Глава XXIX. Гремящий ключ (Илья Ильф и Евгений Петров)

 
      Солнце встало над холмистой пустыней в 5 часов 02 минуты46 секунд. Остап поднялся на минуту позже. Фоторепортер Меньшовуже обвешивал себя сумками и ремнями. Кепку он надел задомнаперед, чтобы козырек не мешал  смотреть в видоискатель.Фотографу предстоял большой день. Остап тоже надеялся набольшой день и, даже не умывшись, выпрыгнул из вагона. Желтуюпапку он захватил с собой.     Прибывшие поезда с гостями из Москвы, Сибири и СреднейАзии образовали улицы и переулки. Со всех сторон составыподступали к трибуне, сипели паровозы, белый пар задерживалсяна длинном полотняном лозунге:   "Магистраль-первое   детищепятилетки".     Еще все спали и прохладный ветер стучал флагами на пустойтрибуне, когда Остап увидел, что чистый горизонт   сильнопересеченной местности внезапно омрачился разрывами пыли. Совсех сторон выдвигались из-за холмов остроконечные шапки.Тысячи всадников, сидя в деревянных седлах и понукая волосатыхлошадок, торопились к деревянной стреле, находившейся в тойсамой точке, которая была принята два года назад как местобудущей смычки.     Кочевники ехали целыми аулами. Отцы семейства двигалисьверхом,   верхами,   по-мужски, ехали жены, ребята по троедвигались на собственных лошадках, и даже злые тещи и тепосылали вперед своих верных коней, ударяя их каблуками подживот. Конные группы вертелись в пыли, носились по полю скрасными знаменами, вытягивались на стременах и, повернувшисьбоком, любопытно озирали чудеса. Чудес было много-поезда,рельсы,    молодцеватые   фигуры   кинооператоров,   решетчатаястоловая,   неожиданно   выросшая    на    голом    месте,    ирадиорепродукторы, из которых несся свежий голос "раз, два,три,   четыре,   пять,   шесть",   -   проверялась   готовностьрадиоустановки.   Два   укладочных городка, два строительныхпредприятия на колесах, с материальными складами, столовыми,канцеляриями, банями и жильем для рабочих, стояли друг противдруга, перед трибуной, отделенные только двадцатью метрамишпал, еще не прошитых рельсами. В этом месте ляжет последнийрельс и будет забит последний костыль. В голове Южного городкависел плакат: "Даешь Север! ", в голове Северного"Даешь Юг! ".     Рабочие   обоих   городков смешались в одну кучу. Ониувиделись впервые, хотя знали и помнили друг о друге с самогоначала постройки, когда их разделяли полторы тысячи километровпустыни, скал, озер и рек. Соревнование в  работе ускорилосвидание на год. Последний месяц рельсы укладывали бегом. ИСевер и Юг стремились опередить друг друга и первыми войти вГремящий Ключ. Победил Север. Теперь начальники обоих городков,один в графитной толстовке, а другой в белой косоворотке, мирнобеседовали у стрелы, причем на лице начальника Севера противволи время от времени появлялась змеиная улыбка. Он спешил еесогнать и хвалил Юг, но улыбка снова подымала его выцветшие насолнце усы.     Остап побежал к вагонам Северного городка, однако городокбыл пуст. Все его жители ушли к трибуне, перед которой ужесидели музыканты. Обжигая губы   о   горячие   металлическиемундштуки, они играли увертюру.     Советские   журналисты   заняли   левое   крыло   трибуны.Лавуазьян, свесившись вниз, умолял Меньшова заснять его приисполнении служебных обязанностей. Но Меньшову было не до того.Он снимал ударников Магистрали группами и в одиночку, заставляякостыльщиков размахивать молотами, а грабарей-опираться налопаты. На правом крыле сидели иностранцы. У входов на трибунукрасноармейцы проверяли пригласительные билеты. У Остапа билетане   было.   Комендант   поезда   выдавал их по списку, гдепредставитель "Черноморской газеты" О. Бендер не значился.Напрасно Гаргантюа манил великого комбинатора наверх, крича:"Ведь верно? Ведь правильно? "-Остап   отрицательно   моталголовой, водя глазами на трибуну, на которой тесно уместилисьгерои и гости.     