Глава XX. Командор танцует танго (Илья Ильф и Евгений Петров)

 
      В маленьком буфете искусственных минеральных вод, навывеске которого были намалеваны синие сифоны, сидели за белымстоликом Балаганов и Паниковский. Уполномоченный по копытамжевал трубочку, следя за тем, чтобы крем не выдавился спротивоположного конца. Этот харч богов он запивал сельтерскойводой с зеленым сиропом "Свежее сено". Курьер пил целебныйкефир. Перед ним стояли уже шесть пустых бутылочек. Из седьмойПаниковский озабоченно вытряхивал в стакан густую жидкость.Сегодня в конторе новая письмоводительница платила жалованье поведомости,   подписанной   Бендером,   и   друзья наслаждалисьпрохладой, шедшей от итальянских каменных плит буфета, отнесгораемого шкафа-ледника,  где хранилась мокрая брынза, отпотемневших цилиндрических баллонов с шипучей водой и отмраморного прилавка. Кусок льда выскользнул из шкафа и лежал наполу, истекая водой. На него приятно было взглянуть послеутомительного вида улицы с короткими тенями, с прибитыми жароюпрохожими и очумевшими от жажды псами.     — Хороший   город   Черноморск!   - сказал Паниковский,облизываясь. — Кефир хорошо помогает от сердца.     Это сообщение   почему-то   рассмешило   Балаганова.   Оннеосторожно прижал трубочку, из нее выдавилась толстая колбаскакрема, которую уполномоченный еле успел подхватить налету.     — Знаете, Шура, -- продолжал Паниковский, — я как-топерестал доверять Бендеру. Он что-то не то делает.     — Ну, ну! -- угрожающе сказал Балаганов. -- Тебя неспрашивали.     — Нет, серьезно. Я очень уважаю Остапа Ибрагимовича: этотакой человек!.. Даже Фунт, — вы знаете, как я уважаю Фунта,— сказал про Бендера, что этоголова. Но я вам скажу, Шура:Фунт-осел! Ей-богу, это такой дурак. Просто жалкая, ничтожнаяличность! А против Бендера я ничего не возражаю. Но мне коечтоне нравится. Вам, Шура, я все скажу как родному.     Со времени последней беседы с субинспектором Уголовногорозыска к Балаганову никто не обращался как к родному. Поэтомуон с удовлетворением выслушал слова курьера и легкомысленноразрешил ему продолжать.     — Вы знаете, Шура, - зашептал Паниковский, — я оченьуважаю Бендера, но я вам должен сказать: Бендер-осел! Ей-богу,жалкая, ничтожная личность!     — Но, но! — предостерегающе сказал Балаганов.     — При чем тут-но-но? Вы только подумайте, на что онтратит наши деньги? Вы только вспомните! Зачем нам эта дурацкаяконтора? Сколько расходов! Одному Фунту мы платим сто двадцать.А конторщица. Теперь еще каких-то двух прислали, я видел - онисегодня жалованье по ведомости получали. Бронеподростки! Зачемэто все? Он говорит-для легальности. Плевал я на легальность,если она стоит таких денег. А оленьи рога за шестьдесят пятьрублей! А чернильница! А все эти дыросшиватели!     Паниковский расстегнул пиджак, и полтинничная манишка,пристегнутая   к шее нарушителя конвенции, взвилась вверх,свернувшись, как пергаментный свиток. Но Паниковский   такразгорячился, что не обратил на это внимания.     — Да, Шура. Мы с вами получаем мизерный оклад, а онкупается в роскоши. И зачем, спрашиваю я, он ездил на Кавказ?Он говорит -- в командировку. Не верю! Паниковский не обязанвсему верить! И я  бегал для него на пристань за билетом.Заметьте себе, за билетом первого класса. Этот невский франт неможет ездить во втором! Вот куда уходят наши десять тысяч! Онразговаривает по междугородному телефону, рассылает по всемусвету телеграммы-молнии. Вы знаете, сколько стоит молния! Сороккопеек слово, А я принужден отказывать себе в кефире, которыйнужен мне для здоровья. Я старый, больной человек. Скажу вампрямо: Бендер-это не голова.     — Вы   все-таки   не   очень-то, -- заметил Балаганов,колеблясь. — Ведь Бендер сделал из вас человека. Вспомните, какв Арбатове вы бежали с гусем. А теперь вы служите, получаетеставку, вы член общества.     — Я не хочу быть членом общества! -- заявил вдругПаниковский и, понизив голос, добавил: -- Ваш Бендер-идиот.Затеял эти дурацкие розыски, когда деньги можно сегодня жевзять голыми руками.     Тут уполномоченный по копытам, не помышляя больше олюбимом   начальнике,   пододвинулся к Паниковскому. И тот,беспрерывно   отгибая   вниз   непослушную   манишку,   поведалБалаганову о серьезнейшем опыте, который он проделал на свойстрах и риск,     В тот день когда великий комбинатор и Балаганов гонялисьза Скумбриевичем, Паниковский самовольно бросил контору настарого Фунта, тайно проник в комнату Корейко и, пользуясьотсутствием   хозяина, произвел в ней внимательный осмотр.Конечно, никаких денег он в комнате не нашел, но он обнаружилнечто получше -- гири, очень большие черные гири, пуда пополтора каждая.     — Вам, Шура, я скажу как родному. Я раскрыл секрет этихгирь.     Паниковский поймал, наконец, живой хвостик своей манишки,пристегнул его к пуговице на брюках и торжественно взглянул наБалаганова.     — Какой же может быть секрет? - разочарованно молвилуполномоченный по копытам. — Обыкновенные гири для гимнастики.     — Вы знаете, Шура, как я вас уважаю, - загорячилсяПаниковский, -- но вы осел. Это золотые гири! Понимаете? Гирииз чистого золота! Каждая гиря по полтора пуда. Три пудачистого золота. Это я сразу понял, меня прямо как ударило. Ястал перед этими гирями и бешено хохотал. Какой подлец этотКорейко! Отлил себе золотые гири, покрасил их в черный цвет идумает, что никто не узнает. Вам, Шура, я скажу как родному, --разве я рассказал бы вам этот секрет, если бы мог унести гириодин? Но я старый, больной человек, а гири тяжелые. И я васприглашаю как родного. Я не Бендер. Я честный!     — А вдруг они не золотые? -  спросил   любимый   сынлейтенанта, которому очень хотелось, чтобы Паниковский возможноскорее развеял его сомнения.     — А   какие ж они, по-вашему? -- иронически спросилнарушитель конвенции.     — Да, — сказал Балаганов, моргая рыжими ресницами, -теперь мне ясно. Смотрите, пожалуйста, старик-и все раскрыл! АБендер действительно что-то не то делает: пишет бумажки,ездит… Мы ему все-таки дадим часть, по справедливости, а?     — С какой стати? - возразил Паниковский. - Все нам!Теперь мы замечательно будем жить, Шура, Я вставлю себе золотыезубы и женюсь, ей-богу женюсь, честное, благородное слово!     Ценные гири решено было изъять без промедления.     — Заплатите за кефир, Шура, - сказал Паниковский, --потом сочтемся.     Заговорщики   вышли из буфета и, ослепленные солнцем,принялись кружить по городу. Их томило нетерпение. Они подолгустояли на городских мостах и, налегши животами на парапет,безучастно глядели вниз, на крыши домов, на спускавшиеся вгавань улицы, по которым, с осторожностью лошади, съезжалигрузовики. Жирные портовые воробьи долбили клювами мостовую, вто время как из всех подворотен за ними следили грязные кошки.За ржавыми крышами, чердачными фонарями и антеннами виднелисьсиненькая вода, катерок, бежавший во весь дух, и желтаяпароходная труба с большой красной буквой.     Время от времени Паниковский поднимал голову и принималсясчитать. Он переводил пуды на килограммы, килограммы — настарозаветные золотники, и каждый   раз   получалась   такаязаманчивая   цифра, что нарушитель конвенции даже легонькоповизгивал.     В одиннадцатом часу вечера молочные братья, кренясь подтяжестью двух больших гирь, шли по направлению к конторе позаготовке рогов и копыт. Паниковский нес свою долю обеимируками,    выпятив   живот   и   радостно   пыхтя.   Он   частоостанавливался, ставил гирю на тротуар и бормотал: "Женюсь!Честное, благородное слово, женюсь! " Здоровяк Балаганов держалгирю на плече. Иногда Паниковский никак не мог повернуть заугол, потому что гиря по инерции продолжала тащить его вперед.