Глава XVIII. На суше и на море (Илья Ильф и Евгений Петров)

 
      Товарищ Скумбриевич явился на пляж, держа в руках именнойпортфель.   К   портфелю была прикована серебряная визитнаякарточка с загнутым углом и длиннейшим курсивом, из которогоявствовало,   что Егор Скумбриевич уже успел отпраздноватьпятилетний юбилей службы в "Геркулесе".     Лицо у него было чистое, прямое, мужественное, как убреющегося   англичанина   на рекламном плакате. Скумбриевичпостоял у щита, где отмечалась мелом температура воды, и, струдом высвобождая ноги из горячего песка, пошел выбиратьместечко поудобнее.     Лагерь купающихся был многолюден. Его легкие постройкивозникали по утрам, чтобы с заходом солнца исчезнуть, оставивна песке городские отходы: увядшие дынные корки,   яичнуюскорлупу и газетные лоскутья, которые потом всю ночь ведут напустом берегу тайную жизнь, о чем-то шуршат и летают подскалами.     Скумбриевич   пробрался   между шалашиками из вафельныхполотенец, зонтиками и простынями, натянутыми на палки. Подними прятались девушки в купальных юбочках. Мужчины тоже были вкостюмах, но не все. Некоторые из них ограничивались толькофиговыми листиками, да и те прикрывали отнюдь не библейскиеместа, а носы черноморских джентльменов. Делалось это для того,чтобы с носов не слезала кожа. Устроившись так, мужчины лежалив самых свободных позах. Изредка, прикрывши рукой библейскоеместо, они входили в воду, окунались и быстро бежали на своипродавленные в песке ложа, чтобы не потерять ни   одногокубического сантиметра целительной солнечной ванны.     Недостаток   одежды у этих граждан с лихвой возмещалджентльмен совершенно иного вида. Он был в хромовых ботинках спуговицами, визиточных брюках, наглухо застегнутом пиджаке, приворотничке, галстуке и часовой цепочке, а также в фетровойшляпе. Толстые усы и оконная вата в ушах дополняли облик этогочеловека.   Рядом   с   ним   торчала   палка   со   стекляннымнабалдашником, перпендикулярно воткнутая в песок.     Зной томил его. Воротничок разбух от пота. Под мышками уджентльмена было горячо, как в домне; там можно было плавитьруду. Но он продолжал неподвижно лежать.     На любом пляже мира можно встретить   одного   такогочеловека. Кто о. н такой, почему пришел сюда, почему лежит вполном обмундировании — ничего не известно. Но такие людиесть,   по одному на каждый пляж. Может быть, это членыкакой-нибудь тайной лиги дураков или остатки некогда могучегоордена розенкрейцеров, или же ополоумевшие холостяки, — ктознает...     Егор Скумбриевич расположился рядом с членом лиги дуракови живо разделся. Голый Скумбриевич был разительно непохож наСкумбриевича одетого. Суховатая голова англичанина сидела набелом дамском теле с отлогими плечами и очень широким тазом.Егор подошел к воде, попробовал ее ногой и взвизгнул. Потомопустил в воду вторую ногу и снова взвизгнул. Затем он сделалнесколько шагов вперед, заткнул   большими   пальцами   уши,указательными закрыл глаза, средними прищемил ноздри, испустилдушераздирающий крик и окунулся четыре раза подряд. Толькопосле всего этого он поплыл вперед наразмашку, отворачиваяголову при каждом взмахе руки. И мелкая волна приняла на себяЕгора Скумбриевича -- примерного геркулесовца и выдающегосяобщественного работника. Через пять минут, когда уставшийобщественник перевернулся на спину и его круглое глобусноебрюхо закачалось на поверхности моря, с обрыва над пляжемпослышался антилоповский матчиш.     Из машины вышли Остап Бендер, Балаганов и бухгалтерБерлага, на лице которого выражалась полная покорность судьбе.