Чемпион погоды (О. Генри. Новелла)

Если бы заговорить о Киова Резервейшен (земля, отведенная для индейцев

в С.Ш.А. — прим. пер.) со средним нью-йоркским жителем, он, вероятно, не

знал бы: имеете ли вы в виду новую политическую плутню в Альбани, или же

лейт — мотив из "Парсиваля"? Но там, в Киова Резервейшен, имеются сведения о

существовании Нью-Йорка.

Наша компания выехала на охоту в Резервейшен.

Бед Кингзбюри, наш проводник, философ и друг, как-то ночью, в лагере,

жарил на рашпере кусок мяса антилопы. Один из нас, молодой человек с

рыжеватыми волосами, в безукоризненном охотничьем костюме, подошел к огню,

чтобы закурить папиросу, и небрежно бросил Беду:

— Хорошая ночь!

— Да, — сказал Бед,-- хорошая, насколько может быть хорошей всякая

ночь, не имеющая рекомендательного штемпеля Бродуэя.

Молодой человек, действительно, был из Нью-Йорка, но всех нас удивило,

как Бед это угадал. Поэтому, когда мясо было готово, мы попросили его

открыть нам свою систему рассуждений. А так как Бед был нечто в роде

территориальной говорильной машины, то он произнес следующую речь:

— Как я узнал, что он из Нью-Йорка? Ну, я сейчас же понял это, как

только он бросил мне те два слова.

Я сам был в Нью-Йорке несколько лет назад и отметил некоторые знаки на

ушах и следы копыт в ранчо Мангаттан. (М а н г а т т а н — главная часть

Нью-Йорка. прим. пер.)

— Нашли Нью-Йорк несколько отличным от Панхендля, не так ли, Бед? --

спросил один из охотников.

— Не могу сказать,-- ответил Бед,-- во всяком случае, он поразил меня

не более чего-либо другого. На главной тропе в этом городе, называемой

Бродуэй, много путников, но почти все они из того же сорта двуногих, какие

бродят вокруг Чейенна и Амарильо. Сперва меня как бы ошарашила толпа, но

вскоре я сказал сам себе: "Слушай, Бед, они такие же обыкновенные люди, как

ты, и Джеронимо, и Гравер Кливлэнд, и ватсоновские парни, так что нечего

тебе волноваться и смущаться под твоей попоной". Ко мне вернулись мир и

спокойствие, как будто я снова был на земле племени Киева, на пляске

призраков или на празднике жатвы.

Я целый год копил деньги, чтобы закрутиться в Нью-Йорке. Я знал

человека, по имени Семмерс, который живет там, но не мог найти его, так что

мне пришлось в одиночестве вкушать опьяняющие развлечения разжиревшей

метрополии.

Некоторое время я был так захвачен суетой и так возбужден электрическим

светом и шумом фонографов и воздушных железных дорог, что забыл об одной из

насущных нужд моей западной системы природных потребностей. Я никогда не

отказывал себе в удовольствии вокального общения с друзьями и чужими. Когда

за границами территорий для индейцев я встречаю человека, которого никогда

раньше не видел, то уже через девять минут я знаю его доход, его религию,

размер воротничка и характер жены, а также сколько он платит за одежду, за

пищу и за жевательный табак. У меня дар — не быть скупым на разговоры.

Но этот Нью-Йорк создан на идее воздержания от речи. К концу трех

недель никто не сказал мне ни единого слова, за исключением лакея в с'естном

учреждении, где я питался. А так как его синтактические выпаливания были не

чем иным, как плагиаризмом карты кушаний, то он никак не мог удовлетворить

мои желания, заключавшиеся в том, чтоб кого-нибудь зацепить. Если я стоял

рядом с кем-нибудь у бара, он отворачивался и кидал на меня взгляд

Бальдвин-Циглера, точно подозревая, что я спрятал в себе северный полюс. Я

начал жалеть, что не поехал на каникулы в Абилен или Вако, потому что там, в

этих городах, мэр с удовольствием выпьет вместе с вами, а первый встречный

скажет вам свое среднее имя и попросит участвовать в лотерее на музыкальный

ящик. Однажды, когда я особенно жаждал общения с чем-нибудь более

разговорчивым, чем фонарный столб, какой-то человек в кафе говорит мне:

— Прекрасный день!

Он был чем-то в роде распорядителя в этом кафе и, как я полагаю, видел

меня там много раз. Лицо у него было рыбье и глаза, как у Иуды, но я встал и

обнял его одной рукой.

— Простите,-- говорю я,-- разумеется, сегодня прекрасный день!

Вы--первый джентльмэн в Нью-Йорке, понявший, что сложные формы речи,

обращенной к Виллиаму Кингзбюри, не потрачены даром. Но не находите ли

вы,--продолжаю я,-- что утром было немного свежо, и не чувствуете ли вы, что

сегодня будет дождь? Но около полудня была, действительно, восхитительная

погода. Все ли благополучно у вас дома? Хорошо ли идут дела в кафе?

Так вот, представьте себе, сэр, что этот тип отворачивается от меня и

уходит, не сказав ни слова!

