Стр. 1-3
Рассказ о Далиле-Хитрице и Али-Зейбаке каирском (ночи 698-719), окончание; Повесть об Ардешире и Хайят-ан-Нуфус (ночи 719—738)
Стр. 4
Примечания
Семьсот шестая ночь
Когда же настала семьсот шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что бедуин сел на коня и захотел поехать в Багдад и отправился, говоря в душе: „Поесть пирожков прекрасно! Клянусь честью арабов, я буду есть только пирожки с мёдом“.
И он приблизился к кресту Далилы, и та услышала, как он говорит себе эти слова, а бедуин обратился к Далиле и спросил её: «Что такое?» И Далила воскликнула: «Я под твоей защитой, о шейх арабов!» – «Аллах уже защитил тебя, – ответил бедуин. – По какой причине тебя распяли?» – «У меня есть враг – масленник, который жарит пирожки, – отвечала Далила. – Я остановилась, чтобы что-то купить у него, и плюнула, и плевок попал на пирожки, и масленник пожаловался на меня судье, и судья велел меня распять и сказал: „Я постановлю, чтобы вы взяли десять ритлей пирожков с мёдом и заставили её съесть их на кресте. Если она их съест, развяжите её, а если нет, оставьте её распятой“. А душа моя не принимает сладкого». – «Клянусь честью арабов, – воскликнул бедуин, – я приехал с кочевья только для того, чтобы поесть пирожков с мёдом, и я съем их вместо тебя!» – «Эти пирожки съест только тот, кто подвесится на моё место!» – сказала Далила.
И хитрость над бедуином удалась, и он отвязал Далилу, и та привязала его на своё место, после того как сняла с него бывшую на нем одежду, а потом она надела его одежду на себя, повязалась его тюрбаном, села на его коня и поехала к своей дочери. «Что это за наряд?» – спросила Зейнаб. И Далила ответила: «Меня распяли». И она рассказала ей, что случилось у неё с бедуином.
Вот что было с нею. Что же касается сторожей, то когда один из них очнулся, он разбудил своих людей, и они увидели, что день уже взошёл. И один из них поднял глаза и сказал: «Эй, Далила!» И бедуин ответил: «Клянусь Аллахом, мы не станем есть балилы! Принесли вы пирожки с мёдом?» – «Это человек из бедуинов», – сказали другие сторожа. И первый спросил: «О бедуин, где Далила и кто её отвязал?» – «Я отвязал её, – ответил бедуин. – Она не будет есть пирожков насильно, потому что её душа их не принимает».
И сторожа поняли, что бедуин не знает об её обстоятельствах и что она сыграла с ним штуку, и стали спрашивать друг друга: «Убежим мы или останемся, чтобы получить сполна то, что назначил для нас Аллах?»
И вдруг пришёл вали с толпой тех, кого Далила обманула, и вали сказал начальникам: «Поднимайтесь, отвязывайте Далилу!» И бедуин воскликнул: «Мы не станем есть балилы! Принесли вы пирожков с мёдом?» И вали поднял глаза к крестовине и увидал на ней бедуина вместо старухи и спросил начальников: «Что это такое?» – «Пощады, о господин!» – вскричали они. И вали воскликнул: «Расскажите мне, что случилось!» И начальники сказали: «Мы не спали с тобой, когда были на страже, и мы сказали себе: „Далила на кресте!“ – и задремали, а когда очнулись, то увидели этого бедуина распятым. И вот мы перед тобой».
«О люди, это обманщица, и пощада Аллаха вам дана!» – сказал вали. И бедуина развязали, а он уцепился за вали и сказал: «Аллах да поможет против тебя халифу! Я узнаю о моем коне и моей одежде только от тебя!»
И вали расспросил его и бедуин рассказал ему свою историю, и вали удивился и спросил: «Почему ты её отвязал?» – «Я не знал, что она обманщица», – отвечал бедуин. И собравшиеся сказали: «Мы узнаем о наших пещах только от тебя, о вали! Мы передали её тебе, и ты стал за неё ответственным, и мы пойдём с тобой в диван халифа».
А Хасан Шарр-ат-Тарик пришёл в диван и вдруг видит: идут вали, бедуин и те пятеро, и они говорят: «Мы обижены!» – «Кто вас обидел?» – спросил халиф. И каждый из пришедших выступил вперёд и рассказал, что с ним случилось, вплоть до вали, который сказал: «О повелитель правоверных, она меня обманула и продала мне этих пятерых за тысячу динаров, хотя они свободные». – «Все, что у вас пропало, – за мной, – молвил халиф, и приказал вали: – Я обязываю тебя поймать старуху!»
И вали потряс воротником[593] и воскликнул: «Я не возьму на себя этой обязанности, после того как я повесил её на кресте и она сыграла штуку с этим бедуином, так что он её освободил и она повесила его на своё место и взяла его коня и одежду». – «Что же, мне обязать кого-нибудь, кроме тебя?» – спросил халиф. И вали сказал: «Обяжи Ахмеда-ад-Данафа: ему идёт каждый месяц тысяча динаров, и у Ахмеда-ад-Данафа приближённых сорок один человек, и каждый из них имеет в месяц сто динаров». – «О начальник Ахмед!» – сказал халиф). И Ахмед отвечал: «Я перед тобою, о повелитель правоверных!» И тогда халиф молвил: «Я обязываю тебя привести старуху». И Ахмед ответил: «Я ручаюсь, что приведу её!» И затем халиф задержал тех пятерых и бедуина у себя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот седьмая ночь
Когда же настала семьсот седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда халиф обязал Ахмеда-адДанафа привести старуху, тот воскликнул: „Я отвечаю за неё, о повелитель правоверных!“
И затем он пришёл со своими приближёнными в казарму, и они стали говорить друг другу: «Как же мы её схватим и сколько в городе старух?»
И один из них, по имени Али-Катф-аль-Джамаль, сказал Ахмеду-ад-Данафу: «О чем это вы советуетесь с Хасаном-Шуманом? Разве Хасан-Шуман – великое дело?» И Хасан воскликнул: «О Али, как это ты унижаешь меня! Клянусь величайшим именем Аллаха, я не буду на этот раз вам товарищем!»
И он вышел сердитый, а Ахмед-ад-Данаф сказал: «О молодцы, каждый начальник пусть возьмёт десять человек и пойдёт в какой-нибудь квартал искать Далилу».
И Али-Катф-аль-Джамаль пошёл с десятью человеками, и всякий начальник сделал то же, и каждый отряд пошёл в какой-нибудь квартал; а прежде чем отправиться и разойтись, они сказали: «Наша встреча будет на такойто улице, в таком-то переулке».
И в городе разнеслась весть, что Ахмед-ад-Данаф обязался схватить Далилу-Хитрицу, и Зейнаб сказала: «О матушка, если ты ловкая, сыграй штуку с Ахмедом-адДанафом и его людьми». – «О дочка, я не боюсь никого, кроме Хасана-Шумана», – сказала Далила. И её дочь воскликнула: «Клянусь жизнью моих кудрей, я заберу для тебя одежду этих сорока и одного!»
И она поднялась и, надев одежду и покрывало, пришла к одному москательщику, у которого была комната г двумя дверями, поздоровалась с ним, дала ему динар и сказала: «Возьми этот динар в подарок за твою комнату и отдай мне её до конца дня». И москательщик дал ей ключи, и Зейнаб пошла и привезла ковры на осле ослятника, и устлала комнату, и положила под каждым портиком скатерть с кушаньем и, вином, и потом стала у двери с открытым лицом.
