

была религия, для афинян — литература, для Карфагена и Тира торговля, Родоса

-  мореходство, Спарты — война, а  для Рима — добродетель (98). Автор  "Духа

Законов"  показал на множестве примеров, каким путем Законодатель направляет

первоустроение  страны  к  каждой  из  этих  целей.  Устройство  Государства

становится воистину  прочными  долговечным,  когда сложившиеся в нем  обычаи

соблюдаются настолько, что естественные отношения и зако

     ны всегда совпадают в одних и тех же пунктах, и последние, так сказать,

лишь  укрепляют,  сопровождают,  выправляют  первые.  Но если  Законодатель,

ошибаясь в  определении своей цели, следует принципу, отличному от того, что

вытекает из природы вещей; если один из  принципов  ведет  к порабощению,  а

другой  -  к  свободе; один — к накоплению богатств, другой  -  к увеличению

населения; один — к миру, другой -  к завоеваниям,  — тогда законы незаметно

потеряют  свою  силу,  внутреннее   устройство  испортится,   и  волнения  в

Государстве не утихнут до тех пор, пока оно не  подвергнется разрушению  или

изменениям и пока неодолимая природа не вступит вновь в свои права.

     _________

     * "Любая из отраслей внешней торговли, — говорит м[аркиз] д'А[ржансон],

-  несет  с собою лишь  мнимую выгоду для королевства  в  целом;  она  может

обогатить  только  нескольких частных лиц,  даже несколько  городов,  но вся

нация  от  этого  ничего  не  выигрывает,  и  положение народа  от этого  не

улучшается (99).

     Глава XII

      РАЗДЕЛЕНИЕ ЗАКОНОВ

     Чтобы  упорядочить  целое,  или  придать наилучшую  форму  государству,

следует  принять во внимание различные отношения.  Во-первых, действие всего

Организма  на самого себя, т.  е.  отношение целого к целому, или суверена к

Государству.  А это отношение слагается  из  отношения промежуточных членов,

как мы увидим ниже. Законы,  управляющие этими  отношениями, носят  название

политических законов (100)  и  именуются  также основными законами — не  без

известных причин, если это законы  мудрые.  Ибо если  в  каждом  Государстве

существует  лишь  один  правильный способ дать  ему хорошее  устройство,  то

народ, нашедший  этот способ, должен  его держаться. Но  если  установленный

строй плох,  то зачем принимать за  основные те законы,  которые не дают ему

быть хорошим? Впрочем, при любом положении дел народ всегда властен изменить

свои законы,  даже наилучшие; ибо если ему угодно причинить зло самому себе,

то кто же вправе помешать ему в этом?

     Второе отношение  -  это отношение  членов  между собою или же ко всему

Организму. Оно должно быть в первом случае сколь возможно малым, а во втором

— сколь возможно большим,  дабы каждый гражданин был совершенно независим от

всех других и  полностью  зависим от  Гражданской  общины,  что  достигается

всегда с помощью одних  и  тех же средств;  ибо  лишь сила Государства  дает

свободу его членам.  Из этого-то второго отношения  и  возникают гражданские

законы.

     Можно рассмотреть и  третий вид отношений  между  человеком и  Законом,

именно: между ослушанием и наказанием. А это отношение  ведет к установлению

уголовных законов, которые в сущности не  столько представляют  собой особый

вид законов, сколько придают силу другим законам.

     К  этим  трем родам  законов добавляется  четвертый, наиболее важный из

всех;  эти законы  запечатлены  не в  мраморе, не в  бронзе,  но  в  сердцах

граждан; они-то и составляют подлинную  сущность Государства;  они изо дня в

день приобретают  новые силы; когда  другие законы стареют или слабеют,  они

возвращают  их к  жизни  или восполняют  их, сохраняют народу дух его первых

установлении и незаметно  заменяют силою  привычки силу  власти.  Я  разумею

нравы, обычаи  и, особенно, мнение общественное. Это  область неведома нашим

политикам, но от нее зависит успех всего остального; в  этой области великий

Законодатель трудится  незаметно  — тогда, когда кажется, что он вводит лишь

преобразования частного  характера, -  но это лишь дуга  свода,  неколебимый

замочный  камень  которого  в  конце   концов   образуют  гораздо  медленнее

складывающиеся  нравы.  Из  этих  различных  разрядов  политические  законы,

составляющие  форму  Правления,  есть  единственный  род  законов,   который

относится к моей теме.

      КНИГА 3

     Прежде чем говорить о различных формах Правления, попытаемся установить

точный смысл этого слова, который  до сих пор не  был достаточно  разъяснен.

(101)

     Глава I

      О ПРАВИТЕЛЬСТВЕ ВООБЩЕ

     Я предупреждаю читателя, что эту  главу должно  читать не торопясь,  со

вниманием  и что  я не владею искусством  быть ясным для того, кто  не хочет

быть внимательным.

     Всякое  свободное  действие  имеет  две  причины,  которые  сообща  его

производят: одна из них — моральная, именно: воля, определяющая акт,  другая

— физическая, именно: сила, его  исполняющая. Когда  я  иду по направлению к

какому-нибудь  предмету,  то нужно,  во-первых,  чтобы  я хотел  туда пойти,

во-вторых,  чтобы ноги  мои  меня туда  доставили. Пусть  паралитик  захочет

бежать, пусть  не захочет  того человек  проворный  -  оба они  останутся на

месте. У Политического организма — те же движители;  в  нем  также различают

силу и волю: эту последнюю  под названием законодательной власти, первую под

названием  власти  исполнительной. Ничто  в нем не  делается  или  не должно

делаться без их участия.

     Мы  видели,  что  законодательная  власть  принадлежит народу  и  может

принадлежать  только   ему.  Легко  можно  увидеть,  исходя   из  принципов,

установленных   выше,   что  исполнительная  власть,  напротив,   не   может

принадлежать  всей  массе народа как законодательнице или суверену, так  как

эта  власть  выражается  лишь  в актах частного характера, который вообще не

относится  к области Закона, ни, следовательно, к компетенции  суверена, все

акты которого только и могут быть, что законами.

     Сила народа нуждается, следовательно, для себя в таком доверенном лице,

которое собирало бы ее и приводило и действие согласно указаниям общей воли,

которое  служило бы для связи между Государством и  сувереном,  и  некоторым

образом  осуществляло  в  обществе  как  коллективной  личности то  же,  что

производит в человеке  единение души и тела  (102). Вот каков  в Государстве

смысл  Правительства,  так  неудачно смешиваемого  с  сувереном,  коего  оно

является лишь служителем.

     Что же такое Правительство? Посредствующий организм, установленный  для

сношений  между  подданными сувереном, уполномоченный приводить в исполнение

законы и поддерживать свободу как гражданскую, так и политическую.

     Члены  этого  организма именуются магистратами или  "королями",  т.  е.

правителями; а весь  организм  носит  название  "государя"*.  Таким  образом

совершенно правы  те,  кто  утверждают, что акт, посредством  которого народ

подчиняет себя правителям, это вовсе не договор. Это,  безусловно,  не более

как  поручение, должность;  исполняя  это поручение,  они, простые чиновники

суверена, осуществляют его именем власть, блюстителями которых он их сделал,

власть, которую  он может ограничивать, видоизменять  и отбирать, когда  ему

будет  угодно;   ибо  отчуждение  такого   права  несовместимо  с   природой

Общественного организма и противно цели ассоциации.

     _________

     *  Потому то в Венеции  коллегию именуют "светлейший  государь"  (104),

даже когда дож в ней не присутствует.

     Итак,   я   называю   "правительством"   или    верховным   управлением

осуществление  исполнительной  власти  согласно  законам,  а  государем  или

магистратом человека или корпус, на которые возложено это управление.

     Именно в Правительстве  заключены  те  посредствующие силы, соотношение

которых и определяет  отношение целого к целому, или суверена к Государству.

Это последнее можно  представить в виде отношения крайних членов непрерывной

пропорции,    среднее    пропорциональное     которой     -    Правительство

(103).Правительство  получает  от суверена приказания,  которые  оно  отдает

народу,  и, дабы  Государство  находилось  в устойчивом  равновесии,  нужно,

чтобы, по приведении,  получилось  равенство  между одним произведением, или

властью  Правительства как  такового,  и другим произведением,  или  властью

граждан,  которые  являются суверенными, с одной  стороны, и подданными  — с

другой. Более  того, невозможно изменить ни один из трех  членов, не нарушив

сразу же  пропорции.  Если суверен  захочет управлять или  магистрат  давать

законы, или если  подданные  откажутся повиноваться, тогда на смену  порядку

приходит   беспорядок,  сила  и  воля  перестают  действовать  согласно,   и

распавшееся  Государство  делается, таким  образом,  добычею  деспотизма или

анархии. Наконец, подобно  тому  как  в каждом  отношении  есть только  одно

среднее  пропорциональное, так и в Государстве возможен лишь один лучший для

него  род  Правления.  Но  так  как  множество  событий  могут  изменить  те

отношения, в которых выступает народ, то различные виды Правления могут быть

хорошие не только для различных народов,  но и для одного и того же народа в

различные  времена.  Чтобы  попытаться   дать  представление   о   различных

отношениях,  которые  могут господствовать  между  этими  двумя  крайними, я

возьму для примера численность народа как отношение, которое легче выразить.

Предположим, что Государство состоит  из десяти тысяч граждан. Суверен может

рассматриваться лишь как понятие  собирательное и как нечто целое; но каждый

отдельный человек в  качестве  подданного  рассматривается  как  индивидуум.