Тогда Балаганов свободной рукой придерживал Паниковского зашиворот и придавал его телу нужное направление. У дверейконторы они остановились.     — Сейчас мы отпилим по кусочку, - озабоченно сказалПаниковский, — а завтра утром продадим. У меня есть одинзнакомый часовщик, господин Биберхам. Он даст настоящую цену.Не то что в Черноторге, где никогда настоящей цены не дадут.     Но тут заговорщики заметили, что из-под зеленых конторскихзанавесок пробивается свет.     — Кто же там может быть в такой час? -- удивилсяБалаганов, нагибаясь к замочной скважине.     За письменным столом, освещенный боковым светом сильнойштепсельной лампы, сидел Остап Бендер и что-то быстро писал.     — Писатель! - сказал Балаганов, заливаясь смехом   иуступая скважину Паниковскому.     — Конечно, — заметил Паниковский, вдоволь насмотревшись,— опять пишет. Ей-богу, этот жалкий человек меня смешит. Ногде же мы будем пилить?     И, жарко толкуя о необходимости завтра же утром сбыть дляначала два кусочка золота часовщику, молочные братья поднялисвой груз и пошли в темноту.     Между тем великий комбинатор заканчивал жизнеописаниеАлександра   Ивановича   Корейко.   Со   всех   пяти   избушек,составлявших чернильный прибор "Лицом к деревне", были снятыбронзовые крышечки. Остап макал перо без разбору, куда попадетрука, ездил по стулу и шаркал под столом ногами.     У него было изнуренное лицо карточного игрока, который всюночь проигрывали только на рассвете поймал, наконец, талию. Всюночь не вязались банки и не шла карта. Игрок менял столы,старался обмануть судьбу и найти везучее место. Но карта упрямоне шла. Уже он начал "выжимать", то есть, посмотрев на первуюкарту, медленнейшим образом выдвигать из-за ее спины другую,уже клал он карту на край стола и смотрел на нее снизу, ужескладывал обе карты рубашками наружу и раскрывал их, как книгу,— словом, проделывал все то, что проделывают люди, когда им невезет в девятку. Но это не помогало. В руки шли по большейчасти картинки: валеты с веревочными усиками, дамы, нюхающиебумажные цветки, и короли с дворницкими бородами. Очень частопопадались черные и розовые десятки В общем, шла та мерзость,которую официально называют "баккара", а неофициально — "бак"или "жир", И только в тот час, когда люстры желтеют и тухнут,когда под плакатами "спать воспрещается" храпят и захлебываютсяна стульях неудачники в заношенных воротничках, совершаетсячудо. Банки вдруг начинают вязаться, отвратительные фигуры идесятки исчезают, валят восьмерки и девятки. Игрок уже немечется по залу, не выжимает карту, не заглядывает в нее снизу.Он чувствует в руках счастливую талию. И   уже   марафоныстолпились   позади   счастливца,   дергают   его за плечи иподхалимски шепчут: "Дядя Юра, дайте три рубля". А он, бледныйи   гордый,   дерзко   переворачивает   карты   и   под крики:"Освобождаются места за девятым столом! " и "Аматорские,пришлите по полтиннику! "-потрошит своих партнеров. И зеленыйстол, разграфленный белыми линиями и дугами, становится длянего веселым и радостным, как футбольная площадка.     Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом.     Все неясное стало ясным. Множество людей с веревочнымиусиками и королевскими бородами, с которыми пришлось сшибитьсяОстапу и которые оставили след в желтой папке с ботиночнымитесемками, внезапно посыпались в сторону, и на передний план,круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло спшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками нащеках.     Остап поставил точку, промакнул жизнеописание прессом ссеребряным медвежонком вместо ручки и стал подшивать документы.