И вдруг подошёл Али-Катф-аль-Джамаль со своими людьми, и Зейнаб поцеловала ему руку, и Али увидел, что это красивая женщина, и полюбил её и спросил: «Чего ты хочешь?» – «Ты начальник Ахмед-ад-Данаф?» – спросила его Зейнаб. И Али сказал: «Нет, я один из его людей, и меня зовут Али-Катф-аль-Джамаль». – «Куда вы идёте?» – спросила Зейнаб. И Али ответил: «Мы ходим и ищем одну старуху обманщицу, которая взяла чужие вещи, и мы желаем её схватить. А ты кто такая и каково твоё дело?» – «Мой отец был виноторговцем в Мосуле, – ответила Зейнаб. – Он умер и оставил мне большие деньги, и я приехала в этот город, боясь судей. И я спросила людей, кто меня защитит, и мне сказали: „Не защитит тебя никто, кроме Ахмеда-адДанафа“. – „Сегодня ты вступишь под его защиту“, – сказали ей люди Али-Катф-аль-Джамаля. И Зейнаб сказала им: „Пожелайте залечить моё сердце, съев кусочек и выпив глоток воды“.
И когда они согласились, Зейнаб ввела их в дом, и они поели и напились, и она подложила им в пищу банджа и одурманила их и сняла с них их вещи; и то же, что она сделала с ними, она сделала и с остальными.
А Ахмед-ад-Данаф ходил и искал Далилу, но не нашёл её и не увидел ни одного из своих приближённых. И он подошёл к той женщине, и Зейнаб поцеловала ему руку, и он увидел её и полюбил, и она спросила его: «Ты начальник Ахмед-ад-Данаф?» – «Да, а ты кто?» – спросил он. И Зейнаб ответила: «Я чужеземка из Мосула, и мой отец был виноторговцем, и умер, и оставил мне много денег, и я приехала с ними сюда, боясь судей. И я открыла эту винную лавку, и вали обложил меня налогом, и я хочу быть у тебя под защитой. А то, что берет вали, достойнее получать тебе». – «Не давай ему ничего, и добро тебе пожаловать!» – воскликнул Ахмед-ад-Данаф. И Зейнаб сказала ему: «Пожелай залечить моё сердце и поешь моего кушанья». И Ахмед-ад-Данаф вошёл и поел и выпил вина и упал навзничь от опьянения, и Зейнаб одурманила его банджем и забрала его одежду; и она нагрузила это все на коня бедуина и на осла ослятника, и разбудила Али-Катф-аль-Джамаля, и ушла.
И когда Али очнулся, он увидел себя голым и увидал, что Ахмед-ад-Данаф и его люди одурманены. И тогда он разбудил их средством против банджа, и, очнувшись, они увидели себя голыми, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «Что это за дело, о молодцы? Мы ходим и ищем старуху, чтобы изловить её, а эта распутница изловила нас. Вот будет радость из-за нас Хасану-Шуману! Но подождём, пока наступит темнота, и пойдём».
А Хасан-Шуман спросил смотрителя казармы: «Где люди?» И когда он его расспрашивал, они вдруг подошли, голые, – и тогда Хасан-Шуман произнёс такие два стиха:
«Меж собою люди похожи все при уходе их,
Различье в том, каков приход бывает.
Средь мужей найдёшь ты и знающих и незнающих,
Как средь звёзд найдёшь много тусклых ты и ярких».
И, увидев подошедших, он спросил их: «Кто сыграл с вами штуку и оголил вас?» И они ответили: «Мы взялись поймать одну старуху и искали её, а оголил нас но кто иной, как красивая женщина». – «Прекрасно она с вами сделала!» – сказал Хасан. И его спросили: «А разве ты её знаешь, о Хасан?» – «Я знаю её и знаю старуху», – ответил Хасан. И его спросили: «Что ты скажешь у халифа?» – «О Данаф, – сказал ему Шуман, – отряхни перед халифом твой воротник, и тогда халиф спросит: „Кто возьмётся её поймать?“ И если он спросит тебя: „Почему ты её не схватил?“ – скажи ему: „Я её не знаю, но обяжи Хасана-Шумана поймать её“. И если он обяжет меня, я её поймаю».
И они проспали ночь, а утром пришли в диван халифа и поцеловали землю, и халиф спросил: «Где старуха, о начальник Ахмед?» И Ахмед-ад-Данаф потряс воротником. «Почему?» – спросил халиф. И Ахмед ответил: «Я её не знаю, но обяжи Шумана её поймать, – он знает и её и её дочь и говорит, что она устроила эти штуки не из жадности до чужих вещей, но чтобы стала видна её ловкость и ловкость её дочери и чтобы ты назначил ей жалованье её мужа, а её дочери – такое жалованье, какое было у её отца».
И Шуман попросил, чтобы Далилу не убивали, когда он её приведёт. И халиф воскликнул: «Клянусь жизнью моих дедов, если она возвратит людям их вещи, ей будет пощада, и она под заступничеством Шумана!» – «Дай мне для неё платок пощады, о повелитель правоверных», – сказал Шуман. И халиф молвил: «Она под твоим заступничеством», – и дал ему платок пощады.
И Шуман вышел и пошёл к дому Далилы и кликнул её; и ему ответила её дочь Зейнаб, и тогда он спросил: «Где твоя мать?» – «Наверху», – ответила Зейнаб. И Шуман сказал: «Скажи ей, чтобы она принесла вещи людей и пошла со мной к халифу. Я принёс ей платок пощады, и если она не пойдёт добром, пусть упрекает сама себя».
И Далила спустилась и повесила платок себе на шею и отдала Шуману чужие вещи, погрузив их на осла ослятника и на коня бедуина. И Шуман сказал ей: «Остаётся одежда моего старшего и одежда его людей». – «Клянусь величайшим именем, я их не раздевала!» – ответила Далила. И Шуман сказал: «Твоя правда, но это штука твоей дочери Зейнаб, и это услуга, которую она тебе оказала».
И он пошёл, а старуха с ним, в диван халифа, и Хасан выступил вперёд и показал халифу вещи и подвёл к нему Далилу; и когда халиф увидел её, он приказал её кинуть на коврик крови. «Я под твоей защитой, о Шуман!» – крикнула Далила. И Шуман поднялся и поцеловал халифу руку и сказал: «Прощение, ты дал ей пощаду!» – «Она под защитой твоего великодушия, – сказал халиф. – Подойди сюда, старуха, как твоё имя?» – «Моё имя Далила», – отвечала она. И халиф сказал: «Поистине, ты хитрюга и хитрица!» И её прозвали Далила-Хитрица. «Зачем ты устроила эти плутни и утомила наши сердца?» – спросил потом халиф. И она ответила: «Я сделала эти плутни не от жадности до чужих вещей, но я услышала о плутнях Ахмеда-ад-Данафа, которые он устроил в Багдаде, и о плутнях Хасана-Шумана и сказала себе: „Я тоже сделаю так, как они!“ И я уже возвратила людям их вещи».
И тут поднялся ослятник и сказал: «Закон Аллаха между мною и ею! Ей недостаточно было взять моего осла, и она напустила на меня цирюльника-магрибинца, который вырвал мне зубы и прижёг мне виски два раза…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот восьмая ночь
Когда же настала семьсот восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ослятник поднялся и сказал: „Закон Аллаха между мною и ею! Ей недостаточно было взять моего осла, и она напустила на меня цирюльника-магрибинца, который вырвал мне зубы и прижёг виски два раза“.
И халиф приказал дать ослятнику сто динаров и красильщику сто динаров и сказал: «Иди открой свою красильню!» И они пожелали халифу блага и ушли, а бедуин взял свои вещи и своего коня и сказал: «Запретно мне входить в Багдад и есть пирожки с мёдом!»
И всякий, кому что-либо принадлежало, получил своё, и все разошлись, и тогда халиф молвил: «Пожелай от меня чего-нибудь, о Далила!» И Далила сказала: «Мой отец заведовал у тебя письмами, я воспитывала почтовых голубей, а мой муж был начальником в Багдаде, и я хочу получать жалованье моего мужа, а моя дочь хочет иметь жалованье своего отца». И халиф назначил им то, что они пожелали; а потом Далила сказала: «Я хочу от тебя, чтобы я была привратницей хана».