Все трое спустились вниз и, бесцеремонно разглядывая физиономиикупающихся, принялись кого-то разыскивать.     — Это   его   брюки,   --   сказал,   наконец,   Берлага,останавливаясь перед   одеждами   ничего   не   подозревавшегоСкумбриевича. — Он, наверное, далеко заплыл.     — Хватит! -- воскликнул великий комбинатор. - Большеждать я не намерен. Приходится действовать не только на суше,но и на море.     Он   скинул костюм и рубашку, под которыми оказалиськупальные трусы, и, размахивая руками, полез в воду. На грудивеликого   комбинатора   была   синяя   пороховая   татуировка,изображавшая Наполеона в треугольной шляпе и с пивной кружкой вкороткой руке.     — Балаганов! — крикнул Остап уже из воды. - Разденьте иприготовьте Берлагу. Он, может быть, понадобится.     И великий комбинатор поплыл на боку, раздвигая воды меднымплечом   и   держа курс на северо-северовосток, где маячилперламутровый живот Егора Скумбриевича.     Прежде чем погрузиться в морскую пучину, Остапу пришлосьмного   поработать на континенте. Магистральный след завелвеликого комбинатора под золотые буквы "Геркулеса", и онбольшую часть времени проводил в этом учреждении. Его уже неудивляли комнаты с альковами и умывальниками, статуи и швейцарв фуражке с золотым зигзагом, любивший потолковать об огненномпогребении.     Из сумбурных объяснений   отчаянного   Берлаги   выплылаполуответственная фигура товарища Скумбриевича. Он занималбольшой двухоконный номер, в котором когда-то останавливалисьзаграничные капитаны, укротители львов или богатые студенты изКиева.     В комнате часто и раздражительно звонили телефоны, иногдаотдельно, а иногда оба сразу. Но никто не снимал трубок. Ещечаще   раскрывалась   дверь,   стриженая   служебная    голова,просунувшись в комнату, растерянно поводила очами и исчезала,чтобы тотчас же дать место другой голове, но уже не стриженой,а поросшей жесткими патлами или попросту голой и сиреневой, каклуковица. Но и луковичный череп ненадолго застревал в двернойщели. Комната была пуста.     Когда дверь открылась, быть может в пятидесятый раз заэтот день, в комнату заглянул Бендер. Он, как и все, повертелголовой слева направо и справа налево и, как все, убедился втом, что товарища Скумбриевича в комнате нету. Дерзко выражаясвое недовольство, великий комбинатор побрел по   отделам,секциям, секторам и кабинетам, спрашивая, не-видел ли ктотоварища Скумбриевича. И во всех этих местах он получалодинаковый ответ: "Скумбриевич только что здесь был", или:"Скумбриевич минуту назад вышел".    Полуответственный Егор принадлежал к многолюдному видуслужащих, которые или "только что здесь были", или "минутуназад вышли". Некоторые из них в течение целого служебного дняне могут даже добраться до своего кабинета. Ровно в девятьчасов такой человек входит в учрежденческий вестибюль и, полныйблагих намерений, заносит ножку на первую ступень лестницы. Егождут великие дела. Он назначил у себя в кабинете восемь важныхрандеву, два широких заседания и одно узкое. На письменномстоле лежит стопка бумаг, требующих немедленного ответа. Вообщедел многое множество, суток не хватает. И полуответственный илиответственный гражданин бодро заносит ножку на   мраморнуюступень. Но опустить ее не так-то легко. "Товарищ Парусинов, наодну минуту, -- слышится воркующий голос, — как раз я хотелпроработать с вами один вопросик". Парусинова мягко берут подручку   и отводят в уголок вестибюля. И с этого моментаответственный или полуответственный работник погиб для страны— он пошел по рукам. Не успеет он проработать вопросикипробежать три ступеньки, как его снова подхватывают, уводят кокну или в темный коридор, или