Таким образом, суверен относится к подданному, как десять тысяч  к  единице,

т. е.  каждый член Государства  обладает лишь  одной  десятитысячной  частью

верховной  власти  суверена,  хотя он и подчинен ей  полностью.  Пусть народ

состоит из ста ты

     сяч  человек; положение подданных не  изменяется, и  каждый  из  них  в

равной  мере испытывает всю силу законов, тогда  как его голос, сведенный  к

одной стотысячной, имеет в десять раз меньше влияния  на то, как эти  законы

будут  составлены. В  таком  случае, хотя  подданный все  время представляет

собою единицу, отношение суверена к гражданину увеличивается пропорционально

увеличению числа граждан. Отсюда следует, что чем больше растет Государство,

тем больше сокращается свобода.

     Когда я говорю,  что отношение увеличивается, я разумею  под  этим, что

оно удаляется от равенства. Таким образом,  чем отношение больше в понимании

геометров (105), тем меньше отношение в обычном понимании; в первом случае -

отношение,   рассматриваемое  с  точки  зрения  количества,  измеряется  его

частным;  во втором, -  рассматриваемые с точки зрения  тождества, отношения

оцениваются подобием.

     Итак, чем менее сходны  изъявления воли отдельных лиц  и общая воля, т.

е.  нравы  и   законы,  тем  более  должна  возрастать   сила  сдерживающая.

Следовательно, Правительство, чтобы отвечать своему  назначению, должно быть

относительно сильнее, когда народ более многочисленен.

     С   другой  стороны,  поскольку  увеличение  Государства   представляет

блюстителям публичной власти больше соблазнов и средств злоупотреблять своей

властью,  то  тем  большею   силою   должно  обладать  Правительство,  чтобы

сдерживать народ,  тем больше силы должен иметь  в свою  очередь и  суверен,

чтобы сдерживать Правительство. Я говорю  здесь  не о силе абсолютной, но об

относительной силе разных частей Государства.

     Из этого  двойного отношения следует, что непрерывная  пропорция  между

сувереном, государем и народом не есть вовсе произвольное представление,  но

необходимое следствие, вытекающее из самой природы  Политического организма.

Из  этого следует  еще,  что, поскольку  один  из крайних членов, а  именно,

народ, как подданный, неизменен и представлен в виде единицы, то всякий раз,

как удвоенное отношение увеличивается или уменьшается подобным же образом, и

что, следовательно, средний  член изменяется. Это  показывает,  что не может

быть  такого  устройства   Управления,  которое   было  бы   единственным  и

безотносительно  лучшим,  но что может существовать столько видов Правления,

различных по своей природе, сколько есть Государств, различных по величине.

     Для того чтобы выставить  эту систему в смешном виде,  скажут, пожалуй,

что, по-моему, дабы найти это среднее пропорциональное и образовать Организм

правительственный, нужно  лишь  извлечь  квадратный  корень  из  численности

народа; я  отвечу,  что  беру  здесь  это  число  только  для  примера;  что

отношения, о которых я  говорю, измеряются не только числом людей, но вообще

количеством  действия, складывающимся из множества причин; во всяком случае,

если для того, чтобы  высказать свою мысль покороче, я временно и прибегну к

геометрическим понятиям,  то  я прекрасно знаю,  что  точность, свойственная

геометрии, никак не может  иметь места в приложении  к величинам из  области

отношений между людьми.

     Правительство  есть  в малом то, что представляет собой включающий  его

Политический организм  — в  большом.  Это  -  условная  личность, наделенная

известными способностями, активная как суверен, пассивная как Государство. В

Правительстве  можно  выделить  некоторые  другие  сходные отношения, откуда

возникает, следовательно, новая пропорция; в этой — еще одна,  в зависимости

от порядка ступеней власти,  и так до тех пор, пока мы не достигнем среднего

неделимого члена, т.  е. единственного главы или высшего магистрата, который

можно представить себе  находящимся  в середине этой прогрессии, как единицу

между рядом дробей и рядом целых чисел.

     Чтобы  не запутаться в этом обилии  членов,  удовольствуемся  тем,  что

будем рассматривать Правительство как новый организм в Государстве, отличный

от народа и от суверена и посредствующий между тем и другим.

     Между  этими  двумя  организмами  есть  то  существенное различие,  что

Государство  существует  само по себе,  а  Правительство — только  благодаря

суверену. Таким  образом, господствующая  воля государя является  или должна

быть общей волей или законом; его сила — лишь сконцентрированная в нем  сила

всего   народа.  Как  только  он  пожелает   осуществить   какой-нибудь  акт

самовластный  и произвольный, связь всего  Целого начинает ослабевать.  Если

бы,  наконец,  случилось,  что государь  возымел  свою  личную  волю,  более

деятельную,  чем воля  суверена, и если  бы он,  чтобы следовать  этой воле,

использовал  публичную  силу,  находящуюся в его  руках, таким образом,  что

оказалось  бы,  так  сказать, два  суверена  — один  по  праву,  а  другой -

фактически, то сразу же исчезло бы единство общества и Политический организм

распался бы.

     Между   тем,   для   того  чтобы   Правительственный  организм  получил

собственное  существование,  жил действительной  жизнью,  отличающей его  от

организма, Государство, чтобы все его  члены могли действовать согласно  и в

соответствии с той целью,  для которой  он был учрежден, он должен  обладать

отдельным Я,  чувствительностью, общей его членам, силой, собственной волей,

направленной к  его  сохранению.  Это  отдельное  существование предполагает

Ассамблеи, Советы, право обсуждать дела и принимать  решения,  всякого  рода

права, звания,  привилегии, принадлежащие исключительно государю  и делающие

положение магистрата тем почетнее, чем оно тягостнее. Трудности  заключаются

в способе дать в целом такое устройство этому подчиненному целому, чтобы оно

не повредило общему  устройству, укрепляя свое собственное; чтобы оно всегда

отличало свою особую силу,  предназначенную для собственного  сохранения, от

силы  публичной, предназначенной  для  сохранения Государства; чтобы,  одним

словом,  оно всегда было готово жертвовать Правительством для  народа, а  не

народом для Правительства.

     Впрочем,  хотя  искусственный  организм   Правительство  есть  творение

другого искусственного организма и хотя оно обладает, в некотором роде, лишь

жизнью заимствованною  и  подчиненною,  -  это не  мешает ему  действовать с

большею или меньшею силою или  быстротою,  пользоваться, так сказать,  более

или менее крепким здоровьем. Наконец, не удаляясь прямо от цели, для которой

он был установлен, он может  отклоняться от нее в большей или меньшей мере в

зависимости от того способа, коим он образован.

     Из всех этих различий и возникают те соотношения, которые  должны иметь

место между  Правительством и Государством,  сообразно  случайным и  частным

отношениям,   которые   видоизменяют  само   это  Государство.   Ибо   часто

Правительство,  наилучшее  само  по  себе, станет самым порочным,  если  эти

отношения  не  изменятся   сообразно  недостаткам  Политического  организма,

которому они принадлежат.

     Глава II

      О ПРИНЦИПЕ, ОПРЕДЕЛЯЮЩЕМ РАЗЛИЧНЫЕ ФОРМЫ ПРАВЛЕНИЯ

     Чтобы установить общую причину этих различий, надо различать государя и

Правительство, подобно тому как я выше разграничил Государство и суверен.

     Магистрат может  состоять из  большего или  меньшего  числа членов.  Мы

указывали,  что  отношение  между сувереном  и подданными  тем  больше,  чем

многочисленнее народ:  и,  по очевидной  аналогии, мы можем сказать то же об

отношении между Правительством и магистратами.

     Однако  общая  сила  Правительства,  будучи всегда  силой  Государства,

никогда не изменяется; из чего следует, что чем  больше оно затрачивает этой

силы, чтобы воздействовать  на своих собственных членов, тем меньше остается

ему силы, чтобы воздействовать на весь народ.

     Итак,   чем  магистраты  многочисленней,  тем   Правительство   слабее.

Поскольку это положение — основное, постараемся разъяснить его получше.

     Мы можем различать  в  лице магистрата три существенно  различных  вида

воли.  Во-первых,  собственную волю  индивидуума, которая стремится  лишь  к

своей частной выгоде;  во-вторых, общую волю магистратов,  которая совпадает

единственно с выгодой государя и которую можно назвать  корпоративной волей;

она является общей по отношению к Правительству и  частной — по  отношению к

Государству, в состав которого входит данное  Правительство; в-третьих, волю

народа  или  верховную  волю, которая  является  общей  как  по отношению  к

Государству, рассматриваемому как целое, так и по отношению к Правительству,

рассматриваемому как часть целого.

     При  совершенных  законах воля  частная или  индивидуальная должна быть

ничтожна; корпоративная воля,  присущая Правительству, должна  иметь  весьма

подчиненное  значение; и следовательно, воля общая или верховная должна быть

всегда   преобладающей,   быть   единым   правилом   для   всех    остальных

волеизъявлений.

     Напротив, в силу естественного порядка вещей  эти  различные  виды воли

тем  более активны,  чем больше  они сконцентрированы.  Таким образом, общая

воля всегда самая слабая, второе место занимает воля корпоративная, самое же

первое  из   всех  -  воля  каждого   отдельного  лица;  таким  образом,   в

Правительстве каждый член, во-первых, это он сам, затем магистрат и потом  -

гражданин;  последовательность  прямо  противоположная  той,  какой  требует

общественное состояние.