А халиф устроил хан с тремя домами, чтобы там жили купцы, и к хану было приставлено сорок рабов и горок собак, – халиф привёз их от правителя Сулеймании, когда он отставил его, и сделал для собак ошейники. А в хане был раб-повар, который стряпал еду для рабов и кормил собак мясом. «О Далила, – сказал халиф, – я запишу тебя надсмотрщицей хана, и если оттуда что-нибудь пропадёт, с тебя будут взыскивать». – «Хорошо, – сказала Далила, – но только посели мою дочь в помещении, которое над воротами хана. В этом помещении есть площадка, а голубей хорошо воспитывать только на просторе».
И халиф приказал так сделать, и дочь её перенесла все свои вещи в помещение над воротами хана, а Далила приняла сорок птиц, которые носили письма; что же касается Зейнаб, то она повесила у себя в помещении те сорок одежд и одежду Ахмеда-ад-Данафа.
А Далилу халиф сделал начальницей над сорока рабами и наказал им её слушаться. И она устроила себе место, чтобы жить за воротами хана, и стала каждый день ходить в диван – может быть, халифу понадобится послать письмо в какую-нибудь страну, – и не уходила из дивана до конца дня; и те сорок рабов стояли и охраняли хан, а когда наступала ночь, Далила спускала собак, чтобы они сторожили хан ночью.
Вот что случилось с Далилой-Хптрицей в Багдаде.
Что же касается до Али-аз-Зейбака каирского, то это был ловкач, который жил в Каире в то время, когда начальник дивана был человек по имени Садах египетский, у которого было сорок приближённых. И приближённые Салаха египетского устраивали ловушки ловкачу Али и думали, что он попадётся, и они искали его, и оказывалось, что он убегал, как убегает ртуть, и поэтому его прозвали «Каирская ртуть».
И вот однажды, в один из дней, ловкач Али сидел в казарме среди своих приближённых, и сердце его сжималось, и стеснялась у него грудь. И начальник казармы увидел, что он сидит с нахмуренным лицом, и сказал: «Что с тобой, о старший? Если у тебя стеснилась грудь, пройдись разок по Каиру: твоя забота рассеется, когда ты пройдёшься по его рынкам». И Али поднялся и вышел пройтись по Каиру, но его грусть и забота ещё увеличились.
И он проходил мимо винной лавки и сказал себе: «Войду и напьюсь!» И он вошёл и увидел семь рядов людей. «О виноторговец, – сказал он, – я буду сидеть только один». И виноторговец посадил его в комнате одного и принёс ему вино, и Али пил, пока не исчез из мира.
А потом он вышел из винной лавки и пошёл по Каиру, и до тех пор ходил по его площадям, пока не дошёл до Красной улицы, и дорога перед ним становилась свободной от людей, так как его боялись. И Али обернулся и увидел водоноса, который поил людей из кувшина и кричал на дороге: «О Аллах-заменяющий! Нет напитка, кроме как из изюма, нет сближения, кроме как с любимым, и не сидит на почётном месте никто, кроме разумного!» – «Подойди напои меня!» – сказал Али. И водонос посмотрел на него и подал ему кувшин; и Али взглянул в кувшин и встряхнул его и вылил на землю. «Ты не будешь пить?» – спросил его водопое. И Али ответил: «Напои меня!» И водонос снова наполнил кувшин, и Али взял его и встряхнул и вылил па землю, и в третий раз сделал то же самое. И водонос сказал: «Если ты не будешь пить, я пойду». – «Напои меня!» – сказал Али. И водонос наполнил кувшин и подал его Али, и тот взял его и выпил. И потом он дал водоносу динар, и вдруг водонос посмотрел на него и счёл его ничтожным и сказал: «Награди тебя Аллах, награди тебя Аллах, о юноша! Маленькие люди для иных – большие люди…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот девятая ночь
Когда же настала семьсот девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда ловкач Али дал водоносу динар, водонос посмотрел на него и счёл его ничтожным и сказал: „Награди тебя Аллах, награди тебя Аллах! Маленькие люди у иных – большие люди!“
И ловкач Али подошёл к водоносу и схватил его за платье и вытащил драгоценный кинжал, как тот, о котором были сказаны такие два стиха:
Ударь же твёрдым кинжалом ты, не бойся же
Никого ты в мире, – лишь гнев творца нам страшен.
В стороне держись от позорных качеств и век не будь
Ты без качеств тех, что присущи благородным.
«О старец, – сказал Али, – поговори со мной разумно! Цена за твой бурдюк, если он и дорог, дойдёт всего до двух дирхемов, а в три кувшина, которые я вылил на землю, войдёт с ритль воды». – «Да», – ответил водонос. И Али сказал: «А я дал тебе золотой динар, почему же ты меня унижаешь? Разве ты видел кого-нибудь доблестнее и благороднее меня?» – «Я видел человека доблестнее и благороднее тебя; пока женщины будут рожать, не найдётся на свете другого, столь доблестного и благородного», – ответил водонос. «Кого ты видел доблестнее и благороднее меня?» – спросил Али. И водонос сказал: «Знай, что со мной был удивительный случай. Мой отец был старостой продавцов воды глотками в Каире, и он умер и оставил мне пять верблюдов и мула, и лавку, и дом; но бедному ведь никогда не довольно, а когда ему довольно – он умирает. И я сказал себе: „Поеду в Хиджаз!“ – и набрал караван верблюдов; и я до тех пор занимал деньги, пока не оказалось за мной пятьсот динаров. И все это пропало у меня во время хаджжа. И я сказал себе: „Если я вернусь в Каир, люди посадят меня в тюрьму из-за моих денег“. И я отправился с сирийским караваном и доехал до Халеба, а из Халеба я отправился в Багдад. И я спросил, где староста багдадских водоносов, и мне указали его; и я вошёл к нему и прочитал ему „Фатиху“, и он спросил меня о моем положении, и я рассказал ему обо всем, что со мной случилось.
И он отвёл мне лавку и дал бурдюк и принадлежности, и я пошёл через ворота Аллаха и стал ходить по городу. И я дал одному человеку кувшин, чтобы напиться, и он сказал мне: «Я ничего не ел, и мне нечего запивать; меня сегодня пригласил скупой и принёс и поставил передо мной два кувшина, и я сказал ему: „О сын гнусного, разве ты меня чем-нибудь накормил, что даёшь мне запивать?“ Уходи же, водонос, и подожди, пока я чего-нибудь не поем, и потом напои меня».
И я подошёл к другому, и он сказал мне: «Аллах тебя наделит!» И я был в таком положении до времени полудня, и никто ничего мне не дал.
И я сказал про себя: «О, если бы я не приходил в Багдад!» И вдруг я увидел людей, которые быстро бежали, и последовал за ними и увидел великолепное шествие, где люди тянулись по двое, и все они были в ермолках и чалмах, в бурнусах и войлочных куртках и были закованы в сталь.