в какой-нибудь пустынныйзакоулок, где неряха завхоз набросал пустые ящики, и что-то емувтолковывают, чего-то добиваются, на чем-то настаивают и просятчто-то провернуть в срочном порядке. К трем часам дня онвсе-таки добирается до первой лестничной площадки. К пяти часамему удается прорваться даже на площадку второго этажа. Но таккак он обитает на третьем этаже, а служебный день   ужеокончился, он быстро бежит вниз и покидает учреждение, чтобыуспеть на срочное междуведомственное совещание. А в это время вкабинете надрываются телефоны, рушатся назначенные рандеву,переписка лежит без ответа, а члены двух широких заседаний иодного узкого безучастно пьют чай и калякают о трамвайныхнеполадках.     У Егора Скумбриевича все эти особенности были чрезвычайнообострены общественной работой, которой он отдавался с излишнейгорячностью. Он умело и выгодно использовал   взаимный   ивсесторонний   обман,   который как-то незаметно прижился в"Геркулесе" и почему-то носил название общественной нагрузки.     Геркулесовцы сидели на собраниях по три часа кряду, слушаяунизительную болтовню Скумбриевича.     Им всем очень хотелось схватить Егора за толстенькие ляжкии выбросить из окна с порядочной высоты. Временами им казалосьдаже,   что   никакой   общественной   деятельности вообще несуществует и никогда не существовало, хотя они и знали, что застенами    "Геркулеса"   есть   какая-то   другая,   правильнаяобщественная жизнь. "Вот скотина, — думали они, тоскливо вертяв руках карандаши и чайные ложечки, — симулянт проклятый! " Нопридраться к Скумбриевичу, разоблачить его было не в их силах.Егор произносил правильные речи о советской общественности, окультработе, о профучебе и о кружках самодеятельности. Но завсеми   этими горячими словами ничего не было. Пятнадцатькружков, политических и музыкально-драматических, вырабатывалиуже два года свои перспективные планы; ячейки добровольныхобществ, имевшие своей целью споспешествовать развитию авиации,химических знаний, автомобилизма, конного спорта, дорожногодела,   а   также   скорейшему   уничтожению   великодержавногошовинизма, существовали только в воспаленном воображении членовместкома, А школа профучебы, создание которой Скумбриевичставил себе в особенную заслугу, все время перестраивалась,что, как известно, обозначает полную бездеятельность. Если быСкумбриевич был честным человеком, он, вероятно, сам сказал бы,что вся эта работа ведется "в порядке миража". Но в месткомеэтот мираж облекался в отчеты, а в следующей профсоюзнойинстанции существование музыкально-политических кружков уже невызывало никаких сомнений. Школа же профучебы рисовалась там ввиде большого каменного здания, в котором стоят парты, бойкийучитель выводит мелом на доске кривую роста безработицы вСоединенных Штатах, а усатые ученики политически растут прямона глазах. Из всего   вулканического   кольца   общественнойдеятельности,    которым    Скумбриевич   охватил   "Геркулес",действовали только две огнедышащие точки: стенная газета "Голоспредседателя", выходившая раз в месяц и делавшаяся в часызанятий силами Скумбриевича и Бомзе, и фанерная доска снадписью "Бросившие пить и вызывающие других", под которой,однако, не значилась ни одна фамилия.     Погоня за Скумбриевичем по этажам "Геркулеса" осточертелаБендеру, Великий комбинатор никак не мог настигнуть славногообщественника. Он ускользал из рук. Вот здесь, в месткоме, онтолько что говорил по телефону, еще горяча была мембрана и счерного лака телефонной трубки еще не сошел туман его дыхания.