     Если это  так, то когда вся власть оказывается в руках одного человека,

тогда   частная   воля   и  воля   корпоративная   полностью   соединены  и,

следовательно, последняя  достигает той  наивысшей степени  силы,  какую она

только  может иметь. Но так  как  от степени силы  воли зависит и применение

силы, а абсолютная сила Правительства совершенно не изменяется, то  из этого

следует,   что  наиболее   активными   из  Правительств  является  Правление

единоличное.

     Напротив,  объединим  Управление  и  законодательную  власть;   сделаем

государя  из  суверена,  а  каждого  гражданина сделаем  магистратом;  тогда

корпоративная воля,  слипшись с  общею волею,  не будет активнее последней и

оставит за частной волей всю ее силу. Тогда Правительство, неизменно обладая

все  тою  же  абсолютною  силою,  в  этом  случае  будет  обладать минимумом

относительной силы, или активности.

     Эти  отношения  бесспорны  и  могут  быть  подтверждены еще  и  другими

соображениями. Ясно, например, что  каждый магистрат  более  активен в своей

корпорации, чем каждый гражданин в своей, и что, следовательно, частная воля

имеет  гораздо  больше  влияния  на действия Правительства, чем на  действия

суверена;  ибо  каждый магистрат почти  всегда облечен  какою-либо  функцией

Управления,  между  тем  как  каждый гражданин,  взятый  в  отдельности,  не

исполняет  никакой функции  суверенитета. Впрочем,  чем  больше  расширяется

Государство, тем  более фактически увеличивается  и его сила,  хотя она и не

увеличивается пропорционально  его расширению. Но  если Государство остается

тем же самым,  то  число магистратов  может  сколько  угодно увеличиваться -

Правительство фактически не приобретает от этого больше силы, потому что его

сила это сила  Государства, мера  которой всегда  одинакова.  Таким образом,

относительная сила  или действенность  Правительства  уменьшается без  того,

чтобы увеличивалась его абсолютная или практическая сила.

     Несомненно еще, что  отправление  дел становится  тем медлительнее, чем

больше   людей  им  занимается;  что,  возлагая  слишком   много  надежд  на

благоразумие,  недостаточно  надеются  на  счастливый  поворот  судьбы;  что

упускают благоприятные случаи и так много обсуждают, что часто теряют  плоды

обсуждения.

     Я  только что доказал, что Правительство  ослабляется по мере того, как

возрастает  число магистратов;  а  выше я  доказал,  что чем  многочисленнее

народ, тем более должна,  увеличиваться  сила  сдерживающая. Отсюда следует,

что отношение между числом магистратов и Правительством должно быть обратным

отношению  между числом  подданных и сувереном; т. е. чем больше расширяется

Государство,   тем   больше  должно   Правительство   сокращаться  в   своей

численности;  так,  чтобы правителей уменьшилось  в  той же  мере,  в  какой

численность народа возрастает.

     Впрочем, я  говорю  лишь об  относительной силе Правительства,  а не  о

правильности его действий. Ибо,  напротив, чем многочисленнее магистрат, тем

больше  воля  корпоративная  приближается   к  общей  воле;  тогда  как  при

одном-единственном магистрате  эта  же  корпоративная  воля есть,  как я уже

говорил,  лишь  воля  отдельного  лица.  Таким  образом,  в одном  отношении

теряется  то,  что можно выиграть другом, и искусство Законодателя как раз и

состоит в умении определить ту точку,  в которой сила и  воля Правительства,

находясь все  время в обратной пропорции,  сочетается в  отношении  наиболее

выгодном для Государства.

     Глава III

      РАЗДЕЛЕНИЕ ПРАВЛЕНИЙ

     В   предыдущей  главе  мы  видели,  почему   разные   виды  или   формы

Правительства различают по числу членов, которые их составляют; в этой главе

остается показать, как производится это разделение.

     Суверен  может,  во-первых, вручить Правление  всему народу или большей

его части,  так чтобы стало больше граждан-магистратов, чем граждан — просто

частных лиц. Этой форме Правления дают название демократии.

     Или же он может сосредоточить Правление в руках малого числа, так чтобы

было больше  простых граждан, чем магистратов, и такая форма носит  название

аристократии.

     Наконец,  он может сконцентрировать все правление в руках единственного

магистрата, от  которого  получают  свою  власть  все остальные.  Эта  форма

наиболее обычна и называется монархией или королевским Правлением.

     Следует заметить, что все эти формы или, по меньшей мере, первые две из

них могут быть  более или  менее  широкими, причем соответствующие  различия

довольно  значительны,  ибо  демократия  может  объявить  весь  народ,  либо

охватить не более  половины его. Аристократия в свою  очередь может охватить

от половины  народа до неопределенно  малого числа граждан. Даже королевская

власть  может  быть  подвержена  известному  разделению.  В  Спарте,  по  ее

конституции, постоянно было  два  царя, а  в  Римской империи случалось, что

бывало до восьми императоров одновременно (106), причем нельзя было сказать,

что  империя разделена (107). Таким образом, есть  точка,  где  каждая форма

Правления сливается со следующей, и мы  видим,  что  при  наличии лишь  трех

названий  Правление способно в  действительности принимать столько различных

форм, сколько есть в Государстве граждан.

     Более  того:  поскольку один и тот  же род  Правления может в некоторых

отношениях подразделяться еще ни другие части, в одной из которых управление

осуществляется  одним способом,  а в другой — другим; то  из сочетания  этих

трех  форм  может возникнуть  множество  форм  смешанных,  из которых каждая

способна дать новые, сочетаясь с простыми формами.

     Во  все  времена  много  спорили  о  том,  которая  из  форм  правления

наилучшая,  — того не принимая  во  внимание, что каждая  из них наилучшая в

одних случаях и худшая в прочих.

     Если  в   различных   Государствах  число  высших   магистратов  должно

находиться в обратном отношении к числу граждан,  то  отсюда  следует,  что,

вообще  говоря,  демократическое   Правление  наиболее  пригодно  для  малых

Государств, аристократическое — для средних, а монархическое — для  больших.

Это  правило  выводится  непосредственно из общего принципа.  Но как  учесть

множество обстоятельств, которые могут вызвать исключения?

     Глава IV

      О ДЕМОКРАТИИ

     Тот,  кто  создает  Закон,  знает лучше  всех, как  этот  Закон  должен

приводиться в исполнение и истолковываться. Итак, казалось бы, не может быть

лучшего государственного устройства, чем то, в котором власть исполнительная

соединена  с  законодательною. Но  именно это  и  делает  такое  правление в

некоторых отношениях непригодным, так как при этом вещи, которые должны быть

разделяемы, не  разделяются,  и государь и суверен,  будучи  одним и  тем же

лицом, образуют, так сказать, Правление без Правительства.

     Неправильно, чтобы  тот, кто создает  законы,  их  исполнял,  или чтобы

народ как целое отвлекал свое внимание  от общих целей, дабы обращать его на

предметы частные. Ничего нет  опаснее,  как  влияние  частных  интересов  на

общественные  дела,  и  злоупотребления,   допускаемые  Правительством   при

применении законов, — это  беда  меньшая,  нежели подкуп законодателя -  это

неизбежное  последствие  существования  частных  расчетов.  Тогда, поскольку

искажена сама  сущность  Государства, никакое преобразование уже невозможно.

Народ, который никогда не  употребляет  во зло свою власть  в  Правлении, не

сделает  этого и в отношении своей самостоятельности;  народ, который всегда

хорошо правил бы, не нуждался бы в том, чтобы им управляли. Если  брать этот

термин  в  точном  его  значении,  то  никогда  не  существовала   подлинная

демократия,  и  никогда таковой не  будет.  Противно  естественному  порядку

вещей, чтобы большое число управляло, а малое было  управляемым. Нельзя себе

представить,  чтобы народ  все свое  время проводил  в  собраниях, занимаясь

общественными делами.  И  легко видеть, что он не мог бы учредить для  этого

какие-либо комиссии, чтобы не изменилась и форма управления. В самом деле, я

думаю,  что  могу принять  за  правило следующее:  когда  функции  Правления

разделены  между  несколькими  коллегиями, то  те из  них,  что  насчитывают

наименьшее  число  членов, приобретают  рано  или  поздно  наибольшие вес  и

значение, хотя бы уже  по причине того, что у них, естественно,  облегчается

отправление  дел.   Впрочем,   каких   только   трудносоединимых  вещей   не

предполагает эта форма Правления! Во-первых, для этого требуется Государство

столь малое,  чтобы там можно было без  труда собирать народ,  и  где каждый

гражданин легко мог бы  знать всех  остальных; во-вторых, — большая простота

нравов, что предотвращало бы скопление дел и возникновение  трудноразрешимых

споров,  затем  -  превеликое  равенство   в  общественном  и  имущественном

положении, без чего не смогло бы надолго сохраниться равенство  в правах и в

обладании властью; наконец,  необходимо, чтобы роскоши было очень мало,  или

чтобы она п

     олностью  отсутствовала.  Ибо роскошь  либо создается богатствами, либо

делает их необходимыми;  она  развращает  одновременно и  богача и  бедняка,

одного   -   обладанием,  другого  -   вожделением;  она  предает  отечество

изнеженности  и  суетному тщеславию;  она  отымает у  Государства  всех  его

граждан,  дабы  превратить  одних  в  рабов   других,  а  всех  -  в   рабов

предубеждений.

     Вот  почему  один  знаменитый  писатель (108) полагал главным принципом

Республики   добродетель,  ибо  все  эти  условия  без   нее   не  могли  бы

существовать. Но поскольку этот высокий ум не делал необходимых различий, то

оказалось, что  у него часто нет в суждениях правильности, иногда ясности; и

он не увидел того, что, поскольку верховная власть везде одинакова, — один и

тот  же принцип (109) должен лежать  в основе всякого  правильно устроенного

Государства — в большей или меньшей  степени, конечно, соответственно  форме

Правления.

