Глава XIV. Первое свидание (Илья Ильф и Евгений Петров)

 
      Когда Остап вернулся в гостиницу "Карлсбад" и, Отразившисьнесчетное число раз в вестибюльных, лестничных и коридорныхзеркалах,   которыми   так   любят украшаться подобного родаучреждения, вошел к себе, его смутил господствующий в номеребеспорядок.   Красное плюшевое кресло лежало кверху куцыминожками, обнаруживая   непривлекательную   джутовую   изнанку.Бархатная скатерть с позументами съехала со стола. Даже картина"Явление Христа народу" и та покосилась набок, потерявши в этомвиде   большую часть поучительности, которую вложил в неехудожник. С балкона дул свежий пароходный ветер, передвигаяразбросанные по кровати денежные знаки. Между ними валяласьжелезная коробка от папирос "Кавказ", На ковре, сцепившись ивыбрасывая ноги, молча катались Паниковский и Балаганов.     Великий комбинатор брезгливо перешагнул через дерущихся ивышел на балкон. Внизу, на бульваре, лепетали   гуляющие,перемалывался под ногами гравий, реяло над черными кленамислитное дыхание симфонического оркестра. В темной глубине портакичился огнями и гремел железом строящийся холодильник. Забрекватером   ревел   и чего-то требовал невидимый пароход,вероятно, просился в гавань.     Возвратившись в номер, Остап увидел, что молочные братьяуже сидят друг против друга на полу и, устало отпихиваясьладонями, бормочут: "А ты кто такой? "     — Не поделились? — спросил Бендер, задергивая портьеру.     Паниковский и Балаганов быстро вскочили на   ноги   ипринялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успехсебе и чернил действия другого. Обидные для себя подробностиони, не сговариваясь, опускали, приводя взамен их большоеколичество деталей, рисующих в выгодном свете их молодечество ирасторопность.     — Ну, довольно? — молвил Остап. — Не стучите лысиной попаркету. Картина битвы мне ясна. Так вы говорите, с ним быладевушка? Это хорошо. Итак, маленький служащий запросто носит вкармане… вы, кажется, уже посчитали? Сколько там? Ого! Десятьтысяч! Жалованье господина Корейко за двадцать лет беспорочнойслужбы. Зрелище для богов, как пишут наиболее умные передовики.Но не помешал ли я вам? Вы что-то делали тут на полу? Вы делилиденьги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.     — Я хотел честно, — сказал Балаганов, собирая деньги скровати, -- по справедливости. Всем поровну -- по две споловиной тысячи.     И, разложив деньги на четыре кучки, он скромно отошел всторону, сказавши:     — Вам, мне, ему и Козлевичу.     — Очень хорошо, -- заметил Остап. - А теперь пустьразделит Паниковский, у него, как видно, имеется особое мнение.     Оставшийся при особом мнении Паниковский принялся за делос большим азартом. Наклонившись над кроватью, он шевелилтолстыми губами, слюнил пальцы и без конца переносил бумажки сместа на место, будто раскладывал большой королевский пасьянс.После   всех ухищрений на одеяле образовались три стопки:одна-большая, из чистых, новеньких бумажек, вторая-такая же, ноиз бумажек погрязнее, и третья — маленькая и совсем грязная.     — Нам с вами по четыре тысячи, — сказал он Бендеру, — аБалаганову две. Он и на две не наработал.     — А Козлевичу? - спросил Балаганов, в гневе закрываяглаза.     — За что же Козлевичу? — завизжал Паниковский, — Этограбеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться? Я не знаюникакого Козлевича.     — Все? — спросил великий комбинатор.     — Все, - ответил Паниковский, не отводя глаз от пачки счистыми бумажками. — Какой может быть в этот момент Козлевич?     — А теперь буду делить я, — по-хозяйски сказал Остап.     Он, не спеша, соединил кучки воедино, сложил деньги вжелезную коробочку и засунул ее в карман белых брюк.     — Все эти деньги, -- заключил он, — будут сейчас жевозвращены потерпевшему гражданину Корейко. Вам нравится такойспособ дележки?     — Нет, не нравится, — вырвалось у Паниковского.     — Бросьте шутить, Бендер, — недовольно сказал Балаганов.— Надо разделить по справедливости.     — Этого не будет, — холодно сказал Остап. — И вообще вэтот полночный час я с вами шутить не собираюсь. Паниковскийвсплеснул   старческими   лиловатыми   ладонями. Он с ужасомпосмотрел на великого комбинатора,  отошел в угол и затих.Изредка только сверкал оттуда золотой зуб нарушителя конвенции.     У Балаганова сразу сделалось мокрое, как бы сварившееся насолнце лицо.     — Зачем же мы работали? — сказал он, отдуваясь. — Такнельзя. Это… объясните.     — Вам, -- вежливо сказал Остап, --   любимому   сынулейтенанта, я могу повторить только то, что я говорил вАрбатове. Я чту Уголовный кодекс. Я не налетчик, а идейныйборец за денежные знаки. В мои четыреста честных способовотъема денег ограбление не входит, как-то не укладывается. Ипотом мы прибыли сюда не за десятью тысячами. Этих тысяч мнелично нужно по крайней мере пятьсот.     — Зачем же вы послали нас? — спросил Балаганов остывая.— Мы старались.     — Иными   словами,   вы   хотите спросить, известно лидостопочтенному командору, с какой   целью   он   предпринялпоследнюю операцию? На это отвечу -- да, известно. Дело втом...     В эту минуту в углу потух золотой зуб. Паниковскийразвернулся, опустил голову и с криком: "А ты кто такой? "-внесебя бросился на Остапа. Не переменяя позы и даже не повернувголовы, великий комбинатор толчком каучукового кулака вернулвзбесившегося нарушителя конвенции   на   прежнее   место   ипродолжал:     — Дело в том, Шура, что это была проверка. У служащего ссорокарублевым жалованьем оказалось в кармане десять тысячрублей, что несколько странно и дает нам большие шансы,позволяет, как говорят марафоны и беговые жуки, надеяться накуш. Пятьсот тысяч-это безусловно куш. И получим мы его так. Явозвращу Корейко десять тысяч, и он их возьмет. Хотел бы явидеть человека, который не взял бы назад своих денег. И воттут-то ему придет конец. Его погубит жадность. И едва только онсознается в своем богатстве, я возьму его голыми руками. Какчеловек умный, он поймет, что часть меньше целого, и отдаст мнеэту часть из опасения потерять все. И тут, Шура, на сценуявится некая тарелочка с каемкой...     — Правильно! -- воскликнул Балаганов. В углу плакалПаниковский.     — Отдайте мне мои деньги, -- шепелявил он, — я совсембедный! Ягод не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.     — Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ, --сказал Бендер. — Может быть, там помогут.     — Меня   никто   не   любит,   - продолжал Паниковский,содрогаясь.     — А за что вас любить? Таких, как вы, девушки не любят.Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А выскоро умрете. И никто не напишет про вас в газете: "Еще одинсгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдовас персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать:"Папа, папа, слышишь ли ты нас? "     — Не   говорите   так!  --    закричал    перепугавшийсяПаниковский. — Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского.Паниковский вас всех еще продаст и купит. Отдайте мои деньги.     — Вы лучше скажите, будете служить или нет? Последний разспрашиваю.     — Буду,   --   ответил   Паниковский,   утирая медленныестариковские слезы.     Ночь, ночь, ночь лежала над всей страной. В Черноморскомпорту легко поворачивались крапы, спускали стальные стропы вглубокие трюмы иностранцев и снова поворачивались,   чтобыосторожно, с кошачьей любовью опустить на пристань сосновыеящики с оборудованием Тракторостроя. Розовый кометный огоньрвался из высоких труб силикатных заводов. Пылали звездныескопления Днепростроя, Магнитогорска и Сталинграда. На северевзошла Краснопутиловская звезда, а за нею зажглось великоемножество звезд первой величины. Были тут фабрики, комбинаты,электростанции, новостройки. Светилась вся пятилетка, затмеваяблеском старое, примелькавшееся еще египтянам небо.     И молодой человек, засидевшийся с любимой в рабочем клубе,торопливо зажигал электрифицированную карту пятилетки и шептал:     — Посмотри, вон красный огонек. Там будет Сибкомбайн. Мыпоедем туда. Хочешь?     