И я спросил кого-то: «Чья это свита?» И спрошенный сказал мне: «Свита начальника Ахмеда-ад-Данафа». – «Какая у него должность?» – спросил я. И мне сказали: «Он начальник дивана и начальник в Багдаде и надзирает за сушей. Ему полагается с халифа каждый месяц тысяча динаров, и каждому из его приближённых – сто динаров. А Хасану-Шуману тоже полагается тысяча динаров, и сейчас они отправляются из дивана в свою казарму». И вдруг Ахмед-ад-Данаф увидел меня и сказал: «Подойди напои меня!» И я наполнил кувшин и дал ему, и он встряхнул его и вылил, и второй, и третий раз тоже, и на четвёртый он отхлебнул глоток, как ты, и спросил: «О водонос, откуда ты?» И я ответил: «Из Каира». – «Да приветствует Аллах Каир и его жителей! – сказал Ахмедад-Данаф. – А по какой причине ты пришёл в этот город?» И я рассказал ему свою историю и дал ему понять, что я задолжал и бегу от долгов и нужды; и Ахмед-адДанаф воскликнул: «Добро тебе пожаловать!» И потом он дал мне пять динаров и сказал своим приближённым: «Стремитесь к лику Аллаха и окажите ему милость!» И каждый из них дал мне динар, и Ахмед-ад-Данаф сказал мне: «О старец, пока ты останешься в Багдаде, тебе будет с нас столько же, всякий раз как ты дашь нам напиться».
И я начал ходить к ним, и стало добро притекать ко мне от людей, и через несколько дней я подсчитал то, что я от них нажил, и денег оказалось тысяча динаров. И я сказал себе: «Теперь для тебя правильнее уйти в родную страну». И я пошёл в казарму и поцеловал Ахмеду руки, и он спросил: «Что ты хочешь?» – «Я намерен уехать, – сказал я и произнёс такие два стиха:
В чужой земле пришельца пребывание
Сравню с постройкой я дворцов из ветра.
Разносит ветер то, что он построил,
И вот уходить решился пришелец обратно.
Караван отправляется в Каир, и я хочу пойти к моей семье», – сказал я ему. И он дал мне мула и сто динаров и сказал: «Мы хотим послать с тобой поручение, о шейх. Знаешь ли ты жителей Каира?» – «Да», – сказал я ему…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот десятая ночь
Когда же настала семьсот десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что водонос говорил: „И Ахмед-ад-Данаф дал мне мула и сто динаров и сказал: „Мы желаем послать с тобой поручение. Знаешь ли ты жителей Каира?“ – „Да“, – сказал я ему. И он сказал: „Возьми это письмо и доставь его Али-Зейбаку каирскому и скажи ему: «Твой старший желает тебе мира, и он теперь у халифа“. И я взял у него письмо и ехал, пока не прибыл в Каир; и меня увидели заимодавцы, и я им отдал то, что было за мной, а потом я сделался водоносом, и я не доставил письмо, так как я не знаю казармы Али-Зейбака каирского“.
И тогда Али сказал водоносу: «О старец, успокой свою душу и прохлади глаза! Я и есть Али-Зейбак каирский, первый из молодцов начальника Ахмеда-ад-Данафа. Давай письмо!»
И водопое подал ему письмо; и когда Али развернул его и прочитал, он увидел там такие два стиха: «К тебе пишу я, о краса красавцев, На том листке, что полетит по ветру.
Умей летать я, я б взлетел от страсти, Но как лететь, подрезаны коль крылья? – А после того: – Привет от начальника Ахмеда-ад-Данафа старшему из его детей – Али-Зейбаку каирскому. Мы осведомляем тебя о том, что я донимал Салаха-ад-дина египетского и играл с ним штуки, пока не похоронил его заживо, и повинуются мне его молодцы, среди которых находится Али-Катф-аль-Джамаль. Я сделался начальником Багдада в диване халифа, и мне предписано смотреть за сушей; и если ты блюдёшь договор, который заключён между нами, приходи ко мне. Может быть, ты сыграешь в Багдаде штуку, которая приблизит тебя к службе халифу, и он назначит тебе жалованье и оклад и выстроит тебе казарму. Вот в чем моя цель. И мир с тобой!»
И когда Али прочитал письмо, он поцеловал его и положил себе на голову и дал водоносу десять динаров в подарок за благую весть, а затем он отправился в казарму и вошёл к своим молодцам и осведомил их, в чем дело, и сказал: «Поручаю вас друг другу!» И потом он снял то, что на нем было, и надел плащ и тарбуш и взял футляр, в котором был дротик из дерева для копий длиной в двадцать четыре локтя, части которого вдвигались друг в друга. И начальник сказал ему: «Как же ты уезжаешь, когда казна пуста?» – «Когда я приеду в Сирию, я пришлю вам столько, что вам хватит», – сказал Али и ушёл своей дорогой.
И он нагнал отъезжавший караван и увидел там начальника купцов и с ним сорок купцов, и купцы погрузили свои тюки, а тюки начальника купцов лежали на земле. И Али увидел, что предводитель каравана – человек из Сирии, и он говорил погонщикам мулов: «Пусть кто-нибудь из вас мне поможет»; но они только бранили его и ругали.
И Али сказал про себя: «Мне будет хорошо путешествовать только с этим предводителем!»
А Али был безбородый, красивый, и он подошёл к предводителю и поздоровался с ним, и предводитель приветствовал его и спросил: «Что ты хочешь?» И Али ответил: «О дядюшка, я увидел, что ты один, а груза у тебя на сорок мулов. Почему же ты не привёл людей, чтобы помочь тебе?» – «О дитя, – отвечал предводитель, – я нанял двух молодцов и одел их и положил каждому за пазуху по двести динаров, и они помогали мне до монастыря, а потом они убежали». – «А куда вы идёте?» – спросил Али. И предводитель ответил: «В Халеб». И тогда Али сказал: «Я тебе помогу».
И они погрузили тюки, и поехали, и начальник купцов сел на мула и тоже поехал, и сирийский предводитель каравана обрадовался приходу Али и полюбил его.
И подошла ночь, и люди сделали привал, поели и попили, а когда настало время сна, Али лёг на землю и представился спящим. И предводитель лёг близко от него, и тогда Али встал со своего места и сел у входа в шатёр купца; и предводитель повернулся и хотел взять Али в объятия, но не нашёл его, и тогда он сказал про себя: «Может быть, он кому-нибудь обещал, и тот взял его; но я – достойнее, и в другую ночь я его запру».
Что же касается Али, то он просидел у входа в шатёр купца, пока не приблизилась заря, и тогда он пришёл и лёг подле предводителя; а когда тот проснулся, он увидел Али и сказал про себя: «Если я его спрошу: „Где ты был?“ – он оставит меня и уйдёт».
И Али до тех пор обманывал его, пока они не приблизились к одной пещере; а в этой пещере была берлога, где жил сокрушающий лев; и каждый раз, как там проходил караван, путники кидали между собой жребий, и всякого, кому он выпадал, бросали льву.
И кинули жребий, и он пал не на кого иного, как на начальника купцов; и вдруг лев преградил им дорогу, высматривая того, кого он возьмёт из каравана.
И начальник купцов впал в великую скорбь и сказал предводителю каравана: «Аллах да обманет твоё счастье и твоё путешествие! Но я завещаю тебе после моей смерти отдать тюки моим детям». – «Какова причина этой истории?» – спросил ловкач Али. И ему рассказали, в чем дело, и он воскликнул: «И чего вы бежите от степной кошки? Я обязуюсь перед вами убить её».
И предводитель пошёл к купцу и рассказал ему об этом, и купец сказал: «Если он его убьёт, я дам ему тысячу динаров». И остальные купцы сказали; «Мы тоже дадим ему денег».
И тогда Али снял плащ, под ним оказались стальные доспехи, и он вынул стальной меч, и вышел ко льву один, и закричал на него.
И лев бросился на Али, и Али каирский ударил льва мечом между глаз и разрубил его пополам, а предводитель и купцы смотрели на него. И Али сказал предводителю: «Не бойся, о дядюшка!» И предводитель воскликнул: «О дитя моё, я стал твоим слугой!» А купец поднялся и обнял Али и поцеловал его меж глаз и дал ему тысячу динаров, и каждый из купцов дал ему двадцать динаров, и Али сложил все деньги у купца.