Вот тут, на подоконнике, еще сидел человек, с которым он толькосейчас разговаривал. Один раз Остап увидел даже отражениеСкумбриевича в лестничном зеркале. Он бросился вперед, нозеркало тотчас же очистилось, отражая лишь  окно с далекимоблаком.     — Матушка-заступница, милиция-троеручица! -- воскликнулОстап, переводя дыхание. — Что за банальный, опротивевший всембюрократизм! В нашем Черноморском отделении тоже есть своислабые стороны, всякие там неполадки в пробирной палатке, нотакого, как в "Геркулесе"… Верно, Шура?     Уполномоченный по копытам испустил тяжелый насосный вздох.Они снова очутились в прохладном коридоре второго этажа, гдеуспели побывать за этот день раз пятнадцать. И снова, впятнадцатый раз, они прошли мимо деревянного дивана, стоявшегоу полыхаевского кабинета.     На диване с утра сидел выписанный из Германии за большиеденьги немецкий специалист, инженер Генрих Мария Заузе. Он былв   обыкновенном   европейском костюме, и только украинскаярубашечка, расшитая запорожским узором, указывала на то, чтоинженер пробыл в России недели три и уже успел посетить магазинкустарных изделий. Он сидел неподвижно, откинув голову надеревянную спинку дивана и прикрыв глаза, как человек, которогособираются брить. Могло бы показаться, что он дремлет. Номолочные братья, не раз пробегавшие мимо него в поискахСкумбриевича, успели заметить, что краски на неподвижном лицезаморского гостя беспрестанно меняются. К началу служебногодня, когда инженер занял позицию у дверей Полыхаева, лицо егобыло румяным в меру. С каждым часом оно все разгоралось и кперерыву для завтрака приобрело цвет почтового сургуча. По всейвероятности, товарищ Полыхаев добрался к этому времени лишь довторого лестничного марша. После перерыва смена красок пошла вобратном   порядке.   Сургучный   цвет   перешел   в   какие-тоскарлатидные пятна. Генрих Мария стал бледнеть, и к серединедня, когда начальнику   "Геркулеса",   по-видимому,   удалосьпрорваться ко второй площадке, лицо иностранного специалистастало крахмально-белым.     — Что с этим человеком делается? -- шепнул БалагановуОстап. — Какая гамма переживаний!     Едва он успел произнести эти слова, как Генрих Мария Заузеподскочил на диване и злобно посмотрел на полыхаевскую дверь,за которой слышались холостые телефонные звонки. "Wolokita!"-взвизгнул он дискантом и, бросившись к великому комбинатору,стал изо всей силы трясти его за плечи.     — Геноссе Полыхаев! — кричал он, прыгая перед Остапом.— Геноссе Полыхаев!     Он вынимал часы, совал их под нос Балаганову, поднималплечи и опять набрасывался на Бендера.     — Вас махен зи? — ошеломленно спросил Остап, показываянекоторое знакомство с немецким языком. - Вас воллен зи отбедного посетителя?     Но Генрих Мария Заузе не отставал. Продолжая держать левуюруку на плече Бендера, правой рукой он подтащил к себе поближеБалаганова и произнес перед ними большую страстную речь, вовремя которой Остап нетерпеливо смотрел по сторонам в надеждепоймать Скумбриевича, а уполномоченный по копытам негромкоикал, почтительно прикрывая рот рукой и бессмысленно глядя наботинки иностранца.     Инженер Генрих Мария Заузе подписал контракт на год работыв СССР, или, как определял сам Генрих, любивший точность, — вконцерне   "Геркулес".   "Смотрите,    господин    Заузе,    --предостерегал   его   знакомый   доктор   математики   БернгардГернгросс, -- за свои  деньги   большевики   заставят   васпоработать". Но Заузе объяснил, что работы не боится и давноуже ищет широкого поля для применения своих знаний в областимеханизации лесного хозяйства.     Когда    Скумбриевич    доложил   Полыхаеву,   о   приездеиностранного специалиста, начальник "Геркулеса" заметался подсвоими пальмами.     — Он нам нужен до зарезу! Вы куда его девали?     — Пока в гостиницу. Пусть отдохнет с дороги.     — Какой там может быть отдых! — вскричал Полыхаев. --Столько денег за него плачено, валюты! Завтра же, ровно вдесять, он должен быть здесь.     Без   пяти   минут десять Генрих Мария Заузе, сверкаякофейными брюками и улыбаясь при мысли о   широком   поледеятельности, вошел в полыхаевский кабинет. Начальника еще небыло. Не было его также через час и через два. Генрих началтомиться. Развлекал его только Скумбриевич, который время отвремени появлялся и с невинной улыбкой спрашивал:     — Что, разве геноссе Полыхаев еще не приходил? Странно.     Еще через два часа Скумбриевич остановил в коридорезавтракавшего Бомзе и начал с ним шептаться:     — Прямо не знаю, что делать. Полыхаев назначил немцу надесять часов утра, а сам уехал в Москву хлопотать насчетпомещения.   Раньше   недели   не вернется. Выручите, АдольфНиколаевич! У меня общественная нагрузка, профучебу вот никакперестроить   не   можем.   Посидите   с немцем, займите егокак-нибудь. Ведь за него деньги плачены, валюта.     Бомзе в последний раз понюхал свою ежедневную котлетку,проглотил ее и, отряхнув крошки, пошел знакомиться с гостем.     В течение недели инженер Заузе, руководимый любезнымАдольфом Николаевичем, успел осмотреть три музея, побывать набалете   "Спящая   красавица"   и просидеть часов десять наторжественном заседании, устроенном в   его   честь.   Послезаседания состоялась неофициальная часть, во время которойизбранные    геркулесовцы    очень    веселились,     потрясалилафитничками, севастопольскими стопками и, обращаясь к Заузе,кричали: "Пей до дна! "     "Дорогая Тили, — писал инженер своей невесте в Аахен, --вот уже десять дней я живу в Черноморске, но к работе вконцерне "Геркулес" еще не приступил. Боюсь, что эти дни у менявычтут из договорных сумм".     Однако пятнадцатого числа артельщик-плательщик   вручилЗаузе полумесячное жалованье.     — Не кажется ли вам, — сказал Генрих своему новому другуБомзе, -- что мне заплатили деньги зря? Я не выполняю никакойработы.     — Оставьте, коллега, эти мрачные мысли! — вскричал АдольфНиколаевич. - Впрочем, если хотите, можно поставить   вамспециальный стол в моем кабинете.     После   этого   Заузе   писал   письмо невесте, сидя заспециальным собственным столом:     "Милая крошка. Я живу странной и необыкновенной жизнью. Яровно ничего не делаю, но получаю деньги пунктуально, вдоговорные сроки. Все это меня удивляет. Расскажи об этомнашему другу, доктору Бернгарду Гернгроссу. Это покажется емуинтересным".     Приехавший из Москвы Полыхаев, узнав, что у Заузе уже естьстол, обрадовался.     — Ну, вот и прекрасно! — сказал он. - Пусть Скумбриевичвведет немца в курс дела.     Но Скумбриевич, со всем своим пылом отдавшийся организациимощного кружка гармонистов-баянистов, сбросил немца АдольфуНиколаевичу. Бомзе это не понравилось. Немец   мешал   емузакусывать и вообще лез не в свои дела, и Бомзе сдал его вэксплуатационный отдел. Но так как этот отдел в то времяперестраивал   свою   работу, что заключалось в бесконечномперетаскивании столов с места на место, то Генриха Мариюсплавили в финсчетный зал. Здесь Арников, Дрейфус, Сахарков,Корейко и Борисохлебский, не владевшие немецким языком, решили,что Заузе-иностранный турист из Аргентины, и по целым днямобъясняли ему геркулесовскую систему бухгалтерии. При этом онипользовались азбукой для глухонемых.     Через месяц очень взволнованный Заузе поймал Скумбриевичав буфете и принялся кричать:     — Я не желаю получать деньги даром! Дайте мне работу!