И любимая тихо смеялась, высвобождая руки.     Ночь, ночь, ночь, как уже было сказано, лежала над всейстраной. Стонал   во   сне   монархист   Хворобьев.   которомупривиделась огромная профсоюзная книжка. В поезде, на верхнейполке, храпел инженер Талмудовский, кативший из Харькова вРостов, куда манил его лучший оклад жалованья. Качались наширокой атлантической волне американские джентльмены, увозя народину рецепт прекрасного пшеничного самогона. Ворочался насвоем диване Васисуалий Лоханкин, потирая рукой пострадавшиеместа. Старый ребусник Синицкий зря жег электричество, сочиняядля журнала "Водопроводное дело" загадочную картинку: "Гдепредседатель   этого   общего   собрания рабочих и служащих,собравшихся на выборы месткома насосной станции? " При этом онстарался не шуметь, чтобы не разбудить Зосю. Полыхаев лежал впостели с Серной Михайловной. Прочие   геркулесовцы   спалитревожным сном в разных частях города. Александр ИвановичКорейко не мог заснуть, мучимый мыслью о своем богатстве. Еслибы этого богатства не было вовсе, он спал бы спокойно. Чтоделали Бендер, Балаганов и Паниковский-уже известно. И только оКозлевиче, водителе и собственнике "Антилопы-Гну",   ничегосейчас не будет сказано, хотя уже стряслась с ним бедачрезвычайно политичного свойства.     Рано утром Бендер раскрыл свой акушерский саквояж, вынулоттуда милицейскую фуражку с гербом города Киева и, засунув еев карман, отправился к Александру Ивановичу Корейко. По дорогеон задирал молочниц, ибо час этих оборотистых женщин уженаступил, в то время как час служащих еще не начинался, имурлыкал слова романса: "И радость первого свиданья мне неволнует больше кровь". Великий комбинатор немного кривил душой.Первое свидание с миллионером-конторщиком возбуждало его. Войдяв дом э 16 по Малой Касательной улице, он напялил на себяофициальную фуражку и, сдвинув брови, постучал в дверь.     Посредине комнаты стоял Александр Иванович. Он был всетке-безрукавке и уже успел надеть брюки мелкого служащего.Комната была обставлена с примерной бедностью, принятой вдореволюционное время в сиротских приютах и тому подобныхорганизациях, состоявших под покровительством императрицы МарииФедоровны. Здесь находились три предмета: железная лазаретнаякроватка, кухонный стол с дверцами, снабженными деревяннойщеколдой, какой обычно запираются дачные сортиры, и облезшийвенский стул. В углу лежали гантели и среди них две большихгири, утеха тяжелоатлета.     При виде милиционера Александр Иванович тяжело ступилвперед.     — Гражданин Корейко? — спросил Остап, лучезарно улыбаясь.     — Я, -- ответил Александр Иванович, также выказываярадость по поводу встречи с представителем власти.     — Александр Иванович? — осведомился Остап, улыбаясь ещелучезарнее.     — Точно так, -- подтвердил Корейко, подогревая своюрадость сколько возможно.     После этого великому комбинатору оставалось только сестьна венский стул и учинить на лице сверхъестественную улыбку.Проделав все это, он посмотрел на Александра Ивановича. Номиллионер-конторщик напрягся и изобразил черт знает что: иумиление, и восторг, и восхищение, и немое обожание. И все этопо поводу счастливой встречи с представителем власти.     Происшедшее нарастание улыбок и чувств напоминало рукописькомпозитора Франца Листа, где на первой странице указано играть"быстро", на второй-"очень   быстро",   на   третьей-"гораздобыстрее", на четвертой-"быстро как только возможно" и все-такина пятой — "еще быстрее".     Увидев, что Корейко достиг пятой страницы и дальнейшеесоревнование невозможно, Остап приступил к делу.     — А ведь я к вам с поручением, — сказал он, становясьсерьезным.     — Пожалуйста, пожалуйста, — заметил Александр Иванович,тоже затуманившись.     — Хотим вас обрадовать.     — Любопытно будет узнать.     И, безмерно грустя, Бендер полез в карман. Корейко следилза его действиями с:, совсем уже похоронным лицом. На светпоявилась   железная   коробка   от папирос "Кавказ". Однакоожидаемого   Остапом   возгласа   удивления   не   последовало.