     Прибавим, что нет Правления,  столь  подверженного гражданским войнам и

внутренним  волнениям, как  демократическое, или  народное,  потому  что нет

никакого другого Правления, которое столь сильно и постоянно стремилось бы к

изменению  формы  или   требовало  больше  бдительности  и  мужества,  чтобы

сохранять  свою   собственную.  Более,  чем  при  любом  другом,  при  таком

государственном устройств должен гражданин вооружиться силою и  твердостью и

повторять  всю  свою жизнь ежедневно  в  глубине  души то,  что говорил один

доблестный  Воевода*  на  Польском  Сейме "Malo  periculosamlibertatemquam

quietumservitium"**.

     Если бы существовал народ, состоящий из  богов, то он управлял бы собою

демократически. Но Правление столь совершенное не подходит людям***.

     ___________

     *   Познанский   воевода,   отец   короля   Польского  (110),   герцога

Лотарингского.

     ** Предпочитаю волнения свободы покою рабства (лат.).

     ***  Ясно, что  слово optimatesу древних  означает  не  "наилучшие" но

"наиболее могущественные".

     Глава V

      ОБ АРИСТОКРАТИИ

     Здесь у  нас  есть  две  весьма  различные  условные  личности, именно:

Правительство  и  суверен;  и, следовательно,  две  воли  общие, одна  -  по

отношению  ко  всем гражданам,  другая — только к  членам  управления. Таким

образом,  хотя  Правительство  и может устанавливать  внутренний порядок  по

своему усмотрению,  оно  никогда не может обращаться  к народу иначе, как от

имени  суверена, т. е.  от  имени самого  народа; этого никогда  не  следует

забывать.

     Первые  общества управлялись  аристократически  (111).  Главы  семейств

обсуждали в своем кругу общественные дела. Молодые люди без труда склонялись

перед  авторитетом  опыта.  Отсюда -  названия:  жрецы,  старейшины,  сенат,

геронты (112). Дикари  Северной Америки управляют собою так и  в наши дни, и

управляются очень хорошо.

     Но  по  мере   того,   как  неравенство,   создаваемое   первоначальным

устроением,  брало  верх  над   неравенством  естественным,   богатство  или

могущество  получали  предпочтение перед  возрастом,  и  аристократия  стала

выборной. Наконец, поскольку власть  стала передаваться  вместе с богатством

от отца  к  детям,  делая  семьи  патрицианскими, то  и  Правление сделалось

наследственным, поэтому можно было увидеть двадцатилетних сенаторов.

     Таким  образом,  есть  три  рода  аристократии:  природная, выборная  и

наследственная.  Первая пригодна  лишь  для  народов,  находящихся  в начале

своего развития;  третья представляет собою худшее из всех Правлений. Вторая

лучше всех; это — аристократия в собственном смысле слова.

     Помимо того, что оба вида  власти при этом разграничиваются, такой  род

аристократии обладает еще  и тем преимуществом, что члены ее избираются. Ибо

в  народном  Правлении  все  граждане  рождаются  магистратами; выборная  же

аристократия ограничивает  количество должностных  лиц  малым числом,  и они

делаются  таковыми  лишь  путем  избрания*:  при  таком  порядке  честность,

просвещенность, опытность и все другие основания для предпочтения и уважения

общественного суть каждое новый залог того, что управление будет мудрым.

     _________

     *  Очень важно  установить  законами  форму избрания магистратов,  ибо,

предоставляя это делать  по его  воле государю,  нельзя избежать превращения

аристократии в наследственную, как это получилось в республиках Венецианской

и Бернской (113). Поэтому первая уже  давно представляет собой разложившееся

Государство; вторая  же  еще  сохраняется  благодаря  чрезвычайной  мудрости

своего Сената: это — исключение, весьма почтенное и весьма опасное.

     Кроме того,  собрания  проходят более спокойно, дела обсуждаются лучше,

отправляются более  упорядоченно и  без промедления; влияние  Государства за

его  пределами лучше поддерживается почтенными сенаторами, чем толпою  людей

неизвестных или презираемых.

     Словом, именно тот строй будет наилучшим и наиболее естественным, когда

мудрейшие  правят  большинством, когда достоверно, что они правят им  к  его

выгоде,  а  не  к  своей собственной.  Вовсе  не следует напрасно  усложнять

механизм,  ни  делать с  помощью  двадцати тысяч людей  то, что  сто человек

выбранных  могут  сделать  гораздо лучше.  Следует,  однако,  заметить,  что

интересы целого здесь начинают менее направлять публичную силу на соблюдение

правил общей воли, и что другое неизбежное отклонение лишает законы части их

исполнительной силы.

     Что до особых условий,  то при аристократическом  Правлении Государство

вовсе не должно быть столь  малым,  а народ столь первобытным и прямодушным,

чтобы  исполнение законов следовало непосредственно за  народной  волею, как

при  доброй демократии. Народ  не  должен также  быть столь  многочисленным,

чтобы  начальники, разбросанные по разным  местам для  управления им,  могли

корчить  из себя  суверена,  каждый  в  своем округе,  и  сделаться  сначала

независимыми, чтобы в конце концов стать повелителями

     Но  если  аристократия  требует  несколькими  добродетелями  менее, чем

народное  Правление,  она   требует  зато   других   добродетелей,   которые

свойственны ей  одной,  — таких, как умеренность со стороны богатых и умение

довольствоваться своим  положением со  стороны бедных; ибо строгое равенство

было бы тут, по-видимому, неуместно; оно не соблюдалось даже в Спарте.

     Впрочем,  если эта форма  предполагает вообще  некоторое  имущественное

неравенство,  то для того, чтобы управление  общественными делами поручалось

тем, кто больше всех других может посвятить этому все свое  время; но не для

того,   как  утверждает   Аристотель,  чтобы   богатым  всегда  показывалось

предпочтение (114). Напротив, важно, чтобы избрание бедного научало иной раз

народ, что достоинство людей суть более существенные основания к тому, чтобы

предпочесть их, нежели богатство.

     Глава VI

      О МОНАРХИИ

     До сих пор мы рассматривали  государя как  условное собирательное лицо,

объединенное в  одно  целое  силой закона,  и как блюстителя  исполнительной

власти в Государстве теперь нам надлежит  рассмотреть тот случай,  когда эта

власть сосредоточена в  руках  одного  физического  лица реального человека,

который один имеет право  располагать ею в  соответствии с законами. Это то,

что называется монарх или король.

     Совершенной  противоположностью  другим  видам управления, при  которых

собирательное существо  представляет  индивидуум,  является  данный вид, при

котором индивидуум представляет собирательное  существо, так что то духовное

единство, что  образует  государя, здесь является одновременно  и физической

единицей, в  которой все способности, соединяемые Законом с такими  усилиями

при другом правлении, оказываются объединенными сами собою.

     Так  воля  народа  и воля  государя,  и публичная сила  Государства,  и

отдельная сила Правительства — все подчиняется одной и той же движущей силе;

рычаги машины находятся  в одних и тех же руках; все  движется к одной и той

же  цели.  Нет  никаких направленных  в  противоположные  стороны  движений,

которые  уничтожались  бы;  и нельзя  представить  себе  никакой другой  вид

государственного  устройства,  при  котором  меньшее  усилие производило  бы

большее действие. Архимед (115), спокойно  сидящий  на  берегу  и без  труда

спускающий  на  воду  большой  корабль,  напоминает мне  искусного  монарха,

который из  кабинета управляет своими обширными  Провинциями, приводит все в

движение, а сам выглядит при этом неподвижным.

     Но если  нет  никакого другого Правления,  которое  обладало бы большею

силою, то нет и  такого, при котором частная воля  имела бы  больше власти и

легче достигала  господства над всеми остальными. Правда, здесь все движется

к одной  и той же цели; но сия  цель вовсе не есть благоденствие общества; и

сама сила управления беспрестанно оборачивается во вред Государству (116).

     Короли хотят быть неограниченными; и издавна уже им твердили, что самое

лучшее средство стать  таковыми — это  снискать любовь своих  подданных. Это

правило прекрасное  и  в некоторых  отношениях даже весьма  справедливое.  К

сожалению,  при дворах  оно всегда  будет вызывать  только насмешки. Власть,

возникающая из  любви  подданных, несомненно, наибольшая; но  она непрочна и

условна;  никогда  не  удовлетворятся  ею государи. Наилучшие  короли желают

иметь возможность быть даже злыми, если  им так будет  угодно, оставаясь при

этом повелителями. Какой-либо увещеватель от политики  может сколько  угодно

говорить, что раз сила народа  — это их  сила, то им  самим выгоднее  всего,

чтобы народ процветал, был многочисленным и грозным; они очень хорошо знают,

что это не  так. Их личный интерес прежде  всего состоит в том, чтобы  народ

был слаб,  бедствовал  и  никогда  не  мог  им сопротивляться. Конечно, если

предположить, что подданные всегда будут оставаться совершенно покорными, то

государь был бы тогда  заинтересован в том,  чтобы народ был  могущественен,

дабы  это могущество, будучи  его собственным,  сделало государя грозным для

соседей. Но так как интерес народа имеет  лишь второстепенное  и подчиненное

значение и  так как  оба  предположения несовместимы,  то  естественно,  что

государь  всегда  предпочитают  следовать  тому  правилу,  которое  для  них

непосредственно выгодно. Это  как  раз  то, что настойчиво разъяснял древним

евреям Самуил (117), именно  это с очевидностью  показал  Макиавелли  (118).