И они проспали ночь, а утром уже направились к Багдаду, и достигли они Берлоги львов и Долины собак, и вдруг оказался в ней один бедуин, непокорный и преграждающий дорогу, с которым был отряд из его племени.
И он напал на путников, и люди разбежались перед ним, и купец воскликнул: «Пропали мои деньги!» И вдруг приблизился Али, одетый в шкуру, увешанный колокольчиками, и он вынул свой дротик и приладил его колена одно к другому, а потом он выкрал одного из коней бедуина и сел на него верхом и сказал бедуину: «Выходи против меня с копьём!» И он встряхнул колокольчиками, и конь бедуина шарахнулся от колокольчиков, а Али ударил по дротику бедуина и сломал его и, ударив бедуина по шее, скинул ему голову.
И люди бедуина увидели это и сгрудились против Али. И Али воскликнул: «Аллах велик!» И он напал на них и разбил их, и они обратились в бегство.
А потом Али поднял голову бедуина на копьё, и купцы оказали ему милости, и они ехали, пока не достигли Багдада. И ловкач Али потребовал от купца свои деньги, и купец отдал их ему, и Али вручил их предводителю каравана и сказал ему: «Когда ты поедешь в Каир, спроси, где моя казарма, и отдай деньги начальнику казармы».
И Али проспал ночь, а утром вошёл в город и прошёл по нему, спрашивая, где казарма Ахмеда-ад-Данафа, по никто её не показал.
И Али шёл, пока не дошёл до Площади Потрясения, и увидел играющих детей, среди которых был один мальчик по имени Ахмед-аль-Лакит, и сказал себе: «Не получить о них вестей иначе, как от их детей!»
И Али осмотрелся и увидел торговца сладостями и купил у него сладкого, а потом он кликнул детей; и вдруг Ахмед-аль-Лакит прогнал от него других детей, а сам подошёл и спросил Али: «Чего ты хочешь?» И Али ответил: «У меня был ребёнок, и он умер, и я увидел во оно, что он просит сладкого, и вот я купил сладкого и хочу дать каждому мальчику по куску». И он дал кусок Ахмеду-аль-Лакиту, и тот посмотрел на сладкое и увидел приставший к нему динар и сказал Али: «Уходи, нет во мне мерзости, – спроси про меня людей». И Али сказал ему: «О дитя моё, только ловкач даёт плату и только ловкач берет плату. Я кружил по городу и искал казарму Ахмеда-ад-Данафа, по никто мне её не указал. Этот динар – тебе плата, если ты мне укажешь казарму Ахмеда-ад-Данафа». – «Я побегу впереди тебя, – сказал тогда Ахмед, – а ты побежишь сзади меня, и когда я подойду к казарме, я подцеплю ногой камешек и брошу его в ворота, и ты узнаешь их».
И мальчик побежал, и Али бежал за ним, пока он не взял ногой камень и не бросил им в ворота казармы, и тогда Али узнал их…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот одиннадцатая ночь
Когда же настала семьсот одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Ахмед-аль-Лакит побежал перед ловкачом Али и показал ему казарму и Али узнал её, он схватил мальчика и хотел вырвать у него динар, но не смог. И тогда он сказал ему: „Иди, ты заслужил награду, так как ты мальчик острый, с полным разумом и храбрый. Если захочет Аллах, когда я стану начальником у халифа, я сделаю тебя одним из моих молодцов“.
И мальчик ушёл, а что касается Али-Зейбака каирского, то он подошёл к казарме и постучал в ворота, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «О надсмотрщик, открой ворота, это стук Али-Зейбака каирского». И надсмотрщик открыл ворота, и Али вошёл к Ахмеду-ад-Данафу, и тот приветствовал его и встретил объятиями, и его сорок человек тоже поздоровались с Али; а потом Ахмед-ад-Данаф одел его в роскошную одежду и сказал: «Когда халиф сделал меня у себя начальником, он одел моих молодцов, и я оставил для тебя эту одежду». И затем они посадили Али на почётное место и принесли еду и поели, и принесли напитки и выпили, и пили до утра, и потом Ахмедад-Данаф сказал Али-Зейбаку каирскому: «Берегись ходить по Багдаду, а, напротив, оставайся сидеть в этой казарме». – «Почему? – спросил Али. – Разве я пришёл, чтобы запереться? Я пришёл только для того, чтобы гулять». – «О дитя моё, – сказал Ахмед-ад-Данаф, – не думай, что Багдад подобен Каиру. Это – Багдад, местопребывание халифа, и в нем много ловкачей, и ловкость растёт в нем, как овощи растут на земле».
И Али оставался в казарме три дня, и потом Ахмедад-Данаф сказал Али каирскому: «Я хочу приблизить тебя к халифу, чтобы он назначил тебе жалованье». – «Когда придёт время», – ответил Али. И Ахмед оставил его.
И в один из дней Али сидел в казарме, и сжалось у него сердце, и стеснилась его грудь, и он сказал себе: «Пойди пройдись по Багдаду, чтобы твоя грудь расправилась».
И он вышел и стал ходить из переулка в переулок и увидел посреди рынка лавку, и вошёл туда, и пообедал, и вышел, чтобы вымыть руки, – и вдруг он увидел сорок рабов со стальными мечами и в войлочных куртках, и они ехали по двое, и сзади всех была Далила-Хитрица, которая ехала на муле, и у неё на голове был покрытый золотом шлем со стальным шаром, и была у неё кольчуга и прочее, что подходит к этому.
А Далила ехала из дивана, возвращаясь в хан, и, заметив Али-Зейбака каирского, она всмотрелась в него и увидела, что он похож на Ахмеда-ад-Данафа длиной и шириной, и на нем плащ и бурнус, и у него стальной шлем и прочее в этом роде, и храбрость блещет на нем, свидетельствуя за него, а не против него.
И Далила поехала в хан и свиделась там со своей дочерью Зейнаб и принесла доску с песком, и когда она рассыпала песок, вышло, что имя этому человеку Али каирский и что его счастье превосходит её счастье и счастье её дочери Зейнаб.
«О матушка, что тебе явилось, когда ты гадала на этой доске?» – спросила её Зейнаб. И Далила сказала: «Я видела сегодня юношу, который похож на Ахмеда-адДанафа, и боюсь, что он услышит, что ты раздела Ахмеда-ад-Данафа и его молодцов, и придёт в хан и сыграет с нами штуку, чтобы отомстить за своего старшего, и отомстит за его сорок приближённых. И я думаю, что он живёт в казарме Ахмеда-ад-Данафа». – «Что это такое? – сказала её дочь Зейнаб. – Мне кажется, что ты все о нем обдумала».
И затем она надела самое роскошное из бывших у неё платьев и вышла пройтись по городу; и когда люди её увидали, они стали в неё влюбляться, а она обещала, и клялась, и слушала, и повергала людей. И так она ходила с рынка на рынок, пока не увидела Али каирского, который подходил к ней, и тогда она толкнула его плечом, и обернулась, и воскликнула: «Да продлит Аллах жизнь людей разума! Как прекрасен твой образ!» – «Чья ты?» – спросил Али. И Зейнаб ответила: «Такого же щёголя, как ты». – «Ты замужняя или незамужняя?» – спросил Али. «Замужняя», – ответила Зейнаб. И Али спросил: «У меня или у тебя?» – «Я дочь купца, – сказала Зейнаб, – и мой муж тоже купец, и я в жизни никуда не выходила раньше сегодняшнего дня. Дело в том, что я состряпала кушанье и решила поесть, но не нашла в себе к этому охоты. А когда я увидела тебя, любовь к тебе запала мне в сердце. Возможно ли, чтобы ты пожелал залечить моё сердце и съел у меня кусочек?» – «Кто приглашает, тому должно внять», – сказал Али. И Зейнаб пошла, и он следовал за нею из переулка в переулок, а потом он сказал себе, идя за ней: «Что ты делаешь? Ты – чужеземец, а в преданиях сказано: „Кто совершит блуд на чужбине, того сделает Аллах обманувшимся“. Но отстрани её от себя мягко».