Подпольный   миллионер   смотрел   на   коробку   с   полнейшимравнодушием. Остап вынул деньги, тщательно пересчитал их и,пододвинув пачку к Александру Ивановичу, сказал:     — Ровно десять тысяч. Потрудитесь написать расписку вполучении.     — Вы ошиблись, товарищ, — сказал Корейко очень тихо. --Какие десять тысяч? Какая расписка?     — Как какая? Ведь вас вчера ограбили?     — Меня никто не грабил.     — Да как же не ограбили? — взволновался Остап. — Вчера уморя. И забрали десять тысяч. Грабители арестованы. Пишитерасписку.     — Да, ей-богу же, меня никто не грабил, — сказал Корейко,по лицу которого промелькнул светлый зайчик. -- Тут явнаяошибка.     Еще   не   осмыслив   глубины своего поражения, великийкомбинатор допустил неприличную суетливость, о чем всегдавспоминал впоследствии со стыдом. Он настаивал, сердился, совалденьги в руки Александру Ивановичу и вообще, как говоряткитайцы,    потерял    лицо.    Корейко    пожимал     плечами,предупредительно улыбался, но денег не брал,     — Значит, вас не грабили?     — Никто меня не грабил.     — И десять тысяч у вас не брали?     — Конечно, не брали. Ну, как вы думаете, откуда у меняможет быть столько денег?     — Верно, верно, — сказал Остап, поостыв. -- Откуда умелкого служащего такая уйма денег?.. Значит, у вас все впорядке?     — Все! — ответил миллионер с чарующей улыбкой.     — И желудок в порядке? - спросил Остап, улыбаясь ещеобольстительнее.     — В полнейшем. Вы знаете, я очень здоровый человек.     — И тяжелые сны вас не мучат?     — Нет, не мучат.     Дальше по части улыбок все шло совсем как у Листа, быстро,очень быстро, гораздо быстрее, быстро как только возможны идаже еще быстрее. Прощались новые знакомые так, словно не чаялидруг в друге души.     — Фуражечку милицейскую не забудьте, — говорил АлександрИванович. — Она на столе осталась.     — Не ешьте на ночь сырых помидоров, — советовал Остап,— чтоб не причинить вреда желудку.     — Всего   хорошего,   --   говорил   Корейко,    радостнооткланиваясь и шаркая ножкой.     — До свидания, до свидания, - ответствовал Остап, --интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, стаким счастьем — и на свободе.    И,   все   еще неся на лице ненужную улыбку, великийкомбинатор выскочил на улицу. Несколько кварталов он прошелскорым   шагом,   позабыв о том, что на голове его сидитофициальная фуражка с   гербом   города   Киева,   совершеннонеуместным в городе Черноморске. И только очутившись в толпепочтенных стариков,   гомонивших   напротив   крытой   верандынарпитовской столовой э 68, он опомнился и принялся спокойновзвешивать шансы.     Пока   он   предавался   своим   размышлениям,   рассеяннопрогуливаясь взад и вперед, старики продолжали заниматьсяежедневным своим делом.     Это были странные и смешные в наше время люди.     Почти все они были в белых пикейных жилетах и в соломенныхшляпах канотье. Некоторые носили даже шляпы из потемневшейПанамской соломы. И уже, конечно, все были в пожелтевшихкрахмальных воротничках, откуда поднимались волосатые куриныешеи.   Здесь,   у   столовой   э   68, где раньше помещалосьпрославленное кафе "Флорида", собирались обломки довоенногокоммерческого   Черноморска:   маклеры, оставшиеся без своихконтор, комиссионеры, увядшие по случаю отсутствия комиссий,хлебные агенты, выжившие из ума бухгалтеры и другая шушера.Когда-то они собирались здесь для совершения сделок. Сейчас жеих тянули сюда, на солнечный угол, долголетняя привычка инеобходимость почесать старые языки. Они ежедневно прочитывалимосковскую "Правду", -- местную прессу они не уважали, — ивсе, что бы ни происходило на свете, старики рассматривали какпрелюдию к объявлению Черноморска вольным городом. Когда-то,лет сто тому назад, Черноморск был действительно вольнымгородом, и это было так весело и доходно, что легенда о"порто-франко" до сих пор еще бросала золотой блеск на светлыйугол у кафе "Флорида".     — Читали про конференцию по разоружению? — обращался одинпикейный жилет к другому пикейному жилету. — Выступление графаБернсторфа.     — Бернсторф-это голова! — отвечал спрошенный жилет такимтоном, будто убедился в том на основе долголетнего знакомства сграфом. — А вы читали, какую речь произнес Сноуден на собранииизбирателей в Бирмингаме, этой цитадели консерваторов?     — Ну, о чем говорить... Сноуден-это голОва! Слушайте,Валиадис, — обращался он к третьему старику в панаме. — Что выскажете насчет Сноудена?     — Я скажу вам откровенно, — отвечала панама, - Сноуденупальца в рот не клади. Я лично свой палец не положил бы.     И, нимало не смущаясь тем, что Сноуден ни за что на светене позволил бы Валиадису лезть пальцем в свой рот, старикпродолжал:     — Но    что    бы   вы   ни   говорили,   я   вам   скажуоткровенно-Чемберлен все-таки тоже голова.     Пикейные жилеты поднимали плечи. Они не отрицали, чтоЧемберлен тоже голова. Но больше всего утешал их Бриан.     — Бриан! -- говорили они с жаром. — Вот это голова! Онсо своим проектом пан-Европы...     — Скажу вам откровенно, мосье Фунт, -- шептал Валиадис,— все в порядке. Бенеш уже согласился на пан-Европу, нознаете, при каком условии?     Пикейные жилеты собрались поближе и вытянули куриные шеи.     — При условии, что Черноморск будет объявлен вольнымгородом. Бенеш-это голова. Ведь им же нужно сбывать кому-нибудьсвои сельскохозяйственные орудия? Вот мы и будем покупать.     При этом сообщении глаза стариков блеснули. Им уже многолет хотелось покупать и продавать,     — Бриан-это голова! — сказали они вздыхая. - Бенеш --тоже голова.     Когда Остап очнулся от своих дум, он увидел, что егокрепко держит за борт пиджака незнакомый старик в раздавленнойсоломенной шляпе с засаленной черной лентой. Прицепной галстукего съехал в сторону, и прямо на Остапа смотрела меднаязапонка.     — А я вам говорю, -- кричал старик в ухо великомукомбинатору, — что Макдональд на эту удочку не пойдет! Он непойдет на эту удочку! Слышите?     Остап отодвинул рукой раскипятившегося старика и выбралсяиз толпы.     — Гувер-это голова! - неслось ему   вдогонку.   -   ИГинденбург — это голова.     К этому времени Остап уже принял решение. Он перебрал вголове все четыреста честных способов отъема денег, и хотясреди них имелись такие перлы, как организация акционерногообщества по поднятию затонувшего в крымскую войну корабля сгрузом золота, или большое масленичное гулянье в пользу узниковкапитала, или концессия на снятие магазинных вывесок, — ниодин из них не подходил к данной ситуации. И  Остап придумалчетыреста первый способ.     "Взять крепость неожиданной атакой не удалось, — думал он,— придется начать правильную осаду. Самое главное установлено.Деньги у подзащитного есть. И, судя по тому, что он не моргнувотказался от десяти тысяч, — деньги огромные. Итак, в видунедоговоренности сторон, заседание продолжается".     Он вернулся домой, купив по дороге твердую желтую папку сботиночными тесемками.     — Ну? - спросили в один голос истомленные желаниемБалаганов и Паниковский.     Остап молча прошел к бамбуковому столику, положил передсобой папку и крупными буквами вывел надпись:     "Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930года. Окончено… го дня 193… г. "     Из-за плеча Бендера на папку смотрели молочные братья.     — Что там внутри? — спросил любопытный Паниковский.     — О! -- сказал Остап. -- Там внутри есть все: пальмы,девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, малопоношенный    смокинг,   лакей-японец,   собственный   бильярд,платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и,главное, мои маленькие друзья, слава н власть, которую даютденьги. И он раскрыл перед изумленными антилоповцами пустуюпапку.

Похожие статьи:

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава IV. Швейка выгоняют из сумасшедшего дома (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)