В первом ряду   спокойно   сидел   табельщик   Северногоукладочного городка Александр Корейко. Для защиты от солнцаголова его была прикрыта газетной треуголкой. Он чуть выдвинулухо, чтобы получше слышать первого оратора, который (ужепробирался к микрофону.     — Александр Иванович! -- крикнул Остап, сложив рукитрубой.     Корейко посмотрел вниз и поднялся. Музыканты заиграли"Интернационал",   но   богатый   табельщик    выслушал    гимнневнимательно. Вздорная фигура великого комбинатора, бегавшегопо площадке, очищенной для последних рельсов, сразу же лишилаего душевного спокойствия. Он посмотрел через головы толпы,соображая, куда бы (убежать. Но вокруг была пустыня.     Пятнадцать тысяч всадников непрестанно шатались взад ивперед, десятки раз переходили вброд холодную речку и только кначалу митинга расположились в конном строю позади трибуны. Анекоторые, застенчивые и гордые, так и промаячили весь день навершинах холмов, не решаясь подъехать ближе к гудящему иревущему митингу.     Строители   Магистрали   праздновали свою победу шумно,весело, с криками, музыкой и подбрасыванием на воздух любимцеви героев. На полотно со звоном полетели рельсы. В минуту онибыли уложены, и рабочие-укладчики, забившие миллионы костылей,уступили право на последние удары своим руководителям.     — Согласно законов гостеприимства, - сказал буфетчик,сидя     с     поварами     на     крыше      вагона-ресторана.Инженер-краснознаменец сдвинул на затылок большую фетровуюшляпу, схватил молот с длинной ручкой и, сделав плачущее лицо,ударил прямо по земле. Дружелюбный смех костыльщиков, средикоторых были силачи,   забивающие   костыль   одним   ударом,сопутствовал этой операции. Однако мягкие удары о землю вскорестали перемежаться звоном, свидетельствовавшим, что   молотиногда приходит в соприкосновение с костылем. Размахивалимолотами секретарь крайкома, члены правительства, начальникСевера и Юга и гости. Самый последний костыль в каких-нибудьполчаса заколотил в шпалу начальник строительства,     Начались речи. Они произносились по два раза-на казахскоми русском языках.     — Товарищи,   --   медленно   сказал костыльщик-ударник,стараясь не смотреть на орден Красного Знамени, только чтоприколотый к его рубашке, — что сделано, то сделано, и говоритьтут много не надо. А от всего нашего укладочного коллективапросьба правительству-немедленно отправить   нас   на   новуюстройку. Мы хорошо сработались вместе и последние месяцыукладывали по пяти километров рельсов в день. Обязуемся этунорму удержать и повысить. И да здравствует наша мироваяреволюция! Я еще хотел сказать. товарищи, что шпалы поступали сбольшим браком, приходилось отбрасывать.   Это   дело   надопоставить на высоту.     Корреспонденты уже не могли пожаловаться на отсутствиесобытий. Записывались речи. Инженеров хватали за талию итребовали от них сведений с точными цифровыми данными. Сталожарко, пыльно и деловито. Митинг в пустыне задымился,  какогромный костер. Лавуазьян, нацарапав десять строчек, бежал нателеграф, отправлял молнию и снова принимался записывать.Ухудшанский ничего не записывал и телеграммы не посылал. Вкармане у него лежал "Торжественный комплект", который давалвозможность в пять минут составить прекрасную корреспонденцию сазиатским орнаментом. Будущее Ухудшанского было обеспечено, Ипоэтому он с более высокой, чем обычно, сатирической нотой вголосе говорил собратьям:     — Стараетесь? Ну, ну!     Неожиданно   в   ложе   советских   журналистов появилисьотставшие в Москве Лев Рубашкин и Ян Скамейкин. Их взял с собойсамолет, прилетевший на смычку рано утром. Он спустился вдесяти километрах от Гремящего Ключа, за далеким холмом, наестественном аэродроме, и братья-корреспонденты только сейчасдобрались   оттуда пешим порядком. Еле поздоровавшись, ЛевРубашкин и Ян Скамейкин выхватили из карманов блокноты ипринялись наверстывать (упущенное время.     