Глава XXVII. "Позвольте войти наемнику капитала" (Илья Ильф и Евгений Петров)

 
      Ночью Остапу приснилось грустное затушеванное лицо Зоси, апотом   появился   Паниковский.   Нарушитель конвенции был визвозчичьей шляпе с пером и, ломая руки, говорил: "Бендер!Бендер! Вы не знаете, что такое курица! Это дивная, жирнаяптица, курица! " Остап не понимал и сердился: "Какая курица?Ведь ваша специальность-гусь! " Но Паниковский настаивал насвоем: "Курица, курица, курица! "     Бендер проснулся. Низко над головой он увидел потолок,выгнутый, как крышка бабушкина сундука. У самого носа великогокомбинатора шевелилась багажная сетка, В купе было оченьсветло. В полуспущенное окно рвался горячий воздух оренбургскойстепи.     — Курица! - донеслось снизу. -- Куда же девалась моякурица? Кроме нас, в купе никого нет! Ведь верно? Позвольте, аэто чьи ноги?     Остап закрыл глаза рукой и тут же с неудовольствиемвспомнил, что так делывал и Паниковский, когда ему грозилабеда.   Отняв   руку,   великий   комбинатор   увидел   головы,показавшиеся на уровне его полки.     — Спите? Ну, ну, — сказала первая голова.     — Скажите, дорогой, — доброжелательно молвила вторая, --это вы съели мою курицу? Ведь верно? Ведь правильно?     Фоторепортер Меньшов сидел внизу, по локоть засунув оберуки в черный фотографический мешок. Он перезаряжал кассеты.     — Да, — сдержанно сказал Остап, — я ее съел.     — Вот спасибо! — неожиданно воскликнул Гаргантюа. — А яуж и не знал, что с ней  делать. Ведь жара, курица моглаиспортиться. Правильно? Выбрасывать жалко! Ведь верно?     — Разумеется, — сказал Остап осторожно, — я очень рад,что смог оказать вам эту маленькую услугу.     — Вы от какой газеты? — спросил фоторепортер, продолжаяс томной улыбкой шарить в мешке. — Вы не в Москве сели?     — Вы, я вижу, фотограф, -- сказал Остап, уклоняясь отпрямого ответа, - знал я одного провинциального фотографа,который даже консервы открывал только при красном свете,боялся, что иначе они испортятся.     Меньшов засмеялся. Шутка нового пассажира пришлась ему повкусу. И в это утро никто больше не   задавал   великомукомбинатору   скользкий вопросов. Он спрыгнул с дивана и,погладив свои щеки, на которых за три дня отросла разбойничьящетина,   вопросительно   посмотрел   на   доброго   Гаргантюа.Стихотворный фельетонист распаковал чемодан, вынул   оттудабритвенный   прибор   и, протянув его Остапу, долго что-тообъяснял, клюя невидимый корм и поминутно требуя подтверждениясвоим словам.     Покуда Остап брился, мылся и чистился, Меньшов, опоясанныйфотографическими   ремнями,   распространил   по всему вагонуизвестие,   что   в   их   купе   едет   новый   провинциальныйкорреспондент, догнавший ночью поезд на аэроплане и съевшийкурицу Гаргантюа. Рассказ о курице вызвал большое оживление.Почти все корреспонденты захватили с собой в дорогу домашнююснедь: коржики, рубленые котлеты, батоны и крутые яйца. Этуснедь   никто не ел. Корреспонденты предпочитали ходить вресторан.     И не успел Бендер закончить свой туалет, как в купе явилсятучный писатель в мягкой детской курточке. Он положил на столперед Остапом двенадцать яиц и сказал:     — Съешьте. Это яйца. Раз яйца существуют, то должен жекто-нибудь их есть?     Потом писатель выглянул в окно, посмотрел на бородавчатуюстепь и с горечью молвил:     — Пустыня -- это бездарно! Но она существует. И с этимприходится считаться.     Он был философ. Выслушав благодарность Остапа, писательпотряс головой и пошел к себе дописывать рассказ. Будучичеловеком пунктуальным, он твердо решил каждый день обязательнописать по рассказу, Это решение он выполнял с прилежностьюпервого ученика. По-видимому, он вдохновлялся мыслью, что разбумага существует, то должен же на ней кто-нибудь писать.     