О.Генри. Новый Конэй (О. Генри. Новелла)

<o:p> </o:p>

— В будущее воскресенье, — сказал Деннис Карнаган,-- я пойду

осматривать новый остров Конэй, который вырос, как птица Феникс, из пепла. Я

поеду туда с Норой Флин, и мы будем жертвою всех его мануфактурных обманов,

начиная с красно — фланелевого извержения Везувия до розовых шелковых лент

на курячьем самоубийстве в инкубаторах.

Был ли я там раньше? Был! Я был там в прошлый вторник.

Видел ли я достопримечательности? Нет, не видел!

В прошлый понедельник я вошел в союз кладчиков кирпича; и, согласно

правилам, мне в тот же день было приказано бросить работу, чтобы выразить

сочувствие бастующим укладчицам консервированной лососины в Такоме,

Вашингтон. Ум и чувства у меня были расстроены вследствие потери работы.

Вдобавок было тяжело на душе от ссоры с Норой Флин, неделю назад, из-за

резких слов, сказанных на полугодичном балу молочников и поливальщиков улиц.

Слова же эти были вызваны ревностью, ужасной жарой и этим дьяволом Энди

Коглин.

Итак, говорю я, я поеду на Конэй во вторник, и если американские горы,

смена впечатлений и кукуруза не развлекут меня и не вылечат, тогда уж не

знаю, что и делать. Вы, верно, слышали, что Конэй перестроен и в моральном

отношении? Старый Бауери, где вас силой заставляли сниматься на жестяной

пластинке, и где вам давали "по шее", не прочитав даже линии на вашей руке,

теперь называется Биржей. Киоски с венскими сосисками обязаны теперь по

закону иметь телеграфное бюро, а орехи в меду каждые четыре года

осматриваются отставным мореходным инспектором. Голова негра, в которую

прежде бросали шары, теперь признана нелегальной и по приказанию

полицейского комиссара заменена головой шофера.

Я слышал, что прежние безнравственные увеселения запрещены. Люди,

любившие приезжать из Нью-Йорка, чтобы посидеть на песке и поплескаться в

волнах прибоя, теперь покидают свои дома для того, чтобы пролезать чрез

вертящиеся рогатки и смотреть на подражание городским пожарам и наводнениям,

нарисованным на холсте. Говорят, что изгнаны все достойные порицания и

развращающие учреждения, позорившие старый Конэй, как-то: чистый воздух и

незастроенный пляж. Процесс чистки заключается будто бы втом, что повышена

цена с 10 до 25 центов, и что для продажи билетов приглашена блондинка, по

имени Модди, вместо Микки, плутовки из Бауери. Вот что говорят; я сам точно

ничего не знаю.

<o:p> </o:p>

Итак, я отправился в Конэй во вторник. Я слез с воздушной железной

дороги и направился к блестящему зрелищу. Было очень красиво.

Вавилонские башни и висячие сады на крышах горели тысячами

электрических огней, а улицы были полны народа. Правду говорят, что Конэй

равняет людей всех положений.

Я видел миллионеров, лузгающих кукурузу и толкущихся среди народа.

Я видел приказчиков из магазина готового платья, получающих восемь

долларов в месяц, в красных автомобилях, ссорящихся теперь из-за того, кто

нажмет гудок, когда доедут до поворота.

<o:p> </o:p>

Я ошибся, — подумал я: — мне нужен не Конэй. Когда человеку грустно,

ему требуются не сцены веселья. Для него было бы гораздо лучше предаться

размышлениям на кладбище или присутствовать на богослужении в Райском Саду

на крыше. Когда человек потерял свою возлюбленную, для него не будет

утешением заказать себе горячую кукурузу или видеть, как убегает лакей,

подавший ему стклянку с сахарной пудрой вместо соли, или слушать

предсказания Зозоокум, цыганки — хиромантки, о том, что у него будет трое

детей, и что ему надо ожидать еще одной серьезной напасти: плата за

предсказание двадцать пять центов.

Я ушел далеко, вниз на берег, к развалинам старого павильона, близ угла

нового частного парка Дримлэнд. Год тому назад этот павильон еще стоял

прямо, и слуга за мелкую монету швырял вам на стол недельную порцию клейкой

рыбешки с сухарями и дружески называл вас "олухом"; тогда порок

торжествовал, и вы возвращались в Нью-Йорк, имея достаточно денег в кармане,

чтобы сесть в трамвай на мосту. Теперь, говорят, на берегу подают кроликов

по-голландски, а сдачу вы получаете в кинематографе. Я присел у стены,

старого павильона, глядел на прибой, разбегавшийся по берегу, и думал о том

времени, когда прошлым летом я сидел на том же месте с Норой Флин. Это было

до реформы на острове, и мы были счастливы. Мы снимались на жестяных

пластинках, ели рыбу в притонах разврата, а египетская волшебница, пока я

ждал у двери, по руке предсказала Норе, что для нее было бы счастьем выйти

замуж за рыжеволосого малого, с кривыми ногами.

