Глава VIII. Голубой воришка (Илья Ильф и Евгений Петров)
<o:p> </o:p>
Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Все
существо его протестовало против краж, но не красть он не мог.
Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно
стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели
румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза.
Завхоза звали Александром Яковлевичем, а жену его — Александрой
Яковлевной. Он называл ее Сашхен, она звала его Альхен. Свет не
видывал еще такого голубого воришки, как Александр Яковлевич.
Он был не только завхозом, но и вообще заведующим.
Прежнего за грубое обращение с воспитанницами сняли с работы и
назначили капельмейстером симфонического оркестра. Альхен ничем
не напоминал своего невоспитанного начальника. В порядке
уплотненного рабочего дня он принял на себя управление домом и
с пенсионерками обращался отменно вежливо, проводя в доме
важные реформы и нововведения.
Остап Бендер потянул тяжелую дубовую дверь
воробьяниновского особняка и очутился в вестибюле. Здесь пахло
подгоревшей кашей. Из верхних помещений неслась разноголосица,
похожая на отдаленное "ура" в цепи. Никого не было, и никто не
появился. Вверх двумя маршами вела дубовая лестница с лаковыми
некогда ступенями. Теперь в ней торчали только кольца, а медных
прутьев, прижимавших когда-то ковер к ступенькам, не было.
"Предводитель команчей жил, однако, в пошлой
роскоши", — думал Остап, поднимаясь наверх.
В первой же комнате, светлой и просторной, сидели в кружок
десятка полтора седеньких старушек в платьях из наидешевейшего
туальденора мышиного цвета. Напряженно вытянув шеи и глядя на
стоявшего в центре цветущего мужчину, старухи пели:
Слышен звон бубенцов издалека.
Это тройки знакомый разбег…
А вдали простирался широ-о-ко
Белым саваном искристый снег!..
Предводитель хора, в серой толстовке из того же
туальденора и в туальденоровых брюках, отбивал такт обеими
руками и, вертясь, покрикивал:
— Дисканты, тише! Кокушкина, слабее! Он увидел Остапа,
но, не в силах удержать движения своих рук, только
недоброжелательно посмотрел на вошедшего и продолжал
дирижировать. Хор с усилием загремел, как сквозь подушку:
Та-та-та, та-та-та, та-та-та, То-ро-ром, ту-ру-рум,
ту-ру-рум...
— Скажите, где здесь можно видеть товарища
завхоза? — вымолвил Остап, прорвавшись в первую же паузу.
— А в чем дело, товарищ?
Остап подал дирижеру руку и дружелюбно спросил:
— Песни народностей? Очень интересно. Я инспектор
пожарной охраны. Завхоз застыдился.
— Да, да, — сказал он, конфузясь, — это как раз кстати. Я
даже доклад собирался писать.
— Вам нечего беспокоиться, — великодушно заявил Остап,-я
сам напишу доклад. Ну, давайте смотреть помещение.
Альхен мановением руки распустил хор, и старухи удалились
мелкими радостными шажками.
— Пожалуйте за мной, -- пригласил завхоз. Прежде чем
пройти дальше, Остап уставился на мебель первой комнаты. В
комнате стояли: стол, две садовые скамейки на железных ногах
(на спинке одной из них было глубоко вырезано имя "Коля") и
рыжая фисгармония.
— В этой комнате примусов не зажигают? Временные печи и
тому подобное?
— Нет, нет. Здесь у нас занимаются кружки: хоровой,
драматический, изобразительных искусств и музыкальный...
Дойдя до слова "музыкальный", Александр Яковлевич
покраснел. Сначала запылал подбородок, потом лоб и щеки.
Альхену было очень стыдно. Он давно уже продал все инструменты
духовой капеллы. Слабые легкие старух все равно выдували из них
только щенячий визг. Было смешно видеть эту громаду металла в
таком беспомощном положении. Альхен не мог не украсть капеллу.
И теперь ему было очень стыдно.
На стене, простершись от окна до окна, висел лозунг,
написанный белыми буквами на куске туальденора мышиного цвета:
"Духовой оркестр — путь к коллективному творчеству".
— Очень хорошо,-сказал Остап,-комната для кружковых
занятий никакой опасности в пожарном отношении не представляет,
Перейдем дальше.
Пройдя фасадные комнаты воробьяниновского особняка быстрым
аллюром, Остап нигде не заметил орехового стула с гнутыми
ножками, обитого светлым английским ситцем в цветочках. По
стенам утюженного мрамора были наклеены приказы по дому № 2
Старсобеса. Остап читал их, время от времени энергично
спрашивая: "Дымоходы прочищаются регулярно? Печи в порядке?" И,
получая исчерпывающие ответы, двигался дальше.