Фотоаппараты   иностранцев   щелкали беспрерывно. Глоткивысохли от речей и солнца. Собравшиеся все чаще поглядываливниз, на холодную речку, на столовую, где полосатые тени навесалежали на длиннейших банкетных столах, уставленных зеленыминарзанными бутылками. Рядом расположились киоски, куда новременам бегали пить участники митинга. Корейко мучился отжажды, но крепился под своей детской треуголкой. Великийкомбинатор издали дразнил его, поднимая над головой бутылкулимонада и желтую папку с ботиночными тесемками.     На стол, рядом с графином и   микрофоном,   поставилидевочку-пионерку.     — Ну, девочка, — весело сказал начальник строительства, -скажи нам, что ты думаешь о Восточной Магистрали?     Не удивительно было бы, если бы девочка внезапно топнуланожкой и начала: "Товарищи! Позвольте мне подвести итоги темдостижениям, кои... "-- и так далее, потому что встречаются унас примерные дети, которые с   печальной   старательностьюпроизносят двухчасовые речи. Однако пионерка Гремящего Ключасвоими слабыми ручонками сразу ухватила быка за рога и тонкимсмешным голосом закричала:     — Да здравствует пятилетка!     Паламидов подошел к иностранному профессоруэкономисту,желая получить у него интервью.     — Я восхищен, — сказал профессор, — все строительство,которое я видел в СССР, грандиозно. Я не сомневаюсь в том, чтопятилетка будет выполнена. Я об этом буду писать.     Об этом через полгода он действительно выпустил книгу, вкоторой на двухстах страницах доказывал, что пятилетка будетвыполнена в намеченные сроки и что СССР станет одной из самыхмощных индустриальных стран. А на двухсот первой страницепрофессор заявил, что именно по этой причине Страну Советовнужно   как   можно   скорее уничтожить, иначе она принесетестественную гибель капиталистическому обществу.   Профессороказался более деловым человеком, чем болтливый Гейнрих.     Из-за   холма поднялся белый самолет. Во все стороныврассыпную кинулись казахи. Большая тень самолета бросиласьчерез трибуну и, выгибаясь, побежала в пустыню. Казахи, крича иподнимая кнуты, погнались за тенью. Кинооператоры встревоженнозавертели свои машинки. Стало еще более суматошно и пыльно.Митинг окончился.     — Вот что, товарищи, — говорил Паламидов, поспешая вместес братьями по перу в столовую, — давайте условимся — пошлыхвещей не писать.     — Пошлость отвратительна! — поддержал Лавуазьян. - Онаужасна.     И по дороге в столовую корреспонденты единогласно решилине писать об Узун-Кулаке, что значит Длинное Ухо, что в своюочередь значит-степной телеграф. Об этом писали все, кто толькони был на Востоке, и об этом больше невозможно читать. Неписать очерков под названием "Легенда озера   Иссык-Куль".Довольно пошлостей в восточном вкусе!     На опустевшей трибуне, среди окурков, разорванных записоки нанесенного из пустыни песка, сидел один только Корейко. Онникак не решался сойти вниз.     — Сойдите,   Александр   Иванович! -- кричал Остап. -Пожалейте себя! Глоток холодного нарзана! А? Не хотите? Ну,хоть меня пожалейте! Я хочу есть! Ведь я все равно не уйду!Может быть, вы хотите, чтобы я спел вам серенаду Шуберта"Легкою стопой ты приди, друг мой"? Я могу!     Но Корейко не стал дожидаться. Ему и без серенады былоясно, что деньги придется отдать. Пригнувшись и останавливаясьна каждой ступеньке, он стал спускаться вниз.     — На вас треугольная шляпа? — резвился Остап. -А где жесерый походный пиджак? Вы не поверите, как я скучал без вас.Ну,   здравствуйте, здравствуйте! Может, почеломкаемся? Илипойдем прямо в закрома, в пещеру Лейхтвейса, где вы хранитесвои тугрики!     — Сперва обедать, — сказал Корейко, язык которого высохот жажды и царапался, как рашпиль.     — Можно и пообедать. Только на этот раз без шалопайства.Впрочем, шансов у вас никаких. За холмами залегли мои молодцы,— соврал Остап на всякий случай.     И, вспомнив о молодцах, он погрустнел. Обед для строителейи гостей был дан в евразийском роде. Казахи расположились наковрах, поджав ноги, как это делают на Востоке все, а на Западетолько портные. Казахи ели плов из белых мисочек, запивали еголимонадом. Европейцы засели за столы.     