«Возьми этот динар, и пусть это будет в другое время», – сказал он. И Зейнаб воскликнула: «Клянусь величайшим именем Аллаха, невозможно, чтобы ты не пошёл со мной сейчас домой, и я тебе удружу!»
И Али следовал за нею, пока она не пришла к воротам дома с высокими сводами, и засов на воротах был задвинут. «Открой этот засов!» – сказала Зейнаб. И Али спросил: «А где ключ?» – «Пропал», – ответила Зейнаб; и Али сказал: «Всякий, кто открыл засов без ключа, есть преступник, и судье надлежит проучить его, и я не знаю, чем бы открыть его без ключа».
И Зейнаб приподняла с лица изар, и Али посмотрел на неё взглядом, оставившим в нем тысячу вздохов, а затем она накинула изар на засов и произнесла над ним имена матери Мусы, и открыла его без ключа, и пошла, и Али последовал за нею и увидел мечи и оружие из стали.
И Зейнаб сняла изар и села рядом с Али, и тот сказал про себя: «Возьми сполна то, что определил тебе Аллах!» И затем он склонился к ней, чтобы взять поцелуй с её щеки, но она приложила к щеке руку и сказала: «Нет удовольствия иначе, как ночью!»
И она принесла скатерть с кушаньем и вином, и оба поели и выпили, а потом Зейнаб вышла и, наполнив кувшин водой из колодца, полила её Али на руки, и тот вымыл их. И когда это было так, Зейнаб вдруг ударила себя по груди и воскликнула: «У моего мужа был перстень с яхонтом, заложенный за пятьсот динаров, и я надела его, и он оказался широк, и я сузила его воском, и когда я опускала ведро, перстень упал в колодец. Ты обернись к двери, а я разденусь и спущусь в колодец, чтобы достать его». – «Стыдно мне, чтобы ты спускалась, когда есть я, – сказал Али. – Никто не спустится, кроме меня».
И он снял с себя одежду и привязался к верёвке, и Зейнаб спустила его в колодец. А там было много воды, и Зейнаб сказала ему: «Верёвки не хватает, но ты отвяжись и спускайся». И Али отвязался и спустился в воду и погрузился в неё на несколько сажен, но не достал до дна колодца, а что касается Зейнаб, то она надела изар, взяла одежду Али и пошла к своей матери…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот двенадцатая ночь
Когда же настала семьсот двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Али каирский спустился в колодец, Зейнаб надела изар, взяла его одежду и пошла к своей матери и сказала ей: „Я раздела Али каирского и бросила его в колодец эмира Хасана, хозяина дома, и не бывать, чтобы он освободился“.
Что же касается эмира Хасана, хозяина дома, то он в это время отсутствовал и был в диване, и, придя, он увидел, что его дом открыт, и сказал конюху: «Почему ты не задвинул засов?» – «О господин, я задвинул его своей рукой», – ответил конюх. И тогда эмир воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы, в мой дом вошёл вор!»
И эмир Хасан вошёл и осмотрелся в доме и не увидел никого, и тогда он сказал конюху: «Наполни кувшин, я совершу омовение». И конюх взял ведро и опустил его и потянул – и почувствовал, что оно тяжёлое, и тогда он заглянул в колодец и увидел, что в ведре что-то сидит. И он снова бросил ведро в колодец, говоря: «О господин, ко мне вылез ифрит из колодца!» И эмир Хасан сказал ему: «Пойди приведи четырех факихов, которые почитают над ним Коран, чтобы он ушёл».
И когда конюх привёл факихов, эмир Хасан сказал им: «Встаньте вокруг этого колодца и почитайте над ифритом». А потом пришли раб и конюх и опустили ведро, и Али каирский уцепился за него и спрятался в ведре, и, выждав, пока его подтянут к ним близко, он выпрыгнул из ведра и сел между факихами. И те начали бить друг друга по щекам и кричать: «Ифрит, ифрит!» Но эмир Хасан увидал, что это юноша из людей, и спросил его: «Ты вор?» – «Нет», – отвечал Али. И эмир спросил: «Почему ты спустился в колодец?» – «Я спал и осквернился, – отвечал Али, – и я вышел, чтобы помыться в реке Тигре, и нырнул, и вода затянула меня под землю, так что я вышел из этого колодца». – «Говори правду», – сказал эмир Хасан. И Али рассказал ему обо всем, что случилось, и тогда эмир вывел его из дома в старой одежде.
И Али пошёл в казарму Ахмеда-ад-Данафа и рассказал о том, что ему выпало, и Ахмед сказал: «Разве я не говорил тебе, что в Багдаде есть женщины, которые играют штуки с мужчинами?» – «Ради величайшего имени, – сказал Али-Катф-аль-Джамаль, – расскажи, как это ты – глава молодцов в Каире – и тебя раздевает женщина?» И Али стало тяжело, и он начал раскаиваться; и Ахмед-ад-Данаф одел его в другую одежду; а потом Хасан-Шуман спросил его: «А ты знаешь эту женщину?» – «Нет», – отвечал Али. И Хасан сказал: «Это Зейнаб, дочь Далилы-Хитрицы, привратницы хана халифа. Разве ты попался в её сети, о Али?» – «Да», – ответил Али. И Хасан сказал: «О Али, она забрала одежду твоего старшего и одежду всех его молодцов». – «Это позор для вас», – сказал Али. И Хасан спросил: «А что ты хочешь?» – «Я хочу на ней жениться», – сказал Али. «Не бывать этому! Утешь без неё свою душу!» – воскликнул Хасан. Но Али спросил: «А как мне схитрить, чтобы на ней жениться?» – «Добро тебе пожаловать! Если ты будешь пить из моей руки и пойдёшь под моим знаменем, я приведу тебя к тому, чего ты от неё хочешь», – сказал Шуман. «Хорошо», – ответил Али. И Хасан сказал: «О Али, сними с себя одежду!» И Али снял с себя одежду, и Хасан взял котёл и вскипятил в нем что-то вроде смолы и намазал ею Али, и тот стал подобен чёрному рабу. И он намазал ему губы и щеки, и насурьмил ему глаза красной сурьмой, и одел его в одежду слуги, а потом принёс скатерть с кебабом и вином и сказал: «В хане есть чёрный раб-повар, на которого ты стал похож, и ему нужны на рынке только мясо и зелень. Пойди к нему и осторожно заговори словами рабов, и поздоровайся, и скажи: „Давно я не встречался с тобою за бузой!“ И он скажет тебе; „Я занят, и у меня на шее сорок рабов, которым я стряпаю на стол к обеду и на стол к ужину, и я кормлю собак, и готовлю скатерть для Далилы и скатерть для её дочери Зейнаб“. А ты скажи ему: „Пойдём поедим кебаба и выпьем бузы“, – и приходи с ним в казарму и напои его, а затем спроси его, что он стряпает, из скольких блюд, и спроси про еду для собак, и про ключ от кухни, и про ключ от погреба, и он тебе расскажет, – пьяный ведь расскажет обо всем, что он скрывает в трезвом состоянии; и потом одурмань его банджем, надень его одежду, заткни за пояс ножи, возьми корзину для зелени, пойди на рынок и купи мяса и зелени. Потом пойди на кухню и в погреб и состряпай варево, а затем разлей его; возьми кушанье и пойди с ним к Далиле в хан и положи в кушанье банджа, чтобы одурманить собак, и рабов, и Далилу, и её дочь Зейнаб; а после того войди в дом и принеси оттуда все одежды. А если хочешь жениться на Зейнаб, принеси с собой сорок птиц, которые носят письма».