Инспектор пожарной охраны усердно искал в доме хотя бы
один уголок, представляющий опасность в пожарном отношении, но
в этом отношении вce было благополучно. Зато розыски были
безуспешны. Остап входил в спальни. Старухи при его появлении
вставали и низко кланялись. Здесь стояли койки, устланные
ворсистыми, как собачья шерсть, одеялами, с одной стороны
которых фабричным способом было выткано слово "Ноги". Под
кроватями стояли сундучки, выдвинутые по инициативе Александра
Яковлевича, любившего военную постановку дела, ровно на одну
треть.
Все в доме № 2 поражало глаз своей чрезмерной скромностью:
и меблировка, состоявшая исключительно из садовых скамеек,
привезенных с Александровского, ныне имени Пролетарских
субботников, бульвара, и базарные керосиновые лампочки, и самые
одеяла с пугающим словом "Ноги". Но одно лишь в доме было
сделано крепко и пышно: это были дверные пружины.
Дверные приборы были страстью Александра Яковлевича.
Положив великие труды, он снабдил все без исключения двери
пружинами самых разнообразных систем и фасонов. Здесь были
простейшие пружины в виде железной штанги. Были духовые пружины
с медными цилиндрическими насосами. Были приборы на блоках со
спускающимися увесистыми дробовыми мешочками. Были еще пружины
конструкций таких сложных, что собесовский слесарь только
удивленно качал головой. Все эти цилиндры, пружины и
противовесы обладали могучей силой. Двери захлопывались с такою
же стремительностью, как дверцы мышеловок. От работы механизмов
дрожал весь дом. Старухи с печальным писком спасались от
набрасывавшихся на них дверей, но убежать удавалось не всегда.
Двери настигали беглянок и толкали их в спину, а сверху с
глухим карканьем уже спускался противовес, пролетая мимо виска,
как ядро.
Когда Бендер с завхозом проходили по дому, двери
салютовали страшными ударами.
За всем этим крепостным великолепием ничего не
скрывалось — стула не было. В поисках пожарной опасности
инспектор попал в кухню. Там, в большом бельевом котле,
варилась каша, запах которой великий комбинатор учуял еще в
вестибюле. Остап покрутил носом и сказал:
— Это что, на машинном масле?
— Ей-богу, на чистом сливочном! — сказал Альхен, краснея
до слез. — Мы на ферме покупаем. Ему было очень стыдно.
— Впрочем, это пожарной опасности не
представляет,-заметил Остап.
В кухне стула тоже не было. Была только табуретка, на
которой сидел повар в переднике и колпаке из туальденора.
— Почему это у вас все наряды серого цвета, да и кисейка
такая, что ею только окна вытирать? Застенчивый Альхен
потупился еще больше.
— Кредитов отпускают в недостаточном количестве.
Он был противен самому себе. Остап сомнительно посмотрел
на него и сказал:
— К пожарной охране, которую я в настоящий момент
представляю, это не относится. Альхен испугался.
— Против пожара, — заявил он, — у нас все меры приняты. Есть
даже пеногон-огнетушитель "Эклер".
Инспектор, заглядывая по дороге в чуланчики, неохотно
проследовал к огнетушителю. Красный жестяной конус, хотя и
являлся единственным в доме предметом, имеющим отношение к
пожарной охране, вызвал в инспекторе особое раздражение.
— На толкучке покупали?
И, не дождавшись ответа как громом пораженного Александра
Яковлевича, снял "Эклер" со ржавого гвоздя, без предупреждения
разбил капсулю и быстро повернул конус кверху. Но вместо
ожидаемой пенной струи конус выбросил из себя тонкое шипение,
напоминавшее старинную мелодию "Коль славен наш господь в
Сионе".
— Конечно, на толкучке,-- подтвердил Остап свое
первоначальное мнение и повесил продолжавший петь огнетушитель
на прежнее место. Провожаемые шипением, они пошли дальше. "Где
он может быть? — думал Остап.-Это мне начинает не нравиться". И
он решил не покидать туальденорового чертога до тех пор, пока
не узнает все.
За то время, покуда инспектор и завхоз лазали по чердакам,
входя во все детали противопожарной охраны и расположения
дымоходов, 2-й дом Старсобеса жил обыденной своей жизнью.
Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно усилился и
перебил все остальные кислые запахи, обитавшие в доме. В
коридорах зашелестело. Старухи, неся впереди себя в обеих руках
жестяные мисочки с кашей, осторожно выходили из кухни и
садились обедать зa общий стол, стараясь не глядеть на
развешанные в столовой лозунги, сочиненные лично Александром
Яковлевичем и художественно выполненные Александрой Яковлевной.