Делая вид, что  дает  уроки  королям,  он преподал  великие  уроки  народам.

"Государь" Макиавелли- это книга республиканцев*.

     ____________

     * Макиавелли был порядочным человеком  и добрым гражданином; но, будучи

связан  с  домом Медичи, он был  вынужден, когда  отечество его  угнеталось,

скрывать  свою любовь к свободе. Один  только  выбор им его  отвратительного

героя  (119) достаточно обнаруживает его  тайное намерение; а  сопоставление

основных  правил его книги о Государе  с  принципами его "Рассуждения о Тите

Ливиии"  его  "Истории Флоренции" доказывает, что этот глубокий политик имел

до  сих  пор лишь  читателей поверхностных  или развращенных. Римская  курия

(120)  наложила  на  его  книгу строжайшее запрещение.  Еще  бы, ведь именно

папский двор Макиавелли и изобразил наиболее прозрачно.

     Мы нашли, исходя из соотношений общего характера, что монархия подходит

для  больших  государств,  и мы вновь  убедимся  в  этом,  когда  рассмотрим

монархию как таковую. Чем многочисленнее аппарат управления, тем  становится

меньше и  ближе  к  равенству  отношение  между  государем и подданными; это

отношение   при  демократии   представляет  собой  единицу  или   составляет

равенство.  Это же  отношение увеличивается  по  мере  того,  как  Правление

сосредоточивается;  и  оно  достигает  своего   максимума,  когда  Правление

оказывается в  руках одного лица. Тогда расстояние между государем и народом

становится  слишком  велико, и Государству  начинает  недоставать  внутренне

связи.  Чтобы образовалась эта  связь, нужны, следовательно,  посредствующие

состояния, необходимы князья, вельможи, дворянство,  чтобы  они их заполнили

собою. Но ничто  из  сего этого не подходит малому Государству, которому все

эти промежуточные степени несут разорение.

     Но если трудно  сделать  так,  чтобы  большое  Государство  управлялось

хорошо, то еще гораздо труднее достигнуть того, чтобы оно управлялось хорошо

одним  человеком,  а каждый знает, что  получается,  когда король  назначает

заместителей.

     Существенный и неизбежный недостаток, который при  всех условиях ставит

монархическое Правление ниже республиканского, состоит в том, что при втором

из  них голос народа почти всегда выдвигает  на первые  места  только  людей

просвещенных и способных, которые занимают их с  честью; тогда  как те,  кто

достигает успеха в  монархиях,  что  чаще  всего мелкие смутьяны,  ничтожные

плуты,  мелочные интриганы, чьи жалкие талантики  позволяют  им достичь  при

дворе высоких должностей, но  лишь  для  того,  чтобы,  едва  их  достигнув,

обнаружить  перед  народом  полную  свою  неспособность.  Народ гораздо реже

ошибается в выборе такого рода,  чем государь, и человек, истинно достойный,

оказывается на посту министра при монархии почти  столь же редко, как глупец

на  посту  главы Правительства  при  республике.  Поэтому,  если,  по  некой

счастливой  случайности,  один  из  этих  людей,  рожденных,  чтобы править,

берется за кормило  управления в монархии, которую уже почти привела на край

пропасти кучка столь славных правителей, то всех  поражает, как он мог найти

выход из этого положения — и это составляет эпоху в жизни страны.

     Чтобы монархическое  Государство могло быть хорошо  управляемо, была бы

необходима  соразмерность  величины или  протяженности его  со способностями

того, кто правит. Легче завоевать, чем управлять. С помощью соответствующего

рычага  можно одним  пальцем поколебать  мир;  но,  чтобы поддерживать  его,

необходимы  плечи Геркулеса.  Если велико только  Государство,  то  государь

почти   всегда  слишком  для  него  мал.  Когда,  напротив,  случается,  что

государство слишком мало для его главы, а  это  бывает очень редко,  то  оно

все-таки  плохо управляется, потому что  глава, увлеченный обширностью своих

замыслов, забывает  об  интересах  подданных;  и  они оказываются  не  менее

несчастными при правителе, злоупотребляющем избытком своих талантов, чем при

правителе,  ограниченном отсутствием у него таковых. Было бы хорошо, если бы

королевство  могло,  так  сказать,  расширяться  или сокращаться при  каждом

царствовании  сообразно  со  способностями  государя;  тогда   как   таланты

какого-либо Сената представляют собой величину более постоянную, и при таком

устройстве Государство может иметь неизменные границы, а управлении при этом

будет вестись нисколько не хуже.

     Самый  ощутимый недостаток Правления одного человека это отсутствие той

непрерывной  преемственности,  которая  при  двух  других  формах  Правления

образует  непрерывную  связь. Раз король умер, нужен  другой, выборы создают

опасные перерывы;  они проходят  бурно; и если только  граждане  не обладают

бескорыстием,  неподкупностью, почти  невозможными при этой форме Правления,

то  возникают  всяческие  происки  и  подкупы.  Трудно,   чтобы   тот,  кому

Государство продалось, не продал его  в свою очередь и не возместил себе  за

счет слабых деньги, которые у него  исторгли люди могущественные.  Рано  или

поздно все становится продажным при подобном управлении,  и  то спокойствие,

которым пользуются под властью королей, горше смуты междуцарствий.

     Что предпринимали,  дабы  предотвратить  эти  бедствия?  Делали  корону

наследственной  в  некоторых  семьях  и  установили   порядок  наследования,

предупреждающий всякие споры после смерти  короля. Другими словами,  заменив

неудобствами  регентств неудобства выборов,  предпочли кажущееся спокойствие

мудрому управлению и предпочли пойти на риск получить в качестве  правителей

детей,  чудовищ,  слабоумных,  лишь бы  избежать  споров  о  том,  как лучше

выбирать хороших королей. Не  приняли во  внимание, что подвергая себя таким

образом  риску  выбора,  имеешь почти все шансы против себя.  Весьма разумны

были  слова юного  Дионисия, которому отец, упрекая его  в каком-то позорном

поступке, сказал:  "Разве я  тебе  подавал когда-либо подобный пример?" "Ах!

отвечал сын. — Ваш отец не был королем".

     Все способствует тому, чтобы  лишить справедливости  и разума человека,

воспитываемого, дабы он повелевал другими. Много прилагается стараний, чтобы

научить юных  принцев тому, что называют  искусством  царствовать: не видно,

однако,  чтобы  такое  воспитание шло им  на пользу  было  бы лучше начать с

обучения  их  искусству  повиноваться.  Самые  великие  короли,  те, которых

прославила история, были воспитаны вовсе  не для того, чтобы царствовать; то

-  наука,  которую никак  нельзя усвоить  хуже,  чем после  слишком  долгого

обучения,  и  которую  лучше   усваивают   повинуясь,  чем  повелевая.   Nam

utilissimus idem ac brevissimus bonarum  malarumque rerum delectus, cogitare

quid aut nolueris sub alio principe, aut volueris"*.

     __________

     * "Ибо самое удобное и  самое быстрое средство отличить добро  от зла -

это спросить тебя, чего ты хотел, а чего  нет, если бы  королем был не ты, а

другой" (лат.). [Тацит. История, кн. I, 16].

     Это   отсутствие  преемственности  влечет  за  собою  непостоянство   в

королевском  Правлении.  Приспособляясь  то к одному, то к  другому плану  в

зависимости от характера  царствующего государя или людей, которые царствуют

за  него,  такое  Правительство  не  может  иметь  ни определенной цели,  ни

последовательного  образа действий в течение долгого  времени;  изменчивость

эта заставляет Государство  все  время  колебаться между  одним  замыслом  и

другим, что не имеет места при других Правлениях, где государь всегда один и

тот  же.  Поэтому  ясно,  что,  если  при дворе больше хитрости, то в Сенате

больше  мудрости, и что  Республики  идут  к своим  целям, руководясь  более

постоянными и последовательными планами; между тем, как каждый  переворот  в

составе  кабинета  министров  производит переворот в государстве,  поскольку

правило, общее для всех министров и почти  для  всех  королей, заключается в

том,   чтобы  во   всяком   деле  поступать   прямо   противоположно  своему

предшественнику.

     В  этом же  отсутствии  преемственности можно  почерпнуть  опровержение

весьма обычного для  монархических  политиков ложного умозаключения, которое

состоит  не   только  в  том,  что  Управление  обществом  сопоставляется  с

управлением  домом,  а   государь  -   с   отцом   семейства  (ошибка,   уже

опровергнутая),   но  и   в   щедром   наделении   этого  магистрата   всеми

добродетелями, в которых он мог бы  нуждаться, и в неизменном предположении,

что  государь есть то, что  он должен  собою представлять;  вследствие этого

предположения королевское Правление, конечно же, становится предпочтительнее

всякого другого, потому что оно бесспорно самое сильное, и, чтобы быть также

наилучшим, ему недостает лишь такой воли правительственного корпуса, которая

более соответствовала бы общей воле.

     Но  если,  по   словам  Платона,  человек,  которому   самой   природой

предназначено быть королем, есть  существо настолько редкостное,  то сколько

же раз природе и  случаю удается возложить на него корону? И если воспитание

человека, которому предназначено  быть  королем,  непременно  его портит, то

чего  следует  ожидать от  поколений  людей, взращенных, чтобы  царствовать?

Следовательно, смешивать королевское Правление с Правлением доброго короля -

это значит вводить самого себя в заблуждение. Дабы увидеть, что представляет

это  Правление  само по себе, нужно рассмотреть,  каково оно  при  государях

недалеких или злых;  ибо  они либо такими  взойдут на  трон,  либо  же  трон

сделает их такими.