И Али вышел, и увидел раба-повара, и поздоровался с ним и сказал: «Давно мы не встречались с тобой за бузой». И повар ответил: «Я занят стряпнёй для рабов и для собак». И Али взял его и напоил и спросил про кушанье – из скольких оно блюд. И повар ответил: «Каждый день пять блюд на обед и пять блюд на ужин, а вчера они потребовали от меня шестое блюдо – рис с мёдом, и седьмое блюдо – варево из гранатных зёрнышек». – «А что это за трапеза, которую ты готовишь?» – спросил Али. И повар сказал: «Я ношу трапезу Зейнаб, а потом ношу трапезу Далиле и кормлю ужином рабов, а затем я даю вечерний корм собакам, и каждой из них я даю мяса вдоволь, а самое меньшее, что им нужно – ритль».
И судьба заставила Али забыть спросить про ключи, и он снял с раба одежду и надел её сам и, взяв корзину, пошёл на рынок и забрал мяса и зелени…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот тринадцатая ночь
Когда же настала семьсот тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Али-Зейбак каирский, одурманив банджем раба-повара, взял ножи и засунул их за пояс, а потом он захватил корзину для зелени и пошёл на рынок и купил мяса и зелени; и затем он вернулся и вошёл в ворота хана и увидел Далилу, которая сидела, всматриваясь во входящего и в выходящего, и увидал, что сорок рабов вооружены. И Али укрепил своё сердце; и когда Далила увидела его, она его узнала и воскликнула: „Ступай обратно, о начальник воров! Или ты будешь устраивать со мной штуки в хане?“
И Али каирский, в образе негра, обернулся к Далиле и сказал ей: «Что ты говоришь, о привратница?» И Далила воскликнула: «Что ты сотворил с рабом-поваром и что ты с ним сделал? Ты его убил или одурманил банджем?»
«Какой раб-повар? Разве здесь есть раб-повар, кроме меня?» – спросил Али. «Ты лжёшь, ты – Ализейбак каирский!» – воскликнула старуха. И Али сказал ей на языке рабов: «О привратница, каирцы – белые или чёрные? Я больше не буду служить». – «Что с тобой, о сын нашего дяди?» – спросили его рабы. И Далила сказала: «Это не сын вашего дяди, это Али-Зейбак каирский, и похоже, что он одурманил сына вашего дяди и убил его». – «Это сын нашего дяди, Сад-Аллах, повар», – сказали рабы. И Далила воскликнула; «Это не сын вашего дяди, это Али каирский, и он выкрасил себе кожу!»
«Кто такой Али? Я Сад-Аллах», – сказал Али. «У меня есть мазь для испытания!» – воскликнула Далила; и она принесла какую-то мазь и намазала ею руку Али и стала её тереть, но чернота не сошла. И рабы сказали: «Позволь ему пойти готовить нам обед!» – «Если это сын вашего дяди, он будет знать, чего вы требовали от него вчера вечером и сколько он стряпает блюд каждый день», – сказала Далила. И его спросили про блюда и про то, чего требовали вчера вечером, и Али сказал: «Чечевица, рис, суп, тушёное мясо и питьё из розовой воды, и шестое блюдо – рис с мёдом, и седьмое блюдо – гранатные зёрнышки, а на ужин то же самое». – «Он сказал правду!» – воскликнули рабы. И Далила молвила: «Войдите с ним, и если он узнает кухню и погреб – он сын вашего дяди, а если нет – убейте его».
А повар воспитал кошку, и всякий раз, как он подходил, кошка становилась у дверей кухни, а потом, когда повар входил, вскакивала ему на плечо. И когда Али вошёл и кошка увидела его, она вскочила ему на плечо, и Али сбросил её, и она побежала перед ним в кухню, и Али заметил, что она остановилась перед дверью кухни. И Али взял ключи и увидел один ключ, на котором были остатки перьев, и узнал, что это ключ от кухни, – и тогда он отпер кухню и положил зелень и вышел. И кошка побежала перед ним и направилась к дверям погреба, и Али догадался, что это погреб, и взял ключи. Он увидел один ключ, на котором были следы жира, и понял, что это ключ от погреба, и отпер его.
«О Далила, – сказали рабы, – если бы это был чужой, он бы не знал, где кухня и где погреб, и не узнал бы ключей. Это сын нашего дяди Сад-Аллах». – «Он узнал помещение из-за кошки и отличил ключи один от другого по внешности, но это дело со мной не пройдёт!» – воскликнула Далила. А Али вошёл на кухню и состряпал кушанья и отнёс трапезу Зейнаб и увидал свои одежды у нёс в комнате.
А потом он поставил трапезу Далиле и дал пообедать рабам и накормил собак, и во время ужина он сделал то же.
А ворота отпирались и запирались только по солнцу: утром и вечером. И Али вышел и закричал: «О жильцы, рабы не спят и сторожат, и мы спустили собак, и всякий, кто войдёт, пусть бранит одного себя».
И Али задержал вечерний корм собак и положил в него яду и потом дал его им; и когда собаки съели его, они околели. И Али одурманил банджем всех рабов, и Далилу, и её дочь Зейнаб, а потом он поднялся, забрал одежду и почтовых голубей, и отпер хан, и вышел, и пришёл в казарму.
И Хасан-Шуман увидел его и спросил: «Что ты сделал?» И Али рассказал ему обо всем, что было; и Шуман похвалил его. А потом Али снял с себя одежду, и Шуман вскипятил одну траву и вымыл ею Али – и он стал белым, как был.
И Али пошёл к рабу и одел его в его одежду и разбудил его после банджа, и раб поднялся, и пошёл к зеленщику, и забрал зелень, и вернулся в хан.
Вот что было с Али-Зейбаком каирским. Что же касается Далилы-Хитрицы, то у неё поселился один купец в числе жильцов, и он вышел из своей комнаты, когда заблистала заря, и увидел, что ворота хана открыты, рабы одурманены, а собаки мёртвые. И он вошёл к Далиле и увидел, что она тоже одурманена, и на шее у неё бумажка, а возле её головы он нашёл губку с противоядием от банджа. И тогда он приложил губку к ноздрям Далилы, и та очнулась и, очнувшись, сказала: «Где я?» И купец сказал: «Я вышел и увидел, что ворота хана отперты, и увидел, что ты одурманена, и рабы тоже, а что до собак, то я увидел их мёртвыми».
И Далила взяла бумажку и увидела на ней надпись: «Сделал это дело не кто иной, как Али каирский», и дала рабам и Зейнаб, своей дочери, понюхать противоядие от банджа и воскликнула: «Не говорила ли я вам, что это Али каирский?» А потом она сказала рабам: «Скрывайте это дело!» И сказала своей дочери: «Сколько раз я тебе говорила, что Али не оставит мести, и он сделал это дело за то, что ты с ним устроила! Он бы мог сделать с тобой и ещё кое-что, кроме этого, но ограничился этим, чтобы сохранить милость халифа и желая любви между нами».
И потом Далила сняла одежду молодцов и надела одежду женщин и, повязав платок себе на шею, отправилась в казарму Ахмеда-ад-Данафа. А когда Али пришёл в казарму с одеждами и почтовыми голубями, Шуман поднялся и дал надсмотрщику цену сорока голубей, и тот купил их и сварил и разделил между людьми.