Я был вне себя от радости, услышав этот намек. Здесь, год тому назад,

Нора Флин положила обе свои руки в мою руку, и мы говорили о квартире, о

том, что она умеет стряпать, и о разных других любовных делах, связанных с

такого рода событиями.

Это был тот Конэй, который мы любили, и на котором лежала рука

Сатаны, — Конэй, дружественный и веселый и всякому по средствам,--Конэй без

забора вокруг океана, без излишнего количества электрических огней, которые

освещают теперь рукав всякого пиджака из черной саржи, обвившийся вокруг

белой блузки.

<o:p> </o:p>

Я сидел спиной к парку, где у них были и луна, и грезы, и

Колокольни — все вместе и тосковал по старому Конэй. На берегу было мало

народа. Большинство бросало центы в автоматы, чтобы видеть в кинематографе

"Прерванное ухаживание", другие дышали морским воздухом в каналах Венеции, а

кое-кто вдыхал дым морского сражения между настоящими военными кораблями в

бассейне, наполненном водой. Несколько человек на песчаном берегу любовались

водой и лунным светом. И на сердце у меня было тяжело от новой морали на

старом острове, а оркестры позади меня играли, и океан впереди меня ударял в

турецкий барабан.

<o:p> </o:p>

Я встал и прошелся вдоль старого павильона и вдруг вижу, что с другой

стороны, наполовину в тени, на поваленных бревнах сидит тоненькая девушка

и,-- честное слово! — плачет в одиночестве.

<o:p> </o:p>

— Вас что-то огорчает, мисс? — говорю я: — чем я могу помочь вам?

— Это не ваше дело, Денни Карнаган, — говорит она, выпрямляясь.

И это был ничей иной голос, как голос Норы Флин.

— Не мое, так как вам будет угодно! — говорю я. — Хороший сегодня

вечер, мисс Флин. Видели вы все зрелища на новом Конэй? Предполагаю, что вы

для этого приехали сюда.

— Я все видела,-- ответила она:-- мама и дядя Тим ждут меня там. Я

провела очень приятный вечер и видела все, что нужно.

— Вы совершенно правы, — сказал я Норе: — и я не знаю, когда мне было

так весело, как сегодня. После посещения самых забавных и весьма приличных

атракционов я пошел на берег подышать свежим воздухом. А видели вы Дурбар,

мисс Флин?

— Да,-- ответила она, подумав,-- но я думаю небезопасно спускаться по

откосам вниз в воду.

— А как вам понравилось стрелять по движущейся цели?

— Я боюсь ружей,-- сказала Нора.-- У меня от них шумит в ушах. Но дядя

Тим стрелял и выиграл сигары.

Мы сегодня очень веселились, м-р Карнаган!

— Я рад, что вам было весело,--сказал я.--Думаю, что вам доставили

громадное удовольствие все здешние зрелища. А как вам понравились инкубаторы

и вся эта чертовщина и ресторанчики?

— Я не была голодна,--сказала смущенно Нора.-- Но мама ела везде. Мне

очень нравятся все эти интересные вещи на новом Конэй, и я давно не

проводила такого счастливого дня, как сегодня.

— Видели вы Венецию?--спросил я.

— Да,-- ответила она: — какая красавица! Она была одета во все красное,

и...

Я более не слушал Нору Флин, а подошел к ней и схватил ее в объятья.

— Какая вы выдумщица, Нора Флин, — сказал я. — Вы видели на новом

острове Конэй не больше моего. Сознайтесь теперь, вы приехали, чтобы

посидеть около старого павильона у волн, где вы сидели прошлым летом и

сделали Денни Карнагана счастливым человеком? Отвечайте, но говорите правду.

Нора уткнулась носом в мою жилетку.

— Он мне противен, Денни! — сказала она, чуть не плача.-- Мама и дядя

Тим пошли осматривать выставки, а я пришла сюда думать о вас. Я не могла

переносить огни и толпу. Вы простили меня, Денни, за ссору, которую я

начала.

— Это была моя вина, — сказал я.-- Я пришел сюда по той же причине.

Посмотрите на огни, Нора,--сказал я, поворачиваясь спиной к морю: разве они

не красивы?

— Очень красивы, — сказала Нора, и глаза ее загорелись:-- а слышите

вы, как играют оркестры? О, Денни, мне хотелось бы все это посмотреть.

— Старый Конэй умер, дорогая, — сказал я ей — все на свете идет

вперед. Когда человек счастлив ему нужны не грустные зрелища.

Этот новый Конэй лучше старого, но мы не могли оценить его, пока у нас

было подходящего настроения.

Похожие статьи:

Проза → Дары волхвов (О. Генри. Новелла)

Проза → Один час полной жизни (О. Генри. Новелла)

Проза → Чародейные хлебцы (О. Генри. Новелла)

Проза → ГЕНРИ КАТТНЕР. МЫ - ХОГБЕНЫ. Фантастика

Проза → Джефф Питерс как персональный магнит (О. Генри. Новелла)