     Эти  трудности  не  ускользнули  от  внимания  наших  авторов,  но  они

нисколько этим не смутились. Спасение, говорят они, заключается в том, чтобы

повиноваться безропотно (121): Бог дает дурных королей во гневе,  и их нужно

терпеть  как кару  небесную.  Рассуждение  это  весьма  поучительно,  что  и

говорить;  но оно было  бы,  кажется, уместнее в  слове с кафедры,  нежели в

книге о политике. Что сказать о таком  враче, который  обещает чудеса, а все

его  искусство  в том, чтобы призывать больного к терпению? Хорошо известно,

что  нужно  терпеть  Правительство дурное, раз  такова форма Правления; дело

тогда заключалось бы в том, чтобы найти правление хорошее.

     Глава VII

     О ПРАВЛЕНИЯХ СМЕШАННЫХ(122)

     Собственно   говоря,  отдельные   виды  Правления  в  чистом   виде  не

существуют.   Единоличному  правителю  нужны  подчиненные   ему  магистраты;

народное  Правление  должно  иметь  главу.  Таким  образом,  при  разделении

исполнительной  власти всегда существует  постепенный  переход  от  большего

числа к меньшему с тою разницей, что большое  число может зависеть от малого

или — малое от большого.

     Иногда  налицо разделение власти  поровну; либо  когда составные  части

находятся  во  взаимной  зависимости, как  это наблюдается  в  Правительстве

Англии; или  же когда  власть  каждой части независима,  но  неполна,  как в

Польше  (123).  Эта  последняя  форма  — дурна, потому, что в  таком  случае

единства в Правлении нет и нет внутренней связи в Государстве.

     Который  из видов Правления лучше:  чистый  или смешанный? (124) Вопрос

этот весьма занимает политиков; и на него нужно дать такой же ответ, какой я

дал выше относительно всякой формы Правления.

     Простое  Правление  -  лучшее  само  по себе  по одному  тому,  что оно

простое. Но  если исполнительная власть  не  зависит в  достаточной  мере от

законодательной, т. е. когда существует больше отношений  между государем  и

сувереном, чем между  народом и государем, то такое отсутствие соразмерности

необходимо исправить,  разделяя  Правительство.  Ибо тогда  власть  всех его

частей над  подданными  не уменьшается, а  разделение делает  их все  вместе

менее сильными по отношению к суверену.

     Это  же   затруднение  устраняют  иногда   при  помощи   посредствующих

магистратов,  которые, оставляя Правительство  в целости, служат только  для

уравновешивания обеих властей и для поддержания их взаимных  прав. Но  тогда

правление не будет смешанным, оно будет умеренным.

     Подобными же путями  можно  устранить и  противоположное затруднение и,

если  Правление чересчур слабо, учредить  коллегии, чтобы его сосредоточить:

это практикуется  во всех демократиях. В  первом случае Правление разделяют,

чтобы  его ослабить, а  во втором  — чтобы его  усилить. Ибо максимум силы и

слабости одинаково  встречается при простых видах Правления, в то  время как

смешанные формы дают среднюю силу.

     Глава VIII

      О ТОМ, ЧТО НЕ ВСЯКАЯ ФОРМА ПРАВЛЕНИЯ ПРИГОДНА ДЛЯ ВСЯКОЙ СТРАНЫ

     Свобода  -  это не плод, созревающий  под  всеми небесами, поэтому  она

доступна  и   не  всем   народам.  Чем  больше   обдумываешь  этот  принцип,

установленный  Монтескье, тем более убеждаешься в его истинности; чем больше

его  оспаривают, тем  больше дают случаев подтвердить  его  с помощью  новых

доказательств.

     При  всех  Правлениях  в  мире   та   собирательная  личность,  которую

представляет собой общество,  потребляет и  ничего  не производит. Откуда же

она получает то, что потребляет? Из труда ее членов. Излишек у частных лиц и

создает то,  что необходимо для удовлетворения нужд  всего общества.  Отсюда

следует, что  общественное  состояние может  существовать  лишь тогда, когда

труд людей приносит больше, чем необходимо для удовлетворения нужд их.

     Однако этот  излишек не одинаков  во  всех  странах мира.  В  одних  он

значителен, в других — невелик, в  иных — равен нулю, в иных — отрицательная

величина. Это  отношение зависит  от того, насколько благодатен  климат,  от

способа обработки, которого  требует  земля,  от природных  особенностей  ее

произведений, от силы ее обитателей, от того, нужно  ли им потреблять больше

или   меньше  и  от  многих  других   подобных  отношений,  из  которых  оно

складывается.

     С  другой  стороны, все  роды Правления  неодинаковы по своей  природе;

среди них  есть более или менее прожорливые, и  основой различий служит  тот

принцип, что чем больше взимаемые в обществе  обложения отдаляются от своего

источника,  тем более  они обременительны.  Не величиной  обложения  следует

измерять  это  бремя,  но  тем путем, который должны совершить суммы,  чтобы

вернуться в те руки, из которых они  вышли. Когда  это обращение совершается

быстро и оно хорошо налажено, не имеет  значения, много  ли или мало платят,

народ  всегда богат и финансы всегда в  хорошем состоянии.  Напротив, как бы

мало народ ни давал, если это  немногое ему не возвращается,  он, непрерывно

отдавая,  вскоре  оказывается  истощенным;  Государство  никогда  не  бывает

богато, а народ всегда нищ.

     Отсюда следует, что чем больше увеличивается расстояние между народом и

Правительством, тем  более  обременительным становится обложение.  Так,  при

демократии народ облагается меньше всего; при аристократии он облагается уже

больше;  при  монархии  он несет наибольшие тяготы. Монархия, следовательно,

пригодна только для  богатых народов; аристократия — для Государств  средних

как  по  богатству,  так и по величине;  демократия — для Государств малых и

бедных (125).

     В  самом  деле, чем больше  размышляешь,  тем  лучше видишь, что в этом

особенно    сказывается   разница    между   свободными   и   монархическими

Государствами. В  первых  все служит  для  общей пользы;  в  других  -  силы

общественные  и частные взаимно противоположны, и одна из них растет  только

за счет ослабления  другой. И, в конечном счете, деспотизм правит подданными

не  для  того,  чтобы  сделать  их счастливыми,  но разоряет  их, чтобы  ими

править.

     Вот, следовательно, каковы  в каждой стране  те естественные основания,

по которым можно  определить форму  правления, обусловливаемую особенностями

климата, и даже сказать, какого рода жителей должна иметь такая отрава.

     Места  неблагодарные   и  бесплодные,   где   урожай   не  стоит  труда

затраченного,   чтобы  его  получить,  должны  оставаться  невозделанными  и

пустынными  или  заселенными разве  только  дикарями.  Там, где  труд  людей

приносит только  самое необходимое,  могут обитать лишь  варварские  народы:

никакой гражданский  порядок не  был бы там возможен. Места,  где урожай, по

сравнению  с  затраченным  трудом,  имеет   средние  размеры,  подходят  для

свободных народов. Те  места, где обильная и плодородная  почва дает большие

урожаи при небольшой затрате труда, требуют монархического управления, чтобы

роскошь государя поглощала чрезмерные  излишки у подданных; ибо лучше, чтобы

этот  излишек  был  поглощен  Правительством, чем растрачен частными людьми.

Есть  исключения,  я это знаю: но  самые эти исключения подтверждают правило

тем,   что  рано  или  поздно  они  вызывают  перевороты,  восстанавливающие

естественный порядок вещей.

     Будем всегда отличать общие законы от тех частных причин, которые могут

только  видоизменять их действие.  Если бы даже Юг был занят Республиками, а

весь Север деспотическими Государствами,  все же не будет менее справедливым

то, что  в силу  особенностей климата деспотизм пригоден  для  жарких стран,

варварство — для  холодных, а наилучшее правление — для областей, занимающих

место  между теми и другими. Я понимаю также, что,  принимая принцип,  можно

спорить о его приложениях: могут оказать,  что есть  холодные страны, весьма

плодородные, и южные весьма бесплодные. Но это — трудность лишь для тех, кто

не рассматривает сего  вопроса во  всех  отношениях.  Необходимо, как я  уже

сказал, принимать в расчет соотношения труда, сил, потребления и так далее.

     Предположим, что из  двух  равных участков земли  один приносит пять, а

другой — десять.  Если  жители первого потребляют четыре, а жители второго -

девять, то излишек продукта в первом случае составит одну пятую, а во втором

— одну десятую. Стало быть, поскольку отношение обоих  этих излишков обратно

отношению продуктов,  то участок земли, производящий лишь пять, даст излишек

вдвое больший, чем тот, что производит десять.

     Но  речь  идет  не  о  двойном  количестве продукта; и  я не думаю, что

кто-либо решится вообще  приравнять плодородие стран  холодных  к плодородию

стран  жарких. Тем  не  менее,  допустим,  что  такое  равенство существует;

поставим, если угодно,  на одну  доску Англию  и Сицилию,  Польшу  и Египет.

Дальше  к югу  будут  у нас Африка  и  Индия; дальше  северу не будет больше

ничего. При таком равенстве и производительности, какое различие в обработке

земли! В Сицилии нужно лишь поскрести землю; в Англии — сколько трудов нужно

затратить на ее  обработку!  А  там, где  нужно больше  рук, чтобы  получить

столько же продукта, излишек неизбежно должен быть меньше.