Лозунги были такие:
<o:p> </o:p>
"ПИЩА-ИСТОЧНИК ЗДОРОВЬЯ"
"ОДНО ЯЙЦО СОДЕРЖИТ СТОЛЬКО ЖЕ ЖИРОВ, СКОЛЬКО 1/2 ФУНТА МЯСА"
"ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ" И
"МЯСО — ВРЕДНО"
<o:p> </o:p>
Все эти святые слова будили в старухах воспоминания об
исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших
приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров
яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены
возможности помогать, тщательно пережевывая пищу.
Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий
Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич.
Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с
задачами социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были
юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич-двоюродным племянником
Александры Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых
был 32-летний Паша Эмильевич, не считали свою жизнь в доме
собеса чем-либо ненормальным. Они жили в доме на старушечьих
правах, у них тоже были казенные постели с одеялами, на которых
было написано "Ноги", облачены они были, как и старухи, в
мышиный туальденор, но благодаря молодости и силе они питались
лучше воспитанниц. Они крали в ломе все, что не успевал украсть
Альхен. Паша Эмильевич мог слопать в один присест два
килограмма тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь лом
без обеда.
Не успели старухи основательно распробовать кашу, как
Яковлевичи вместе с Эмильевичем, проглотив свои порции и
отрыгиваясь, встали из-за стола и пошли в кухню на поиски
чего-либо удобоваримого. Обед продолжался. Старушки загомонили:
— Сейчас нажрутся, станут песни орать!
— А Паша Эмильевич сегодня утром стул из красного уголка
продал. С черного хода вынес перекупщику,
— Посмотрите, пьяный сегодня придет... В эту минуту
разговор воспитанниц был прерван трубным сморканьем,
заглушившим даже все продолжающееся пение огнетушителя, и
коровий голос начал:
— … бретение...
Старухи, пригнувшись и не оборачиваясь на стоявший в углу
на мытом паркете громкоговоритель, продолжали есть, надеясь,
что их минет чаша сия. Но громкоговоритель бодро продолжал:
— Евокрррахххх видусо... ценное изобретение. Дорожный
мастер Мурманской железной дороги товарищ Сокуцкий, — Самара,
Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Клементий, Ифигения,
Йорк,- Со-куц-кий...
Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом
возобновила передачу:
— … изобрел световую сигнализацию на снегоочистителях.
Изобретение одобрено Доризулом, — Дарья, Онега, Раймонд...
Старушки серыми утицами поплыли в свои комнаты. Труба,
подпрыгивая от собственной мощи, продолжала бушевать в пустой
комнате:
— … А теперь прослушайте новгородские частушки...
Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тронул
балалаечные струны, и черноземный Баттистини запел:
На стене клопы сидели И на солнце щурились, Фининспектора
узрели — Сразу окочурились...
В центре земли эти частушки вызвали бурную деятельность. В
трубе послышался страшный рокот. Не то это были громовые
аплодисменты, не то начали работать подземные вулканы.
Между тем помрачневший инспектор пожарной охраны спустился
задом по чердачной лестнице и, снова очутившись в кухне, увидел
пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки
кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании. Одни только
Паша Эмильевич по-гурмански крутил головой и, снимая с усов
капустные водоросли, с трудом говорил:
— Такую капусту грешно есть помимо водки.
— Новая партия старушек? — спросил Остап.
— Это сироты, — ответил Альхен, выжимая плечом инспектора
из кухни и исподволь грозя сиротам кулаком.
— Дети Поволжья? Альхен замялся.
— Тяжелое наследье царского режима? Альхен развел руками:
мол, ничего не поделаешь, раз такое наследие.
— Совместное воспитание обоих полов по комплексному
методу?
Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без промедления,
пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал.
В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед
бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки,
украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот
из сушеных яблок.
— Сашхен,- сказал Александр Яковлевич,- познакомься с
товарищем из губпожара.
Остап артистически раскланялся с хозяйкой дома и объявил
ей такой длиннющий и двусмысленный комплимент, что даже не смог
довести его до конца. Сашхен -- рослая дама, миловидность
которой была несколько обезображена николаевскими
полубакенбардами, тихо засмеялась и выпила с мужчинами.
— Пью за ваше коммунальное хозяйство!-воскликнул Остап.
Обед прошел весело, и только за компотом Остап вспомнил о
цели своего посещения.
— Отчего,-спросил он,-в вашем кефирном заведении такой
скудный инвентарь?
— Как же,-заволновался Альхен,-а фисгармония?
