Когда мадам Грицацуева покидала негостеприимный стан
канцелярий, к Дому народов уже стекались служащие самых
скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные
телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки.
Среди них двигался Никифор Ляпис, очень молодой человек с
бараньей прической и нескромным взглядом.
Невежды, упрямцы и первичные посетители входили в Дом
народов с главного подъезда. Никифор Ляпис проник в здание
через амбулаторию. В Доме народов он был своим человеком и знал
кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара
под широколиственной сенью ведомственных журналов.
Прежде всего Никифор Ляпис пошел в буфет. Никелированная
касса сыграла матчиш и выбросила три чека, Никифор съел
варенец, вскрыв запечатанный бумагой стакан, и кремовое
пирожное, похожее на клумбочку. Все это он запил чаем. Потом
Ляпис неторопливо стал обходить свои владения.
Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного охотничьего
журнала "Герасим и Муму". Товарища Наперникова еще не было, и
Никифор Ляпис двинулся в "Гигроскопический вестник",
еженедельный рупор, посредством которого работники фармации
общались с внешним миром.
— Доброе утро, — сказал Никифор. — Написал замечательные
стихи.
— О чем? — спросил начальник литстранички.На какую тему?
Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у нас журнал...
Начальник для более тонкого определения сущности
"Гигроскопического вестника" пошевелил пальцами.
Трубецкой-Ляпис посмотрел на свои брюки из белой рогожи,
отклонил корпус назад и певуче сказал:
— "Баллада о гангрене".
— Это интересно, — заметила гигроскопическая персона. --
Давно пора в популярной форме проводить идеи профилактики.
Ляпис немедленно задекламировал:
Страдал Гаврила от гангрены, Гаврила от гангрены слег...
Дальше тем же молодецким четырехстопным ямбом
рассказывалось о Гавриле, который по темноте своей не пошел
вовремя в аптеку и погиб из-за того, что не смазал ранку йодом.
— Вы делаете успехи, Трубецкой, — одобрил редактор, — но
хотелось бы еще больше… Вы понимаете?
Он задвигал пальцами, но страшную балладу взял, обещав
уплатить во вторник.
В журнале "Будни морзиста" Ляписа встретили гостеприимно.
— Хорошо, что вы пришли, Трубецкой. Нам как раз нужны
стихи. Только — быт, быт, быт. Никакой лирики. Слышите,
Трубецкой? Что-нибудь из жизни потельработников и вместе с тем,
вы понимаете?..
— Вчера я именно задумался над бытом потельработников. И
у меня вылилась такая поэма. Называется: "Последнее письмо".
Вот...
Служил Гаврила почтальоном, Гаврила письма разносил… .
История о Гавриле была заключена в семьдесят две строки. В
конце стихотворения письмоносец Гаврила, сраженный пулей
фашиста, все же доставляет письмо по адресу.
— Где же происходило дело? — спросили Ляписа. Вопрос был
законный. В СССР нет фашистов, за границей нет Гаврил, членов
союза работников связи.
— В чем дело?-сказал Ляпис. — Дело происходит, конечно, у
нас, а фашист переодетый.
— Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о радиостанции.
— А почему вы не хотите почтальона?
— Пусть полежит. Мы его берем условно. Погрустневший
Никифор Ляпис-Трубецкой пошел снова в "Герасим и Муму".
Наперников уже сидел за своей конторкой. На стене висел сильно
увеличенный портрет Тургенева, а пенсне, болотных сапогах и с
двустволкой наперевес. Рядом с Наперниковым стоял конкурент
Ляписа — стихотворец из пригорода.
Началась старая песня о Гавриле, но уже с охотничьим
уклоном. Творение шло под названием: "Молитва браконьера".
Гаврила ждал в засаде зайца, Гаврила зайца подстрелил.
— Очень хорошо! -- сказал добрый Наперников.Вы,
Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только
нужно кое-что исправить. Первое-выкиньте с корнем "молитву".
— И зайца, — сказал конкурент.
— Почему же зайца? — удивился Наперников.
— Потому что не сезон.
— Слышите, Трубецкой, измените и зайца. Поэма в
преображенном виде носила название."Урок браконьеру", а зайцы
были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов летом тоже
не стреляют. В окончательной форме стихи читались:
Гаврила ждал в засаде птицу. Гаврила птицу подстрелил… и
т.д.
После завтрака в столовой Ляпис снова принялся за работу.
Белые брюки мелькали в темноте коридоров. Он входил в редакции
и продавал многоликого Гаврилу.
В "Кооперативную флейту" Гаврила был сдан под названием
"Эолова флейта".
Служил Гаврила за прилавком. Гаврила флейтой торговал...
Простаки из толстого журнала "Лес, как он есть" купили у
Ляписа небольшую поэму "На опушке". Начиналась она так:
Гаврила шел кудрявым лесом, Бамбук Гаврила порубал.
Последний за этот день Гаврила занимался хлебопечением.
Ему нашлось место в редакции "Работника булки". Поэма носила
длинное и грустное название: "О хлебе, качестве продукции и о
любимой". Поэма посвящалась загадочной Хине Члек. Начало было
попрежнему эпическим:
Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку испекал...
Посвящение, после деликатной борьбы, выкинули. Самое
печальное было то, что Ляпису денег нигде не дали. Одни обещали
дать во вторник, другие -в четверг, или пятницу -- через две
недели. Пришлось идти занимать деньги в стан врагов — туда,
где Ляписа никогда не печатали.