     Учтите, кроме того, что  одно и то же количество людей в жарких странах

потребляет  гораздо  меньше.  Климат  там  требует умеренности,  чтобы  люди

чувствовали себя хорошо: европейцы, которые хотят там жить, как у себя дома,

гибнут  от  дизентерии и  несварения желудка. "Мы, -  говорил Шарден, хищные

звери,  волки в  сравнении  с азиатами.  Некоторые  приписывают  умеренность

персов тому, что их страна менее возделана; я же,  напротив, полагаю, что их

страна потому-то  и не столь изобилует припасами, что  жителям нужно меньше.

Если  бы  их умеренность,  продолжает он, -  была результатом  недостатка  в

продуктах питания в стране,  то мало  ели  бы  только  бедные тогда как  это

относится вообще  ко  всем; и  в каждой провинции ели бы больше или меньше в

зависимости от  плодородия  края,  между  тем  как  по  всему царству  можно

наблюдать одинаковую умеренность. Они весьма довольны, своим  образом жизни;

они  говорят,  что  стоит  лишь  взглянуть на  их цвет лица,  чтобы  понять,

насколько их образ жизни лучше того, что ведут христиане. В самом деле, цвет

лица у персов матовый; кожа у них красивая, тонкая и гладкая; тогда как у их

подданных — армян, что живут по-европейски,  — кожа грубая, нечистая, а тела

их жирны и грузны." (126)

     Чем  ближе к экватору (127), тем меньше надо людям для жизни. Они почти

не  едят мяса;  рис, маис,  кускус,  сорго,  хлеб из  маниоковой  муки (128)

составляют обычную пищу.  В Индии есть  миллионы людей, прокормление которых

не стоит и  су  в  день.  Даже в  Европе мы видим заметную  разницу, что  до

аппетита,  между народами  Севера и  народами Юга. Испанец  проживает неделю

обедом  немца. В странах, где люди более  обжорливы,  стремление  к  роскоши

распространяется  также  на предметы питания.  В Англии  это  проявляется за

столом, ломящимся от мясных блюд; в Италии угощением служат сахар и цветы.

     Роскошь в одежде представляет такие же различия. Там, где  смены времен

года  быстры  и резки, носят одежды  лучшие и более  простые; в странах, где

одеваются лишь для украшения, в одеждах ищут больше блеска, чем пользы; сами

одежды  там  -   предмет  роскоши.  В  Неаполе  вы  всегда  увидите   людей,

прогуливающихся по Позилиппо (129) в расшитых золотом куртках, но без чулок.

То  же  самое можно  сказать  о  постройках, — когда  не приходится  бояться

суровости погоды, все внимание уделяется  внешнему великолепию.  В Париже  и

Лондоне  желают жить  в  тепле  и  с удобствами; в Мадриде есть великолепные

салоны,  но  совсем нет окон, которые закрывались бы, а люди спят в крысиных

норах.

     Пища  значительно питательнее  и  сочнее в  жарких странах; это  третье

отличие, которое не может не оказать влияния на второе. Почему в Италии едят

столько овощей?  Потому что они там хороши, питательны, отличны на  вкус. Во

Франции  пищей овощам  служит  только вода,  они совсем не  питательны  и за

столом им не придают никакой цены; между тем они занимают не меньше  земли и

требуют,  по  меньшей  мере,  столько  же труда для  их выращивания.  Опытом

установлено, что хлеба берберийские,  к тому же уступающие французским, дают

гораздо больший выход муки, и что хлеба французские в свою очередь дают муки

больше, чем на  Севере. Из  этого можно заключить,  что подобный постепенный

переход наблюдается  вообще в этом же  направлении от  экватора к полюсу.  А

разве это не явный  убыток — получать из равного количества продуктов меньше

пищи?

     Ко всем этим различным соображениям  я могу прибавить еще одно, которое

из  них  вытекает   и  их  подкрепляет:  жаркие  страны  менее  нуждаются  в

обитателях, чем холодные, а прокормить их могут больше; это вызывает двойной

излишек, опять-таки  к выгоде  деспотизма. Чем больше  пространства занимает

одно  и  то  же  число  жителей,  тем  затруднительнее  для  них  становятся

восстания, потому что нельзя сговориться ни  быстро, ни тайно, и потому  что

Правительству всегда  легко открыть  замыслы и прервать  сообщения.  Но  чем

более  скучивается  многочисленный  народ,  тем  менее  может  Правительство

узурпировать  права  суверена:  вождям  совещаться  у  себя  дома  столь  же

безопасно, как государю в его Совете, и толпа столь же быстро собирается  на

площадях,   как   войско   в  местах   своего  расположения.   Преимущество,

следовательно, на  стороне,  тиранического  Правительства  тогда,  когда оно

может  действовать на больших расстояниях. С помощью  опорных точек, которые

оно  себе  создает, сила  такого Правительства увеличивается  на  расстоянии

подобно силе рычагов*. Сила же народа, напротив, действует лишь тогда, когда

она  сконцентрирована;  она   выдыхается  и   исчезает,  распространяясь  по

поверхности,  подобно  действию   рассыпанного  по  земле   пороха,  который

загорается  лишь  крупица  от  крупицы.   Таким  образом,  страны,  наименее

населенные, наиболее подвержены тирании: хищные звери царят лишь в пустынях.

     __________

     * Это  не противоречит  тому,  что  я  говорил выше  (кн. II, гл. IX) о

неудобствах больших  Государств, ибо там речь шла о власти Правительства над

его  членами,  а  здесь речь идет  о  его  силе  по отношению  к  подданным.

Рассеянные  повсюду  члены  Правительства  служат  ему точками  опоры, чтобы

воздействовать непосредственно на самих этих членов. Таким образом, в  одном

случае длина рычага составляет его слабость, а в другом силу.

     Глава IX

      О ПРИЗНАКАХ ХОРОШЕГО ПРАВЛЕНИЯ

     Когда, стало  быть, спрашивают в  общей  форме,  которое  из  Правлений

наилучшее,   то   задают   вопрос   неразрешимый,   ибо   сие   есть  вопрос

неопределенный, или,  если  угодно,  он  имеет  столько  же  верных решений,

сколько есть  возможных  комбинаций в абсолютных и относительных  положениях

народов.

     Но если  бы спросили, по какому признаку можно узнать, хорошо или дурно

управляется  данный  народ,  то  это было бы  другое  дело, и  такой  вопрос

действительно может быть разрешен.

     Однако его вовсе не  разрешают, потому что каждый хочет  сделать это на

свой лад. Подданные превозносят покой в обществе, граждане — свободу частных

лиц; один  предпочитает  безопасность  владений,  а  другой  -  безопасность

личности; один считает, что  наилучшее Правление должно  быть самым суровым,

другой утверждает, что  таким  может быть только  самое мягкое; этот  хочет,

чтобы  преступления  карались,  а  тот  -  чтобы  они предупреждались;  один

считает, что хорошо держать соседей в страхе, другой предпочитает оставаться

им неизвестным;  один доволен, когда деньги обращаются, другой требует чтобы

народ имел хлеб.  Даже если бы мы и пришли к соглашению в  этих  и  в других

подобных пунктах,  то разве подвинулись  бы далеко? Раз нет точной меры  для

духовных свойств, то даже и придя к соглашению относительно  признаков — как

этого достичь в оценке?

     Что до меня, то я всегда удивляюсь тому,  что не обращают  внимания  на

следующий  столь  простой признак  или по  недобросовестности не  хотят  его

признавать.  Какова цель политической  ассоциации? Бережение и благоденствие

ее  членов.  А  каков  наиболее  верный  признак,  что   они   убережены   и

благоденствуют? Это их численность и ее рост. Не ищите же окрест сей признак

— предмет столь многих споров.  При  прочих равных условиях такое Правление,

когда  без  сторонних средств,  без предоставления  права  гражданства,  без

колоний  граждане плодятся и множатся,  есть, несомненно, лучшее. Правление,

при котором народ  уменьшается в числе и оскудевает,  есть худшее. Счетчики,

теперь дело за вами: считайте, измеряйте, сравнивайте*.

     _____________

     *  На основании того  же принципа должно судить  о веках, заслуживающих

предпочтения с точки зрения  благоденствия человеческого рода. Слишком много

восхищались теми веками, когда наблюдался расцвет литературы и искусства, не

проникая в сокрытые  цели культуры  этих веков, не принимая в соображение ее

пагубные  результаты. Idque  apud imperitos  humanitas vocabatur, quum  pars

servitutisesset. ("Глупцы именуют образованностью то, что  уже было началом

порабощения" (лат.) — Тацит. Агрикола  (130), XXI.  ). Неужели мы никогда не

научимся  видеть в принципах,  которые находим  мы в книгах, грубую корысть,

говорящую  устами  их  авторов. Нет,  что  бы о  том они ни говорили,  если,

несмотря на внешний блеск, страна теряет население, неправда  что все идет в

ней хорошо, и  еще недостаточно, если у  одного поэта (131) сто тысяч ливров

ренты, чтобы считать его век лучшим  из всех. Нужно меньше обращать внимания

на  кажущееся   спокойствие   и  на   успокоенность   правителей,   чем   на

благосостояние подданных и в особенности наиболее многочисленных сословий.

     Град  разоряет  несколько кантонов,  но  он  редко приводит  к  голоду.