Много   трудов,   забот и волнений перенесли строителиМагистрали за два года работы. Но и не мало беспокойствапричинила им организация парадного обеда в центре пустыни.Долго обсуждалось меню, азиатское и   европейское.   Вызвалпродолжительную   дискуссию вопрос о спиртных напитках. Нанесколько дней управление строительством стало походить наСоединенные Штаты перед выборами президента. Сторонники сухой имокрой   проблемы вступили в единоборство. Наконец, ячейкавысказалась   против    спиртного.    Тогда    всплыло    новоеобстоятельство-иностранцы,    дипломаты,   москвичи!   Как   ихнакормить поизящнее? Всетаки они у себя там в Лондонах иНью-Йорках привыкли к разным кулинарным эксцессам. И вот изТашкента выписали старого специалиста Ивана Осиповича. Когда-тоон был метрдотелем в Москве у известного Мартьяныча и теперьдоживал свои дни заведующим нарпитовской столовой у Куриногобазара.     — Так вы смотрите, Иван Осипович, - говорили ему. вуправлении,   --   не  подкачайте.   Иностранцы будут. Нужнокак-нибудь повиднее все сделать, пофасонистее.     — Верьте слову, — бормотал старик со слезами на глазах,— каких людей кормил! Принца Вюртембергского кормил! Мне иденег платить не нужно. Как же мне напоследок жизни людей непокормить? Покормлю вот — и умру!     Иван    Осипович    страшно    разволновался.   Узнав   обокончательном отказе от спиртного, он чуть не заболел, нооставить Европу без обеда не решился. Представленную им сметусильно урезали, и старик, шепча себе под нос: "Накормлю иумру"-добавил шестьдесят рублей из своих сбережений. В деньобеда Иван Осипович пришел в нафталиновом фраке. Покуда шелмитинг, он нервничал, поглядывал на солнце и покрикивал накочевников, которые просто из любопытства пытались въехать встоловую   верхом.   Старик замахивался на них салфеткой идребезжал:     — Отойди, Мамай, не видишь, что делается! Ах, господи!Соус пикан перестоится. И консоме с пашотом не готово!     На   столе   уже стояла закуска. Все было сервированочрезвычайно красиво и с большим умением. Торчком стояли твердыесалфетки, на стеклянных тарелочках во льду лежало масло,скрученное в бутоны, селедки держали во рту серсо из дука илимаслины, были цветы, и даже обыкновенный серый хлеб выгляделвесьма презентабельно.     Наконец, гости явились за стол. Все были запылены, красныот жары и очень голодны. Никто не   походил   на   принцаВюртембергского. Иван Осипович вдруг почувствовал приближениебеды.     — Прошу у гостей извинения, — сказал он искательно, --еще пять минуточек, и начнем обедать! Личная у меня к вампросьба — не трогайте ничего на столе до обеда, чтоб все было,как полагается.     На минуту он убежал в кухню, светски пританцовывая, акогда вернулся назад, неся на блюде какую-то парадную рыбу, тоувидел страшную сцену разграбления стола. Это до такой степенине походило на разработанный Иваном Осиповичем церемониалпринятия пищи, что он остановился. Англичанин с тенниснойталией беззаботно ел хлеб с маслом, а Гейнрих, перегнувшисьчерез стол, вытаскивал пальцами маслину из селедочного рта. Настоле все смешалось. Гости, удовлетворявшие первый голод,весело обменивались впечатлениями.     — Это что такое? — спросил старик упавшим голосом.     — Где же суп, папаша? — закричал Гейнрих с набитым ртом.     Иван Осипович ничего не ответил. Он   только   махнулсалфеткой и пошел прочь. Дальнейшие заботы он бросил на своихподчиненных.     Когда комбинаторы пробились к столу, толстый человек свисячим, как банан, носом произносил первую застольную речь. Ксвоему крайнему удивлению, Остап узнал   в   нем   инженераТалмудовского.     — Да! Мы герои! - восклицал Талмудовский, протягиваявперед стакан с нарзаном. — Привет нам, строителям Магистрали!Но каковы условия нашей работы, граждане! Скажу, например, прооклад жалованья. Не спорю, на Магистрали оклад лучше, чем вдругих местах, но вот культурные удобства! Театра нет! Пустыня!Канализации никакой!.. Нет, я так работать не могу!     — Кто это такой! — спрашивали друг у друга строители. --Вы не знаете?     