Ляпис спустился с пятого этажа на второй и вошел в
секретариат "Станка". На его несчастье, он сразу же столкнулся
с работягой Персицким.
— А!-воскликнул Персицкий. — Ляпсус!
— Слушайте,-- сказал Никифор Ляпис, понижая голос,-дайте
три рубля. Мне "Герасим и Муму" должен кучу денег.
— Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду.
И Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников
"Станка". Завязался общий разговор.
— Ну, как торговали? — спрашивал Персицкий.
— Написал замечательные стихи!
— Про Гаврилу? Что-нибудь крестьянское? "Пахал Гаврила
спозаранку, Гаврила плуг свой обожал"?
— Что Гаврила! Ведь это же халтура! — защищался Ляпис. — Я
написал о Кавказе.
— А вы были на Кавказе?
— Через две недели поеду.
— А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!
— Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые!
После этого ответа все насторожились.
— Скажите, Ляпсус, -- спросил Персицкий, -- какие,
по-вашему, шакалы?
— Да знаю я, отстаньте!
— Ну, скажите, если знаете!
— Ну, такие… в форме змеи.
— Да, да, вы правы, как всегда. По-вашему, ведь седло
дикой козы подается к столу вместе со стременами.
— Никогда я этого не говорил! — закричал Трубецкой.
— Вы не говорили. Вы писали. Мне Наперников говорил, что
вы пытались всучить ему такие стишата в "Герасим и Муму", якобы
из быта охотников. Скажите по совести. Ляпсус, почему вы пишете
о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего
представления? Почему у вас в стихотворении "Кантон"
пеньюар — это бальное платье? Почему?!
— Вы — мещанин, — сказал Ляпис хвастливо.
— Почему в стихотворении "Скачка на приз Буденного" жокей
у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на
облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?
— Видел.
— Ну, скажите, какая она!
— Оставьте меня в покое. Вы псих!
— А облучок видели? На скачках были?
— Не обязательно всюду быть! — кричал Ляпис.Пушкин писал
турецкие стихи и никогда не был в Турции.
— О да, Эрзерум ведь находится в Тульской губернии.
Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал:
— Пушкин писал по материалам. Он прочел историю
Пугачевского бунта, а потом написал. А мне про скачки все
рассказал Энтих.
После этой виртуозной защиты Персицкий потащил
упирающегося Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за
ними. Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная
траурной каймой.
— Вы писали этот очерк в "Капитанском мостике"?
— Я писал.
— Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас!
"Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным
домкратом..." Ну, удружили же вы "Капитанскому мостику"!
"Мостик" теперь долго вас не забудет, Ляпис!
— В чем дело?
— Дело в том, что… Вы знаете, что такое домкрат?
— Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое...
— Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими
словами.
— Такой… Падает, одним словом.
— Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стремительно
падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу полтинник. Не
пускайте его!
Но и на этот раз полтинник выдан не был. Персицкий
притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза, от
Домиций до Евреинова. Между Домицием, крепостью в великом
герцогстве Мекленбург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и
Нидерландах, было найдено искомое слово.
— Слушайте! "Домкрат (нем. Daumkraft) — одна из машин для
поднятия значительных тяжестей. Обыкновенный простой Д.,
употребляемый для поднятия экипажей и т. п., состоит из
подвижной зубчатой полосы, которую захватывает шестерня,
вращаемая помощью рукоятки..." И так далее. И далее: "Джон
Диксон в 1879 г. установил на место обелиск, известный под
названием "Иглы Клеопатры", при помощи четырех рабочих,
действовавших четырьмя гидравлическими Д.". И этот прибор,
по-вашему, обладает способностью стремительно падать? Значит,
Брокгауз с Эфроном обманывали человечество в течение пятидесяти
лет? Почему вы халтурите, вместо того чтобы учиться? Ответьте!
— Мне нужны деньги.
— Но у вас же их никогда нет. Вы ведь вечно рыщете за
полтинником.
— Я купил мебель и вышел из бюджета.
— И много вы купили мебели? Вам зa вашу халтуру платят
столько, сколько она стоит, грош!
— Хороший грош! Я такой стул купил на аукционе...
— В форме змеи?
— Нет. Из дворца. Но меня постигло несчастье. Вчера я
вернулся ночью домой...
— От Хины Члек? — закричали присутствующие в один голос.
— Хина!.. С Хиной я сколько времени уже не живу.
Возвращался я с диспута Маяковского. Прихожу. Окно открыто. Я
сразу почувствовал, что что-то случилось.
— Ай-яй-яй! — сказал Персицкий, закрывая лицо руками.--
Я чувствую, товарищи, что у Ляпсуса украли его лучший шедевр
"Гаврила дворником служил, Гаврила в дворники нанялся".
— Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко мне
в комнату залезли какие-то негодяи и распороли всю обшивку
стула. Может быть, кто-нибудь займет пятерку на ремонт?
— Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже начало
могу сказать. Подождите, подождите… Сейчас… Вот: "Гаврила
стул купил на рынке, был у Гаврилы стул плохой". Скорее
запишите. Это можно с прибылью продать в "Голос комода"… Эх,
Трубецкой, Трубецкой!.. Да, кстати. Ляпсус, почему вы
Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним еще получше? Например,
Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Никифор Валуа? Или еще
лучше: гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится
хорошая кормушка, сразу три стишка в "Гермуму", то выход из
положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым,
другая макулатура — Эльстоном, а третья — Юсуповым… Эх вы, халтурщик!..
Свежее в блогах