— Знаю, знаю, вокс гуманум. Но посидеть у вас со вкусом
абсолютно не на чем. Одни садовые лоханки.
— В красном уголке есть стул,- обиделся Альхен,--
английский стул. Говорят, еще от старой обстановки остался.
— — А я, кстати, не видел вашего красного уголка. Как он
в смысле пожарной охраны? Не подкачает? Придется посмотреть.
— Милости просим.
Остап поблагодарил хозяйку за обед и тронулся. В красном
уголке примусов не разводили, временных печей не было, дымоходы
были в исправности и прочищались регулярно, но стула, к
непомерному удивлению Альхена, не было. Бросились искать стул.
Заглядывали под кровати и под скамейки, отодвинули для чего-то
фисгармонию, допытывались у старушек, которые опасливо
поглядывали на Пашу Эмильевича, но стула так и не нашли. Паша
Эмильевич проявил в розыске стула большое усердие. Все уже
успокоились, а Паша Эмильевич все еще бродил по комнатам,
заглядывал под графины, передвигал чайные жестяные кружки и
бормотал:
— Где же он может быть? Сегодня он был, я видел его
собственными глазами! Смешно даже.
— Грустно, девицы, — ледяным голосом сказал Остап.
— Это просто смешно! — нагло повторял Паша Эмильевич.
Но тут певший все время пеногон-огнетушитель "Эклер" взял
самое верхнее фа, на что способна одна лишь народная артистка
республики Нежданова, смолк на секунду и с криком выпустил
первую пенную струю, залившую потолок и сбившую с головы повара
туальденоровый колпак. За первой струей пеногон-огнетушитель
выпустил вторую струю туальденорового цвета, повалившую
несовершеннолетнего Исидора Яковлевича. После этого работа
"Эклера" стала бесперебойной.
К месту происшествия ринулись Паша Эмильевич, Альхен и все
уцелевшие Яковлевичи.
— Чистая работа! — сказал Остап.- Идиотская выдумка!
Старухи, оставшись с Остапом наедине, без начальства,
сейчас же стали заявлять претензии:
— Брательников в доме поселил. Обжираются.
— Поросят молоком кормит, а нам кашу сует.
— Все из дому повыносил.
— Спокойно, девицы, — сказал Остап, отступая, это к вам из
инспекции труда придут. Меня сенат не уполномочил. Старухи не
слушали.
— А Пашка-то Мелентьевич, этот стул он сегодня унес и
продал. Сама видела.
— Кому? — закричал Остап.
— Продал -- и все. Мое одеяло продать хотел. В коридоре
шла ожесточенная борьба с огнетушителем. Наконец, человеческий
гений победил, и пеногон, растоптанный железными ногами Паши
Эмильевича, выпустил последнюю вялую струю и затих навсегда.
Старух послали мыть пол. Инспектор пожарной охраны пригнул
голову и, слегка покачивая бедрами, подошел к Паше Эмильевичу.
— Один мой знакомый, — сказал Остап веско, тоже продавал
государственную мебель. Теперь он пошел в монахи — сидит в
допре.
— Мне ваши беспочвенные обвинения странны, заметил Паша
Эмильевич, от которого шел сильный запах пенных струи.
— Ты кому продал стул? — спросил Остап позванивающим
шепотом.
Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным
чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже
ногами.
— Перекупщику,-- ответил он.
— Адрес?
— Я его первый раз в жизни видел.
— Первый раз в жизни?
— Ей-богу.
— Набил бы я тебе рыло,-- мечтательно сообщил
Остап, — только Заратустра не позволяет. Ну, пошел к чертовой
матери.
Паша Эмильевич искательно улыбнулся и стал отходить.
— Ну, ты, жертва аборта, — высокомерно сказал Остап,- отдай
концы, не отчаливай. Перекупщик что, блондин, брюнет?
Паша Эмильевич стал подробно объяснять. Остап внимательно
его выслушал и окончил интервью словами:
— Это, безусловно, к пожарной охране не относится.
В коридоре к уходящему Бендеру подошел застенчивый Альхен
и дал ему червонец.
— Это сто четырнадцатая статья Уголовного кодекса,-сказал
Остап, — дача взятки должностному лицу при исполнении служебных
обязанностей.
Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром
Яковлевичем, направился к выходу. Дверь, снабженная могучим
прибором, с натугой растворилась и дала Остапу под зад толчок в
полторы тонны весом.
— Удар состоялся,- сказал Остап, потирая ушибленное
место, — заседание продолжается!
Похожие статьи:
Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)
Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив
Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)
Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)
Проза → Глава IV. Швейка выгоняют из сумасшедшего дома (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)
Свежее в блогах