Если так будет продолжаться, я буду жаловаться вашему патрону!     Конец речи   иностранного   специалиста   не   понравилсяСкумбриевичу. Он вызвал к себе Бомзе.     — Что с немцем? — спросил он. — Чего он бесится?     — Знаете что, -- сказал Бомзе, — по-моему, он простосклочник. Ей-богу. Сидит человек за столом, ни черта не делает,получает тьму денег и еще жалуется.     — Вот   действительно   склочная   натура,   -    заметилСкумбриевич, - даром что немец. - К нему надо применитьрепрессии. Я как-нибудь скажу Полыхаеву. Тот его живо в бутылкузагонит.     Однако Генрих Мария решил пробиться к Полыхаеву сам. Новвиду того, что начальник "Геркулеса" был видным представителемработников, которые "минуту тому назад вышли" или "только чтоздесь были", попытка эта привела только к сидению на деревянномдиване и взрыву, жертвами которого стали   невинные   детилейтенанта Шмидта.     — Бюрократизмус! -- кричал немец, в ажитации переходя натрудный русский язык.     Остап молча взял европейского гостя за руку, подвел его квисевшему на стене ящику для жалоб и сказал, как глухому:     — Сюда! Понимаете? В ящик. Шрайбен, шриб, гешрибен.Писать. Понимаете? Я пишу, ты пишешь, он пишет, она, оно пишет.Понимаете? Мы, вы, они, оне пишут жалобы и кладут в сей ящик.Класть} Глагол класть. Мы, вы, они, оне кладут жалобы… Иникто их не вынимает. Вынимать! Я не   вынимаю,   ты   невынимаешь...     Но тут великий комбинатор увидел в конце коридора широкиебедра Скумбриевича и, не докончив урока грамматики, побежал занеуловимым общественником.     — Держись,   Германия!   -- поощрительно крикнул немцуБалаганов, устремляясь за командором.     Но, к величайшей досаде Остапа, Скумбриевич снова исчез,словно бы вдруг дематериализовался.     — Это уже мистика, - сказал Бендер, вертя головой, -только что был человек-и нет его.     Молочные братья в отчаянии принялись открывать все двериподряд. Но уже из третьей комнаты Балаганов выскочил, как изпроруби. Лицо его невралгически скосилось на сторону.     — Ва-ва, — сказал уполномоченный по копытам, прислоняяськ стене, — ва-ва-ва.     — Что с вами, дитя мое? -- спросил Бендер. - Васкто-нибудь обидел?     — Там, -- пробормотал Балаганов, протягивая дрожащуюруку.     Остап открыл дверь и увидел черный гроб. Гроб покоилсяпосреди комнаты на канцелярском столе с тумбами. Остап снялсвою капитанскую фуражку и на носках подошел к гробу. Балагановс боязнью следил за его действиями. Через минуту Остап поманилБалаганова и показал ему большую белую надпись, выведенную нагробовых откосах.     — Видите, Шура, что здесь написано? -- сказал он. --"Смерть бюрократизму! " Теперь вы успокоились?     Это был прекрасный агитационный гроб, который по большимпраздникам геркулесовцы вытаскивали на улицу и с песнями носилипо всему городу. Обычно гроб поддерживали плечами Скумбриевич,Бомзе, Берлага и сам   Полыхаев,   который   был   человекомдемократической складки и не стыдился показываться рядом сподчиненными   на   различных   шествиях   и   политкарнавалах.Скумбриевич очень уважал этот гроб и придавал ему большоезначение. Иногда, навесив на себя фартук, Егор собственноручноперекрашивал гроб заново и освежал антибюрократические лозунги,в то время как в его кабинете хрипели и закатывались телефоны иразнообразнейшие головы, просунувшись в дверную щель, грустноповодили очами.     Егор так и не нашелся. Швейцар в фуражке с зигзагомсообщил Бендеру, что товарищ Скумбриевич минуту тому назадздесь был и только что ушел, уехал купаться на Комендантскийпляж, что давало ему, как он говаривал, зарядку бодрости.     