И вдруг Далила постучала в ворота, и Ахмед-ад-Данаф сказал: «Это стук Далилы; открой ей, о надсмотрщик!» И надсмотрщик открыл Далиле, и она вошла…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьсот четырнадцатая ночь
Когда же настала семьсот четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда надсмотрщик открыл Далиле ворота казармы, она вошла, и Шуман спросил её: „Что привело тебя сюда, о злосчастная старуха? Ты заодно с твоим братом, Зурейком-рыбником!“ – „О начальник, – сказала старуха, – право против меня, и вот моя шея перед тобою. Но тот молодец, который устроил со мной эту штуку, кто он из вас?“
«Это первый из моих молодцов», – сказал Ахмед-ад-Данаф». И Далила молвила: «Ты – ходатай Аллаха перед ним, чтобы он принёс мне голубей для писем и все другое, и считай это милостью мне». – «Аллах да встретит тебя воздаянием, о Али! Зачем ты сварил этих голубей?» – воскликнул Шуман. И Али ответил: «Я не знал, что это голуби для писем». – «О надсмотрщик, – сказал Ахмед, – подай их нам!» И надсмотрщик подал голубей, и Далила взяла кусочек голубя и пожевала его и сказала: «Это не мясо птиц для писем. Я кормлю их зёрнышками мускуса, и их мясо делается как мускус». – «Если ты хочешь получить почтовых голубей, исполни желание Али каирского», – сказал Шуман. «А какое у него желание?» – спросила Далила. И Шуман сказал: «Чтобы ты женила его на твоей дочери Зейнаб». – «Я властна над нею только добром», – сказала Далила. И Хасан сказал Али каирскому: «Отдай ей голубей!» И тот отдал их Далиле.
И Далила взяла их и обрадовалась, и Шуман сказал ей: «Ты непременно должна нам дать ответ удовлетворительный». – «Если он хочет на ней жениться, – сказала Далила, – то та штука, которую он устроил, ещё не ловкость. Ловкость лишь в том, чтобы он посватался к ней у её дяди, начальника Зурейка. Это её опекун, и он кричит: „Эй, вот ритль рыбы за пару джедидов!“[594] Он повесил у себя в лавке кошель и положил в него золота на две тысячи».
И когда люди услышали, что Далила говорит это, они вскочили и сказали: «Что это за слова, о распутница! Ты просто хочешь лишить нас нашего брата Али каирского!»
Далила ушла от них в хан и сказала своей дочери Зейнаб: «Тебя сватает у меня Али каирский». И Зейнаб обрадовалась, так как она полюбила его за то, что он от неё воздержался, и спросила свою мать, что произошло; и та сказала ей: «Я поставила ему условие, чтобы он посватался за тебя у твоего дяди, и ввергла его в погибель».
Что же касается Али каирского, то он обратился к своим товарищам и спросил: «Что это за Зурейк и кто он такой будет?» И ему сказали: «Он начальник молодцов земли иракской и может чуть что просверлить гору, схватить звезду и снять сурьму с глаз, и нет ему в таких делах равного. Но он раскаялся в этом и открыл лавку рыбника, и скопил рыбной торговлей две тысячи динаров, и положил их в кошель, к которому привязал шёлковый шнурок, а на шнурок он навешал мелких колокольчиков и погремушек и привязал шнурок к колышку за дверью лавки, так что соединил его с мешком. И всякий раз, как Зурейк открывает лавку, он вешает кошель и кричит: „Эй, где вы, ловкачи Каира, молодцы Ирака и искусники стран персидских! Зурейк-рыбак повесил кошель на своей лавке, и если тот, кто притязает на хитрость, возьмёт кошель, он ему достанется!“ И приходят молодцы, люди жадные, и хотят взять кошель, но не могут, так как Зурейк кладёт себе под ноги свинцовые лепёшки, когда жарит и зажигает огонь, и если приходит жадный, чтобы его отвлечь и взять кошель, он бросает в него свинцовой лепёшкой и губит его или убивает. И если ты пойдёшь против него, о Ал», ты будешь как тот, что бьёт себя по щекам на похоронах, а сам не знает, кто умер. Нет у тебя силы бороться с ним, и он тебе страшен. Не нужно тебе жениться на Зейнаб – кто что-нибудь оставит, и без этого проживёт ».
«Это позор, о люди, – сказал Али, – и мне непременно нужно забрать кошель. Но подайте мне женскую одежду».
И ему принесли женскую одежду, и он надел её, и выкрасил руки хенной и опустил покрывало, а потом он зарезал барашка, собрал кровь, вынул кишки, вычистил их и связал снизу, и наполнил кровью и привязал себе па бедра, а поверх них надел штаны и башмаки.
И он сделал себе груди из птичьих зобов и наполнил их молоком, и повязал на живот немного материи, а между животом и материей он положил хлопка и повязал сверху салфетку, всю прокрахмаленную, и всякий, кто видел его, говорил: «Как прекрасна эта задница!»
И вдруг подошёл ослятник, и Али дал ему динар, и ослятник посадил его и поехал с ним в сторону лавки Зурейка-рыбника, и Али увидел, что кошель повешен и из него виднеется золото.
А Зурейка жарил рыбу, и Али сказал: «О ослятник, что это за запах?» – «Запах рыбы Зурейка», – ответил ослятник. И Али сказал: «Я женщина беременная, и этот запах мне вредит. Принеси мне от него кусочек рыбы». И ослятник сказал Зурейку: «Ты уже стал обдавать своим запахом беременных женщин! Со мной жена эмира Хасана Шарр-ат-Тарика, и она почувствовала этот запах, а она беременна; дай ей кусок рыбы – плод пошевелился у неё в животе. О покровитель, избавь нас от этого дня!»
Зурейк взял кусок рыбы и хотел его изжарить, но огонь потух, и Зурейк вошёл, чтобы зажечь огонь. А Али сидел на осле, и о я опёрся на кишки и прорвал их, и кровь потекла у него между ногами, а Али закричал: «Ах, мой бок, моя спина!»
И ослятник обернулся и увидел, что льётся кровь, и спросил: «Что с тобой, о госпожа?» И Али в облике женщины ответил: «Я выкинула плод». И Зурейк выглянул и увидел кровь и убежал в лавку, испугавшись. И ослятник сказал ему: «Аллах да смутит твою жизнь, о Зурейк! Эта женщина выкинула плод, и ты ничего не можешь сделать против её мужа. Зачем ты обдал её твоим запахом? Я говорю тебе: дай ей кусок рыбы, а ты не хочешь».
И потом ослятник взял осла и ушёл своей дорогой, а когда Зурейк убежал в лавку, Али каирский протянул руку к мешку, по едва он достал до него, золото, бывшее в нем, забренчало, и зазвенели колокольчики, и погремушки, и кольца. И Зурейк воскликнул: «Проявился твой обман, о мерзавец! Ты строишь мне штуки, будучи в образе женщины! На, возьми то, что пришло к тебе!» И он бросил в него свинцовой лепёшкой. Но удар пропал напрасно и угодил в другого, и люди напали на Зурейка и стали ему говорить: «Ты торговец или боец? Если ты торговец, сними мешок и избавь людей от твоего зла». – «Во имя Аллаха! Слушаюсь!» – сказал Зурейк.
А что до Али, то он пришёл в казарму, и Шуман спросил его: «Что же ты сделал?» И Али рассказал ему обо всем, что с ним произошло, а потом он снял женскую одежду и сказал: «О Шуман, принеси мне одежду конюха». И Шуман принёс ему одежду, и Али взял её и надел, а потом он взял блюдо и пять дирхемов и отправился к Зурейку-рыбняку. «Что ты потребуешь, о господин?» – спросил Зурейк; и Али показал ему дирхемы в руке, и Зурейк хотел дать ему рыбы, которая лежала на стойке, но Али сказал ему: «Я возьму только горячей рыбы».
И Зурейк положил рыбу на сковородку и хотел её изжарить, но огонь потух, и Зурейк пошёл, чтобы зажечь его, и тогда Али каирский протянул руку, желая взять кошель, и коснулся его кончика, и погремушки, кольца и колокольчики забренчали, и Зурейк воскликнул: «Твоя штука со мной не удалась, хоть ты и пришёл в образе конюха. Я узнал тебя по тому, как ты держал в руке деньги и блюдо…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Свежее в блогах