Он любил держать дела в порядке. Последний раз полюбовался онхорошо разглаженными показаниями, телеграммами и различнымисправками. В папке были даже фотографии   и   выписки   избухгалтерских книг. Вся жизнь Александра Ивановича Корейколежала в папке, а вместе с ней находились там пальмы, девушки,синее   море, белый пароход, голубые экспрессы, зеркальныйавтомобиль и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты,где живут добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходитв белых штанах. Наконец-то великий комбинатор нашел того самогоиндивида, о котором мечтал всю жизнь.     — И некому даже оценить мой титанический труд, — грустносказал   Остап,   поднимаясь и зашнуровывая толстую папку--Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский-просто вздорныйстарик. А Козлевич-ангел без крыльев. Он до сих пор несомневается в том, что мы заготовляем рога для нужд мундштучнойпромышленности. Где же мои друзья, мои жены, мои дети? Однанадежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой великийтруд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь яменьше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станутменя уважать.     Остап вышел из-за стола, взял свою замечательную папку изадумчиво   принялся расхаживать по пустой конторе, огибаямашинку с турецким акцентом, железнодорожный компостер и почтикасаясь головой оленьих рогов. Белый шрам на горле Остапапорозовел. Постепенно движения   великого   комбинатора   всезамедлялись, и его ноги в красных башмаках, купленных по случаюу греческого матроса, начали бесшумно скользить по полу.Незаметно он стал двигаться боком. Правой рукой он нежно, какдевушку, прижал к груди папку, а левую вытянул вперед. Надгородом явственно послышался канифольный скрип колеса Фортуны.Это был тонкий музыкальный звук, который перешел вдруг в легкийскрипичный унисон... И хватающая за сердце, давно позабытаямелодия заставила звучать все   предметы,   находившиеся   вЧерноморском отделении Арбатовской конторы по заготовке рогов икопыт.     Первым начал самовар. Из него внезапно вывалился на подносохваченный пламенем уголек. И самовар запел:     Под знойным небом Аргентины, Где небо южное так сине...     Великий комбинатор танцевал танго. Его медальное лицо былоповернуто в профиль. Он становился на одно колено, быстроподнимался, поворачивался и. легонько переступая ногами, сноваскользил   вперед. Невидимые фрачные фалды разлетались принеожиданных поворотах.     А мелодию уже перехватила пишущая машинка с турецкимакцентом:     ...   Гдэ нэбо южноэ так синэ, Гдэ жэнщины, как накартинэ...     И неуклюжий, видавший виды чугунный компостер   глуховздыхал о невозвратном времени:    … Где женщины как на картине, Танцуют все танго.     Остап танцевал классическое провинциальное танго, котороеисполняли в театрах миниатюр двадцать лет тому назад, когдабухгалтер Берлага носил свой первый котелок, Скумбриевич служилв канцелярии градоначальника, Полыхаев держал экзамен на первыйгражданский   чин,   а зицпредседатель Фунт был еще бодрымсемидесятилетним человеком и вместе с   другими   пикейнымижилетами сидел в кафе "Флорида", обсуждая ужасный факт закрытияДарданелл в связи с итало-турецкой войной. И пикейные жилеты, вте времена еще румяные и гладкие, перебирали политическихдеятелей той эпохи. "Энвербей-это голова. Юан   Ши-кай-этоголова. Пуришкевич-все-таки тоже голова! "-говорили они, И ужетогда они утверждали, что Бриан-это голова, потому что он итогда был министром. Остап танцевал. Над его головой трещалипальмы и проносились цветные птички. Океанские пароходы терлисьбортами о пристани Рио-де-Жанейро.   Сметливые   бразильскиекупчины на глазах у всех занимались кофейным демпингом, и воткрытых ресторанах местные молодые люди развлекались спиртныминапитками.     — Командовать парадом буду я! - воскликнул   великийкомбинатор.     