Примеру философа последовали другие пассажиры. Навроцкийпринес   фаршированный   перец в банке, Лавуазьян-котлеты сналипшими на них газетными строчками, Сапегин -- селедку икоржики, а Днестров-стакан яблочного повидла. Приходили идругие, но Остап прекратил прием.     — Не могу, не могу, друзья мои, — говорил он, - сделайодному одолжение, как уже все наваливаются. Корреспонденты емуочень понравились. Остап готов был умилиться, но он так наелся,что был не в состоянии предаваться каким бы то ни былочувствам.     Он с трудом влез на свой диван и проспал почти весь день.     Шли третьи сутки пути. В ожидании событий литерный поездтомился.   До    Магистрали    было    еще    далеко,    ничегодостопримечательного   не   случилось,   и все же московскиекорреспонденты, иссушаемые вынужденным бездельем, подозрительнокосились друг на Друга.     "Не узнал ли кто-нибудь чего-нибудь и не послал ли об этоммолнию в свою редакцию? "     Наконец, Лавуазьян не сдержался и отправил телеграфноесообщение:     "Проехали Оренбург тчк трубы паровоза валит дым тчкнастроение бодрое зпт делегатских вагонах разговоры тольковосточной магистрали тчк молнируйте инструкции аральское морелавуазьян".     Тайна вскоре раскрылась, и на следующей же станции утелеграфного окошечка образовалась очередь. Все послали краткиесообщения о бодром настроении и о трубе паровоза, из коей валитдым.     Для иностранцев широкое поле деятельности открылось тотчасза Оренбургом, когда они увидели первого верблюда, первую юртуи первого казаха в остроконечной меховой шапке и с кнутом вруке. На полустанке, где поезд случайно задержался, по меньшеймере двадцать фотоаппаратов нацелились на верблюжью морду.Началась экзотика, корабли пустыни, вольнолюбивые сыны степей ипрочее романтическое тягло.     Американка из старинной семьи вышла из вагона в круглыхочках с темными стеклами. От солнечного света ее защищал такжезеленый зонтик. В таком виде ее долго снимал ручной кинокамерой"Аймо" седой американец. Сначала она стояла рядом с верблюдом,потом впереди него и, на. конец, на нем, уместившись междукочками, о которых так тепло рассказывал проводник. Маленький излой Гейнрих шнырял в толпе и всем говорил:     — Вы за ней присматривайте, а то она случайно застрянетна станции, и опять будет сенсация в американской прессе:"Отважная корреспондентка в лапах обезумевшего верблюда".     Японский дипломат стоял в двух шагах от казаха. Оба молчасмотрели друг на друга. У них были совершенно одинаковые чутьсплющенные лица, жесткие усы, желтая лакированная кожа и глаза,припухшие и неширокие. Они сошли бы за близнецов, если бы казахне был в бараньей шубе, подпоясанной ситцевым кушаком, аяпонец-в сером лондонском костюме, и если бы казах не началчитать лишь в прошлом году, а японец не кончил двадцать летназад двух университетов-в Токио и Париже. Дипломат отошел нашаг, нагнул голову к зеркалке и щелкнул затвором. Казахзасмеялся, сел на своего шершавого конька и двинулся в степь.     Но уже на следующей станции в романтическую повесть вошлиновые   элементы.   За   станционным   зданием лежали красныециллиндрические бочки-железная тара для горючего, желтело новоедеревянное здание, и перед ним, тяжело втиснувшись в землюгусеничными цепями, тянулась тракторная шеренга. На решетчатомштабеле шпал стояла девушка-трактористка  в черных рабочихштанах и валенках. Тут советские корреспонденты взяли реванш.Держа фотоаппараты на уровне глаз, они стали подбираться кдевушке. Впереди всех крался Меньшов.     