И это после всех моих усилий быть приятным! Я не знал, как и чем это

об'яснить. В тот же вечер я получил записку от Семмерса, заезжавшего из

города; в этой записке он сообщил мне адрес своей стоянки. Я отправляюсь к

нему и веду хороший, старого времени, разговор с его домашними. Я

рассказываю Семмерсу про поступок этого койота в кафе и прошу его раз'яснить

мне, что это значит.

— О! — ответил Семмерс,-- он вовсе не намеревался начать с вами

разговор. Это нью-йоркская манера. Он видел, что вы были частым посетителем

его кафе, и сказал вам два-три слова, чтобы показать, что он дорожит вашими

посещениями. Вам не следовало продолжать. Дальше этого мы не идем с

незнакомыми людьми. Можно, конечно, рискнуть бросить слово или два о погоде,

но мы не делаем из этого базиса для дальнейшего разговора и знакомства.

— Билли,-- говорю я,-- погода и ее разветвления для меня серьезный

сюжет! Метеорология — одно из моих слабых мест. Ни один человек не может

затронуть при мне вопрос о температуре, или о влажности, или о веселом

солнечном сиянии--и вдруг вильнуть хвостом и не довести разговора до конца,

т.-е. до падения барометра. Я снова пойду к этому человеку и дам ему урок

искусства непрерывного разговора… Вы говорите, что нью-йоркский этикет

разрешает ему два слова и не разрешает ответа? Ну, так он превратится у меня

в бюро погоды и докончит то, что он начал со мной, попутно делая родственные

замечания и о других предметах.

Семмерс отговаривал меня, но я рассердился и поехал по уличной железной

дороге обратно в кафе.

Тот молодец еще был там и расхаживал по комнате в роде заднего корраля,

где стояли столы и стулья. Несколько человек сидели вокруг стола, пили и

насмехались друг над другом.

Я позвал этого человека в сторону, загнал его в угол и расстегнулся

достаточно для того, чтобы ему был виден мой тридцативосьмилинейный

револьвер, который я носил заткнутым под жилет.

— Извините,-- сказал я,-- Не так давно я был здесь, и вы

воспользовались случаем сказать мне, что сегодня хорошая погода. Когда я

попытался подтвердить ваше заявление, вы повернулись ко мне спиной и ушли. А

теперь,--говорю я,-- продолжайте свою дискуссию о погоде. Слышите вы, помесь

шпицбергенской морской кукушки с устрицей в наморднике? Вы, лягушечье

сердце, страшащееся слов.

Молодец смотрит на меня и старается улыбнуться, но, видя, что я не

смеюсь, становится серьезным.

— Что ж,-- говорит он, не спуская взора с рукоятки моего револьвера:--

день был почти прекрасный, хотя слишком теплый...

— Дайте подробности, вы, соня с мукой во рту! — говорю я: — дайте

мне спецификацию, ярче обведите контуры! Если вы начнете говорить со мной

отрывисто, то сами дадите сигнал к буре.

— Вчера было похоже на дождь, но сегодня утром погода разыгралась. Я

слышал, что фермерам в северной части штата очень нужен дождь.

— Вот это верный тон! — сказал я. — Стряхните с своих копыт

нью-йоркскую пыль и станьте настоящим приятным кентавром. Вы сломили лед, и

мы с каждой минутой все ближе знакомимся. Мне кажется, я спрашивал вас о

вашей семье?

— Все здоровы, благодарю вас,--сказал он.-- У нас… у нас новый

рояль.

— Вы входите в роль,--говорю я,-- ваша холодная замкнутость наконец

проходит. Последнее замечание о рояле делает нас почти братьями. Как зовут

вашего младшего?--спрашиваю я.

— Томас,-- отвечает он.-- Он сейчас только поправляется после кори.

— Мне кажется, что я всегда знал вас, — говорю я.-- Но еще один

вопрос: хорошо ли идут дела в кафе? --

— Порядочно, — говорит он. — Я немного откладываю.

— Очень рад, — говорю я. — Теперь возвращайтесь к своему делу и

цивилизуйтесь. Оставьте погоду в покое, если не хотите говорить о ней по

каким-то личным причинам. Это — сюжет, естественно относящийся к

общественности и к заключению новых знакомств… И я не потерплю, чтобы его

подносили мелкими дозами в таком городе, как этот.

На следующий день я свернул свои одеяла и пустился в обратный путь из

Нью-Йорка. Некоторое время после окончания рассказа Беда мы еще оставались у

огня, затем все стали устраиваться на ночь.

Разворачивая свое одеяло, я услышал, как молодой человек с рыжеватыми

волосами сказал что-то Беду, и в его голосе звучал страх:

— Как я уже говорил, м-р Кингзбюри, в этой ночи есть что-то,

действительно восхитительное. Приятный ветерок, яркие звезды и прозрачный

воздух соединились, чтобы сделать ночь удивительно привлекательной.

— Да,-- подтвердил Бед: — это прекрасная ночь!

Похожие статьи:

Проза → Дары волхвов (О. Генри. Новелла)

Проза → Один час полной жизни (О. Генри. Новелла)

Проза → Джефф Питерс как персональный магнит (О. Генри. Новелла)

Проза → ГЕНРИ КАТТНЕР. МЫ - ХОГБЕНЫ. Фантастика

Проза → Чародейные хлебцы (О. Генри. Новелла)