Потушив свет, он вышел из комнаты и кратчайшим путемнаправился на Малую Касательную улицу. Бледные циркульные ногипрожекторов раздвигались по небу, спускались вниз, внезапносрезали кусок дома, открывая балкон или стеклянную арнаутскуюгалерею с остолбеневшей от неожиданности парочкой. Из-за угланавстречу Остапу, раскачиваясь и стуча гусеничными лентами,выехали два маленьких танка с круглыми грибными шляпками.Кавалерист, нагнувшись с седла, расспрашивал прохожего, какближе проехать к Старому рынку. В одном месте Остапу преградилапуть артиллерия. Он проскочил путь в интервале между двумябатареями. В другом -- милиционеры торопливо прибивали кворотам дома доску с черной надписью: "Газоубежище".     Остап торопился. Его подгоняло аргентинское танго. Необращая внимания на окружающее, он вошел в дом Корейко ипостучал в знакомую дверь.     — Кто там? — послышался голос подпольного миллионера.     — Телеграмма! - ответил великий комбинатор, подмигнув втемноту.     Дверь открылась, и он вошел, зацепившись папкой за двернойкосяк.     На рассвете   далеко   за   городом   сидели   в   оврагеуполномоченный и курьер.     Они пилили гири. Носы их были перепачканы чугунной пылью.Рядом с Паниковским лежала на траве манишка. Он ее снял: онамешала   работать. Под гирями предусмотрительный нарушительконвенции разостлал газетный лист, дабы ни одна   пылинкадрагоценного металла не пропала зря.     Молочные    братья   изредка   важно   переглядывались   ипринимались пилить с новой силой. В утренней тишине слышалисьтолько   посвистывание   сусликов   и скрежетание нагревшихсяножовок.     — Что такое! -- сказал вдруг Балаганов,   переставаяработать. — Три часа уже пилю, а оно все еще не золотое.     Паниковский не ответил. Он уже все понял и последниеполчаса водил ножовкой только для виду.     — Ну-с, попилим еще! — бодро сказал рыжеволосый Шура.     — Конечно, надо пилить, — заметил Паниковский, стараясьоттянуть страшный час расплаты.     Он закрыл лицо ладонью и сквозь растопыренные пальцысмотрел на мерно двигавшуюся широкую спину Балаганова-     — Ничего не понимаю! — сказал Шура, допилив до конца иразнимая гирю на две яблочные половины. — Это не золото!     — Пилите,   пилите,   --   пролепетал   Паниковский.   НоБалаганов, держа в каждой руке по чугунному полушарию, сталмедленно подходить к нарушителю конвенции.     — Не   подходите ко мне с этим железом! - завизжалПаниковский, отбегая в сторону. — Я вас презираю!     Но тут Шура размахнулся и, застонав от натуги, метнул винтригана   обломок гири. Услышав над своей головой свистснаряда, интриган лег на землю.     Схватка уполномоченного с курьером была непродолжительна.Разозлившийся Балаганов сперва с наслаждением топтал манишку, апотом   приступил   к   ее собственнику. Нанося удары, Шураприговаривал:     — Кто выдумал эти гири? Кто растратил казенные деньги?Кто Бендера ругал?     Кроме того, первенец лейтенанта вспомнил о нарушениисухаревской конвенции, что обошлось Паниковскому в нескольколишних тумаков.     — Вы   мне   ответите   за   манишку!   - злобно кричалПаниковский, закрываясь локтями. — Имейте в виду, манишки явам никогда не прощу! Теперь таких манишек нет в продаже!     В   заключение   Балаганов отобрал у противника ветхийкошелечек с тридцатью восемью рублями.     — Это за твой кефир, гадюка! — сказал он при атом.     В город возвращались без радости. Впереди шел рассерженныйШура, а за ним, припадая на одну ножку и громко плача, тащилсяПаниковский.     — Я бедный и несчастный старик! — всхлипывал он. — Вымне ответите за манишку. Отдайте мне мои деньги.     — Ты у меня получишь! — говорил Шура, не оглядываясь. --Все Бендеру скажу. Авантюрист!

Похожие статьи:

Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава IV. Швейка выгоняют из сумасшедшего дома (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)