Прихватив на всякий случай Берлагу и растолкав дремавшегоза рулем Козлевича, антилоповцы отправились за город.     Надо ли удивляться тому, что распаленный всем происшедшимОстап не стал медлить и полез за Скумбриевичем в воду,нисколько не смущаясь тем,  что важный разговор о нечистыхакционерных делах придется вести в Черном море.     Балаганов в точности исполнил приказание командора. Онраздел покорного Берлагу, подвел к воде и, придерживая егообеими руками за талию, принялся терпеливо ждать. В море, каквидно, происходило тяжелое объяснение. Остап кричал,   какморской царь. Слов нельзя было разобрать. Видно было только,что Скумбриевич попытался взять курс на берег, но Остап отрезалему дорогу и погнал в открытое море. Затем голоса усилились, истали слышны отдельные слова: "Интенсивник! ", "А кто брал?Папа римский брал?.. ", "При чем тут я?.. " Берлага давно ужепереступал босыми пятами, оттискивая на мокром песке индейскиеследы. Наконец, с моря донесся крик:     — Можно пускать!     Балаганов   спустил   в   море   бухгалтера,   который   снеобыкновенной быстротой поплыл по-собачьи, колотя воду рукамии ногами. При виде Берлаги Егор Скумбриевич в страхе окунулся сголовой.     Между тем уполномоченный по копытам растянулся на песочкеи закурил папиросу. Ждать ему пришлось минут двадцать. Первымвернулся Берлага. Он присел на корточки, вынул из кармана брюкносовой платок и, вытирая лицо, сказал:     — Сознался наш Скумбриевич. Очной ставки не выдержал.      — Выдал, гадюка? - добродушно спросил Шура. И, отняв отгуб окурок большим и указательным пальцами, щелкнул языком. Приэтом из его рта вылетел плевок, быстрый и длинный, как торпеда.     Прыгая на одной ноге и нацеливаясь другой ногой в штанину,Берлага туманно пояснил:     — Я это сделал не в интересах истины, а в интересахправды.     Вторым прибыл великий комбинатор. Он с размаху лег наживот и, прижавшись щекой к нагретому   песку,   долго   имногозначительно   смотрел   на   вылезавшего из воды синегоСкумбриевича. Потом он принял из рук Балаганова папку и,смачивая карандаш языком, принялся заносить в дело добытыетяжелым трудом новые сведения.     Удивительное превращение произошло с Егором Скумбриевичем.Еще полчаса назад   волна   приняла   на   себя   активнейшегообщественника, такого человека, о котором даже председательместкома товарищ Нидерландюк говорил: "Кто-кто, а Скумбриевичне подкачает". А ведь подкачал Скумбриевич. И как подкачал!Мелкая летняя волна доставила на берег уже не дивное женскоетело с головой бреющегося англичанина, а какой-то бесформенныйбурдюк, наполненный горчицей и хреном.     В то время, покуда великий комбинатор пиратствовал наморе, Генрих Мария Заузе, подстерегший все-таки Полыхаева иимевший с ним весьма крупный разговор, вышел из "Геркулеса" вполном недоумении. Странно улыбаясь, он отправился на почтамт итам, стоя за конторкой, покрытой стеклянной доской, написалписьмо невесте в город Аахен:     "Дорогая девочка. Спешу сообщить тебе радостную весть.Наконец-то мой патрон Полыхаев отправляет меня на производство.Но вот что меня поражает, дорогая Тили, — в концерне "Геркулес"это называется загнать в бутылку (sagnat w butilku! ). Мойновый друг Бомзе сообщил, что на производство меня посылают ввиде наказания. Можешь ли ты себе это представить? И сможет лиэто когда-нибудь понять наш добрый доктор математики БернгардГернгросс? "

Похожие статьи:

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава IV. Швейка выгоняют из сумасшедшего дома (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)