Мятежи, гражданские  воины весьма тревожат правителей,  но они не составляют

настоящих бедствий  для  подданных,  которые  могут даже получить передышку,

пока идет спор о том,  кому их  тиранить. В действительности процветание или

бедствия  порождаются   постоянным  их  состоянием,  в  котором  обычно  они

находятся; когда все подавлено под игом -  вот тогда все приходит  в упадок,

вот  тогда  правители,  безвозбранно  разоряя  подданных,   ubi  solitudinem

fasiunt,  pacem  appellant. (Они  превращают  все  в пустыни  и называют это

миром"  (лат.) — Тацит.  Агрикола, XXX. ).  Когда  распри вельмож  волновали

французское королевство и когда парижский коадъютор (132) ходил  в Парламент

с  кинжалом в  кармане,  это не мешало  тому, чтобы  французский  народ жил,

счастливый  и  многочисленный,  в  изрядном и свободном  довольстве. Некогда

Греция процветала в разгар самых жестоких войн: кровь лилась там потоками, а

вся страна  была заселена людьми.  Казалось, говорит  Макиавелли (133),  что

среди  убийств,  изгнании,  гражданских   войн,   наша  Республика  стала  в

результате еще  более могущественной;  доблесть  ее граждан,  их  нравы,  их

независимость  более  способствовали ее  укреплению, чем все  раздоры  -  ее

ослаблению.  Небольшое   волнение   возбуждает   души,  и  процветание  роду

человеческому приносит не столько мир, сколько свобода.

     Глава Х

      О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИИ ВЛАСТЬЮ И О ЕЕ СКЛОННОСТИ К ВЫРОЖДЕНИЮ

     Как  частная  воля   непрестанно   действует   против  общей,   так   и

Правительство  постоянно  направляет  свои усилия  против  суверенитета. Чем

больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как

здесь нет другой воли  правительственного корпуса, которая, противостоя воле

государя, уравновешивала  бы  ее,  то рано или поздно  должно случиться, что

государь  подавляет в конце концов суверен и разрывает общественный договор.

В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения

Политического организма беспрестанно  стремится его  разрушить, подобно тому

как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека.

     Есть  два   общих   пути,   по  которым   всякое  Правительство   может

перерождаться, именно: когда  оно  сосредоточивается  или когда  Государство

распадается.

     Правительство сосредоточивается, когда число его членов уменьшается, т.

е. когда  оно превращается  из демократии в аристократию и из аристократии в

монархию.  Такая  склонность  заложена  в  нем  от  природы*.  Если  бы  оно

обращалось  вспять,  т. е. шло от меньшего числа членов к большему, то можно

было бы сказать, что оно ослабляется, но такое обратное движение невозможно.

     ____________

     * Медленное  образование  и  развитие  Венецианской  Республики  на  ее

лагунах  являют примечательный  пример  такой последовательности;  и  весьма

удивительно, что  по  прошествии двенадцати  веков  венецианцы, по-видимому,

находятся только на второй ступени, которая началась при SerrardiConsiglio

("Закрытие Совета"  (итал.) (134) в 1198 г. Что до  герцогов, которые у  них

некогда были и которыми их попрекают, то, что бы ни гласило Squittiniodella

libertaveneta("Голос  о  свободе Венеции"  (итал.)(135), доказано, что они

вовсе не были их государями.

     Мне  не  преминут  привести  в  качестве возражения Римскую Республику,

которая, скажут,  развивалась совершенно  противоположным путем, переходя от

монархии к аристократии и от аристократии  к демократии. Я  весьма далек  от

того, чтобы об этом думать таким образом.

     Первые  установления  Ромула  (136)  были смешанным Правлением, которое

быстро  выродилось  в  деспотизм. В  силу особых причин  Государство погибло

преждевременно,  как  умирает  младенец  до  того,  как   достигнет  зрелого

возраста. Изгнание  Тарквиниев явилось подлинной эпохою рождения Республики.

Но она не приняла  вначале постоянной формы, потому  что  была  сделана лишь

половина дела, так  как не был уничтожен  патрициат. Ибо  поскольку при этом

наследственная аристократия, которая является наихудшим из видов управления,

основанных  на законе,  продолжая  сталкиваться с  демократией, этой  формой

Правления,  неустойчивой и колеблющейся, не была упрочена, как это доказывал

Макиавелли (137) с  появлением  Трибуната:  только тогда появились настоящее

Правительство  и  подлинная демократия.  В самом деле, тогда  народ  не  был

только сувереном, но  также магистратом и судьею. Сенат был лишь подчиненною

палатою,  предназначенной  ограничивать  и  концентрировать  Власть:  а сами

Консулы, хотя и патриции,  хотя и первые магистраты, хотя и  военачальники с

неограниченной властью на войне, были в Риме лишь выборными главами народа.

     С  тех  пор Правление  следует  своей естественной  склонности  и  явно

тяготеет к аристократии. Поскольку  патрициат уничтожался как бы  сам собою,

аристократия находилась уже не в корпорации патрициев, как это имеет место в

Венеции и Генуе, а среди членов Сената, состоящего из патрициев и плебеев, и

даже в  корпорации Трибунов,  когда они начали  присваивать себе действенную

власть. Ибо  названия не изменяют сути  вещей  и  если  у народа  появляются

начальники,  которые правят  за него,  то,  как бы  они не  именовались, это

всегда аристократия.

     Злоупотребление  властью   при  аристократическом  правлении   породило

гражданские  войны  и  триумвират.  Сулла,  Юлий  Цезарь,   Август  (138)  в

действительности стали монархами, и, наконец, при деспотизме Тиберия  (139),

Государство  распалось.  Следовательно, история  Рима  отнюдь не опровергает

выдвинутое мною положение — она его подтверждает.

     В самом деле. Правление изменяет форму только тогда, когда износившиеся

пружины делают его  столь слабым, что оно  не может сохранить  свою прежнюю.

Так что, если бы оно  продолжало  еще ослабляться,  расширяясь,  то его сила

стала бы  совершенно  ничтожной, и оно просуществовало бы  еще меньший срок.

Следовательно, необходимо  возвращаться  назад  и заводить  пружины по  мере

того, как они ослабевают; иначе поддерживаемое ими Государство разрушится.

     Распад Государства может произойти двумя путями.

     Во-первых, когда государь больше не  управляет Государством сообразно с

законами  и   когда  он  узурпирует  верховную  власть.   Тогда   происходят

примечательные  изменения: не Правительство, а Государство сжимается; я хочу

сказать, что  большое  Государство распадается  и  в  нем  образуется другое

Государство,  состоящее  только из  членов  Правительства  и  являющееся  по

отношению к  остальному народу лишь его  господином и тираном. Так что в  ту

минуту, когда правительство узурпирует суверенитет,  общественное соглашение

разорвано, и все простые граждане, по праву возвращаясь к своей естественной

свободе, принуждены, а не обязаны повиноваться.

     То же происходит  и  тогда,  когда  члены Правительства  в  отдельности

присваивают себе власть, которую они должны осуществлять лишь сообща: это не

меньшее нарушение законов и порождает еще большую смуту в Государстве: тогда

получается,  так  сказать,  столько  же  государей,  сколько магистратов;  и

Государство, не менее разделенное, чем правление, погибает или изменяет свою

форму.

     Когда Государство распадается,  то  злоупотребление  Властью, какова бы

она  не  была,  получает  общее  название  анархии. В частности,  демократия

вырождается в  охлократию  (140),  аристократия  -  в олигархию (141). Я  бы

добавил, что монархия  вырождается в тиранию,  но это  последнее слово имеет

два смысла и требует пояснения.

     В обычном смысле слова,  тиран -  это  король, который правит с помощью

насилия,  не считаясь со  справедливостью и законами. В точном  смысле слова

тиран -  это частное лицо, которое присваивает  себе  королевскую власть, не

имея на то права. Именно так понимали слово тиран греки;  они так называли и

хороших и дурных государей,  если  их власть не  имела законного основания*.

Таким образом, тиран и узурпатор суть два слова совершенно синонимичные.

     ___________

     * Omnes enim  et habentur  et dicuntur tyranni, qui  potestate  utuntur

perpetua in ea civitate quae libertate usa est" Corn. Nep. Inmiltiad. ("Все

те  считались и назывались  тиранами,  кто пользовался постоянной властью  в

государстве, наслаждавшемся  свободой". -  Корнелий  Непот.  Мильтиад (лат.)

(142).  Правда,  Аристотель  (Eth.  Nicom.  Lib.  VIII,  c.  Х (Ником[ахова]

эт[ика],  кн.  VIII. гл.  X. )) видит отличие  тирана от короля  в  том, что

первый  правит для  своей личной  пользы,  а  второй  лишь для  пользы своих

подданных, но  обычно все  греческие авторы употребляли  слово  тиран в ином

смысле, как  это видно, в особенности, из Ксенофонтова Гиерона (143),  кроме

того,  если  следовать  за  Аристотелем,  оказалось бы, что  никогда  еще  с

сотворения мира не существовало ни одного короля.

     Чтобы дать  различные  наименования различным  вещам,  я именую тираном

узурпатора королевской власти, деспотом — узурпатора власти верховной. Тиран

— это  тот, кто противу законов провозглашает  себя  правителем, действующим

согласно законам; деспот -  тот, кто  ставит себя выше самих законов.  Таким

образом, тиран может не быть деспотом, но деспот — всегда тиран.

Похожие статьи:

Газета → КНИГА О ВКУСНОЙ И ЗДОРОВОЙ ПИЩЕ (начало)

Газета → А ВЫ СУДИТЕ САМИ. Футбольные правила

Газета → НИКОЛАЙ КУН. ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ. Начало

Газета → ЗИГМУНД ФРЕЙД. ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ (начало)

Газета → БЕККЕР КАРЛ ФРИДРИХ. МИФЫ ДРЕВНЕГО МИРА. Начало