Между тем Талмудовский уже вытащил из-под стола чемоданы.     — Плевал я на договор! — кричал он, направляясь к выходу.— Что? Подъемные назад? Только судом, только судом!     И даже толкая обедающих чемоданами, он вместо "пардон"свирепо кричал: "Только судом! ".     Поздно   ночью   он   уже   катил   в   моторной дрезине,присоединившись к дорожным мастерам, ехавшим по делу к южномуистоку Магистрали. Талмудовский сидел верхом на чемоданах иразъяснял мастерам причины, по которым честный специалист неможет работать в этой дыре. С ними ехал домой метрдотель ИванОсипович. В горе он не успел даже снять фрака. Он был сильнопьян.     — Варвары! - кричал он, высовываясь на бреющий ветер игрозя кулаком в сторону Гремящего Ключа. -- Всю сервировку ксвиньям    собачьим!..    Антон    Павловича   кормил,   принцаВюртембергского!.. Приеду домой и умру! Вспомнят тогда ИванаОсиповича. Сервируй, скажут, банкетный стол на восемьдесятчетыре персоны, к свиньям собачьим. А ведь некому будет! НетИвана Осиповича Трикартова! Скончался! Отбыл в лучший мир, идеже несть ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизньбесконечная… Ве-е-ечная па-ммять!     И покуда старик отпевал самого себя, хвосты его фракатрещали на ветру, как вымпелы!     Остап, не дав Корейко доесть компота, поднял его из-застола   и   потащил рассчитываться. По приставной лестничкекомбинаторы взобрались в товарный вагон,   где   помещаласьканцелярия   Северной укладки и стояла складная полотнянаякровать табельщика. Здесь они заперлись.     После обеда, когда литерные пассажиры отдыхали, набираясьсил для участия в вечернем гулянье, фельетонист Гаргантюапоймал братьев-корреспондентов за недозволенным занятием. ЛевРубашкин и Ян Скамейкин несли на телеграф две бумажки. На однойиз них было краткое сообщение:     "Срочная москва степной телеграф тире узун-кулак квчдлинное ухо зпт разнес аулам весть   состоявшейся   смычкемагистрали рубашкин".     Вторая бумажка была исписана сверху донизу. Вот что в нейсодержалось:     ЛЕГЕНДА ОЗЕРА ИССЫК-КУЛЬ     Старый каракалпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду,овеянную дыханием веков. Двести тысяч четыреста восемьдесятпять лун тому назад молодая, быстроногая, как джейран (горныйбаран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодогонукера Ай-Булака. Велико было горе старого хана, когда он узналоб измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносилмолитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу вбочку и, привязав к ней слиток чистого золота весом в семьджасасын (18 кило), бросил драгоценную ношу в горное озеро. Стех пор озеро и получило свое имя -- Иссык-Куль, что значит"Сердце красавицы склонно к измене"...     Ян Скамейкин-Сарматский (Поршень)     — Ведь   верно?   --   спрашивал  Гаргантюа,   показываявыхваченные у братьев бумажки. — Ведь правильно?     — Конечно, возмутительно! — отвечал Паламидов. — Как высмели   написать   легенду после всего, что было говорено?По-вашему, Иссык-Куль переводится как "Сердце красавицы склоннок измене и перемене"? Ой ли! Не наврал ли вам липовыйкара-калпак Ухум Бухеев? Не звучит ли это название такимобразом: "Не бросайте молодых красавиц в озеро, а бросайте возеро легковерных корреспондентов, поддающихся губительномувлиянию экзотики"?     Писатель в детской курточке покраснел. В его записнойкнижке уже значились и Узун-Кулак и две душистые легенды,уснащенные восточным орнаментом.     — А по-моему, -- сказал он, -- в этом нет ничегострашного. Раз Узун-Кулак существует, должен же кто-нибудь онем писать?     — Но ведь уже тысячу раз писали! — сказал Лавуазьян.     — Узун-Кулак существует, — вздохнул писатель, — и с этимприходится считаться.

Похожие статьи:

Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → МИХАИЛ ВЕЛЛЕР. ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАЙОРА ЗВЯГИНА. Учебник жизни (начало)

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)