В зубах он держал алюминиевую кассету и движениями своиминапоминал стрелка, делающего перебежку в цепи. Но если верблюдфотографировался   с   полным   сознанием   своего   права   наизвестность, то трактористка оказалась скромнее. Снимков пятьона перенесла спокойно, а потом покраснела и ушла. Фотографыперекинулись на тракторы. Кстати, на горизонте, позади машин,виднелась   цепочка   верблюдов.   Все   это   --   тракторы иверблюды-отлично укладывалось в рамку кадра под названием"Старое и новое" или "Кто кого? ".     Остап проснулся перед заходом солнца. Поезд продолжалбежать в пустыне. По коридору бродил Лавуазьян, подбиваятоварищей на издание специальной поездной газеты. Он дажепридумал название: "На всех парах".     — Ну, что это за название! — сказал Остап. — Вот я виделстенгазету одной пожарной команды, называлась она — "Из огняда в полымя". Это было по существу.     — Вы-профессионал пера!   -   закричал   Лавуазьян.   --Сознайтесь, что вам просто лень писать для рупора поезднойобщественности.     Великий комбинатор не отрицал того, что онпрофессионалпера. В случае надобности он мог бы без запинки объяснить,какой орган печати представляет он   в   этом   поезде   --"Черноморскую газету". Впрочем, в этом не было особенной нужды,потому что поезд был специальный и его не посещали сердитыеконтролеры с никелированными щипцами. Но Лавуазьян уже сидел сосвоей пишущей машиной в вагоне ударников, где его предложениевызвало суматоху. Уже старик с Трехгорки писал химическимкарандашом заметку о необходимости устроить в поезде вечеробмена опытом и литературное чтение, уже искали карикатуриста имобилизовали Навроцкого для собирания анкеты о том, какоепредприятие из числа представленных делегатами лучше выполнилопромфинплан.     Вечером в купе Гаргантюа, Меньшова, Ухудшанского и Бендерасобралось множество газетного народа. Сидели тесно, по шестьчеловек на диванчике. Сверху свешивались головы и   ноги.Ощутительно свежая ночь остудила журналистов, страдавших весьдень от жары, а длинные такты колес, не утихавшие уже три дня,располагали   к   дружбе.   Говорили о Восточной Магистрали,вспоминали своих редакторов и секретарей, рассказывали   осмешных газетных ляпсусах и всем скопом журили Ухудшанского заотсутствие в его характере журналистской жилки. Ухудшанскийвысоко поднимал голову и с превосходством отвечал:     — Треплетесь? Ну, ну!     В разгаре веселья явился господин Гейнрих.     — Позвольте войти наемнику капитала, — бойко сказал он.     Гейнрих устроился на коленях толстого писателя, отчегописатель крякнул и стоически подумал: "Раз у меня есть колени,то должен же кто-нибудь на них сидеть? Вот он и сидит".     — Ну,   как   строится социализм? -- нахально спросилпредставитель свободомыслящей газеты.     Как-то так случилось, что со всеми поездными иностранцамиобращались учтиво, добавляя к фамилиям; "мистер", "герр" или"синьор", а корреспондента свободомыслящей газеты называлипросто Гейнрих, считали трепачом и не принимали всерьез.Поэтому на прямо поставленный вопрос Паламидов ответил:     — Гейнрих! Напрасно вы хлопочете! Сейчас вы будете опятьругать советскую власть, это скучно и неинтересно. И потом мыэто можем услышать от злой старушки из очереди.     — Совсем не то, — сказал Гейнрих, — я хочу рассказатьбиблейскую историю про Адама и Еву. Вы позволите?     — Слушайте,   Гейнрих, почему вы так хорошо говоритепо-русски? — спросил Сапегин.     — Научился   в   Одессе,   когда   в   тысяча   девятьсотвосемнадцатом году с армией генерала фон Бельца оккупировалэтот чудный город. Я состоял тогда в чине лейтенанта. Вы,наверно, слышали про фон Бельца?     — Не только слышали, — сказал Паламидов, — но и видели.Ваш фон   Бельц лежал в своем золотом кабинете во дворцекомандующего Одесским военным округом с простреленной головой.Он   застрелился,   узнав, что в вашем отечестве произошлареволюция,     При слове   "революция"   господин   Гейнрих   официальноулыбнулся и сказал:     — Генерал был верен присяге.     — А вы почему не застрелились, Гейнрих? — спросили сверхней полки. — Как у вас там вышло с присягой?     — Ну, что, будете слушать   библейскую   историю?   --раздраженно сказал представитель свободомыслящей газеты.     Однако его еще некоторое время пытали расспросами насчетприсяги и только тогда, когда он совсем уже разобиделся исобрался уходить, согласились слушать историю.     РАССКАЗ ГОСПОДИНА ГЕЙНРИХА ОБ АДАМЕ И ЕВЕ     — Был, господа, в Москве молодой человек, комсомолец.Звали его-Адам. И была в том же городе молодая девушка,комсомолка Ева. И вот эти молодые люди отправились однаждыпогулять в московский рай-в Парк культуры и отдыха. Не знаю, очем они там беседовали. У нас обычно молодые люди беседуют олюбви. Но ваши Адам и Ева были марксисты и, возможно, говорилио   мировой революции. Во всяком случае, вышло так, что,прогуливаясь по бывшему Нескучному саду, они присели на травупод деревом, Не знаю, какое это было дерево. Может быть, этобыло древо познания добра и зла. Но марксисты, как вамизвестно,   не   любят   мистики.   Им, по всей вероятности,показалось, что это простая рябина. Продолжая беседовать, Евасорвала с дерева ветку и подарила ее Адаму. Но тут показалсячеловек, которого лишенные воображения   молодые   марксистыприняли за садового сторожа. А между тем это был, по всейвероятности, ангел с огненным мечом. Ругаясь и ворча, ангелповел Адама и Еву в контору на предмет составления протокола заповреждения,   нанесенные садовому хозяйству. Это ничтожноебытовое происшествие отвлекло молодых   людей   от   высокойполитики, и Адам увидел, что перед ним стоит нежная Ева, а Евазаметила, что перед ней стоит мужественный Адам. И молодые людиполюбили друг друга. Через три года у них было уже два сына.     Дойдя до этого места, господин Гейнрих неожиданно умолк,запихивая в рукава мягкие полосатые манжеты.     — Ну, и что же? — спросил Лавуазьян.     — А то, — гордо сказал Гейнрих, — что одного сына зовутКаин, а другого-Авель и что через известный срок Каин убьетАвеля, Авраам родит Исаака, Исаак родит Иакова, и вообще всябиблейская история начнется сначала, и никакой марксизм этомупомешать не сможет. Все повторяется. Будет и потоп, будет и Нойс тремя сыновьями, и Хам обидит Ноя, будет и Вавилонская башня,которая никогда не достроится, господа. И так далее. Ничегонового на свете не произойдет. Так что вы напрасно кипятилисьнасчет новой жизни.     И Гейнрих удовлетворенно откинулся назад, придавив узкойселедочной спиной толстого добродушного писателя.     — Все это было бы прекрасно, — сказал Паламидов, — еслибы. было подкреплено доказательствами. Но доказать вы ничего неможете. Вам просто хочется, чтобы было так. Запрещать вамверить в чудо нет надобности. Верьте, молитесь.     — А у вас есть доказательства, что будет иначе? --воскликнул представитель свободомыслящей газеты.     — Есть, — ответил Паламидов, — одно из них вы увидитепослезавтра, на смычке Восточной Магистрали.     — Ну-у, начинается! — заворчал Гейнрих. — Строительство!Заводы! Пятилетка! Что вы мне тычете в глаза свое железо? Важендух! Все повторится! Будет и тридцатилетняя война, и столетняявойна, и опять будут сжигать людей, которые посмеют сказать,что земля круглая. И опять обманут бедного Иакова, заставив егоработать семь лет бесплатно и   подсунув   ему   некрасивуюблизорукую   жену Лию взамен полногрудой Рахили. Все, всеповторится. И Вечный Жид попрежнему будет скитаться по земле...     — Вечный Жид никогда больше не будет скитаться! — сказалвдруг великий комбинатор, обводя собравшихся веселым взором.     — И на это вы тоже можете представить доказательства втечение двух дней? — возопил Гейнрих.     — Хоть сейчас, - любезно ответил Остап. — Если обществопозволит, я расскажу о том, что произошло с так называемымВечным Жидом.     Общество   охотно позволило.  Все приготовились слушатьрассказ нового пассажира, а Ухудшанский   даже   промолвил:"Рассказываете? Ну, ну". И великий комбинатор начал.     РАССКАЗ ОСТАПА БЕНДЕРА О ВЕЧНОМ ЖИДЕ     — Не буду напоминать вам длинной и скучной историиВечного еврея. Скажу только, что около двух тысяч лет этотпошлый   старик шатался по всему миру, не прописываясь вгостиницах и надоедая гражданам своими жалобами на высокиежелезнодорожные тарифы, из-за которых ему приходилось ходитьпешком. Его видели множество раз.   Он   присутствовал   наисторическом заседании, где Колумбу так и не удалось отчитатьсяв авансовых суммах, взятых на открытие Америки. Еще совсеммолодым человеком он видел пожар Рима. Лет полтораста он прожилв Индии, необыкновенно поражая йогов своей живучестью   исварливым характером. Одним словом, старик мог бы порассказатьмного интересного, если бы к концу каждого столетия писалмемуары. Но Вечный Жид был неграмотен и к тому же имел дырявуюпамять.     Не так давно старик проживал   в   прекрасном   городеРио-де-Жанейро,   пил   прохладительные   напитки,   глядел наокеанские пароходы и разгуливал под пальмами в белых штанах.Штаны эти он купил по случаю восемьсот лет назад в Палестине укакого-то рыцаря, отвоевавшего гроб господень, и они были ещесовсем как новые. И вдруг старик забеспокоился. Захотелось емув Россию, на Днепр, Он бывал везде: и на Рейне, и на Ганге, ина Миссисипи, и на Ян-Цзы, и на Нигере, и на Волге. И не был онтолько на Днепре. Захотелось ему, видите ли, бросить взгляд ина эту широкую реку.     Аккурат в 1919 году Вечный Жид-в своих рыцарских брюкахнелегально перешел румынскую границу. Стоит ли говорить о том,что на животе у него хранились восемь  пар шелковых чулок ифлакон парижских духов, которые одна кишиневская дама просилапередать киевским родственникам. В то бурное время ношениеконтрабанды на животе называлось "носить в припарку". Этомуделу старика живо обучили в Кишиневе. Когда Вечный Жид,выполнив поручение, стоял на берегу Днепра, свесив неопрятнуюзеленую бороду, к нему подошел человек с   желто-голубымилампасами и петлюровскими погонами и строго спросил:     — Жид?     — Жид, — ответил старик.     — Ну, пойдем, - пригласил человек с лампасами. И повелего к куренному атаману.     — Жида поймали, - доложил он,   подталкивая   старикаколеном.     — Жид? — спросил атаман с веселым удивлением.     — Жид, — ответил скиталец.     — А   вот поставьте его к стенке, - ласково сказалкуренной.     — Но ведь я же Вечный! — закричал старик. Две тысячи летон нетерпеливо ждал смерти, а сейчас вдруг ему очень захотелосьжить.     — Молчи, жидовская морда! - радостно закричал губатыйатаман. — Рубай его, хлопцы-молодцы! И Вечного странника нестало.     — Вот и все, — заключил Остап.     — Думаю,   что   вам,   господин   Гейнрих, как бывшемулейтенанту   австрийской   армии,   известны   повадки    вашихдрузей-петлюровцев? — сказал Паламидов.     Гейнрих ничего не ответил и сейчас же ушел. Сначала вседумали, что он обиделся, но уже на другой день выяснилось, чтоиз   советского вагона корреспондент свободомыслящей газетынаправился прямо к мистеру Хираму Бурману, которому и продалисторию о Вечном Жиде за сорок долларов. И Хирам на первой жестанции передал рассказ Остапа Бендера по телеграфу в своюгазету.

Похожие статьи:

Проза → Глава IV. Швейка выгоняют из сумасшедшего дома (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)