Между тем как одни герои романа были убеждены в том, что
время терпит, а другие полагали, что время не ждет, время шло
обычным своим порядком. За пыльным московским маем пришел
пыльный июнь. В уездном городе N автомобиль Гос. № 1,
повредившись на ухабе, стоял уже две недели на углу
Старопанской площади и улицы имени товарища Губернского, время
от времени заволакивая окрестность отчаянным дымом. Из
старгородского допра выходили поодиночке сконфуженные участники
заговора "Меча и орала" -- у них была взята подписка о
невыезде. Вдова Грицацуева (знойная женщина, мечта поэта)
возвратилась к своему бакалейному делу и была оштрафована на
пятнадцать рублей за то, что не вывесила на видном месте
прейскурант цен на мыло, перец, синьку и прочие мелочные
товары, -- забывчивость, простительная женщине с большим
сердцем!
— Есть! — повторил Остап сорвавшимся голосом.-- Держите!
Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие руки плоский
деревянный ящичек. Остап в темноте продолжал рыться в стуле.
Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой столбик и поплыл
за пароходом.
— Что за черт! — сказал Остап. — Больше ничего нет!
— Н-н-не может быть, — пролепетал Ипполит Матвеевич.
— Ну, вы тоже посмотрите!
Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть всунул
руку под сиденье. Между пальцами он ощутил основание пружины.
Больше ничего твердого не было. От стула шел сухой мерзкий
запах потревоженной пыли,
— Нету? — спросил Остап.
— Нет.
Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за борт.
Послышался тяжелый всплеск. Вздрагивая от ночной сырости,
концессионеры в сомнении вернулись к себе в каюту.
— Так, — сказал Бендер. — Что-то мы, во всяком случае,
нашли.
Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек и осовело
посмотрел на него.
— Давайте, давайте! Чего глаза пялите! Ящичек открыли. На
дне лежала медная позеленевшая пластинка с надписью:
ЭТИМ ПОЛУКРЕСЛОМ
МАСТЕР ГАМБС
начинает новую партию мебели. 1865 г. Санкт-Петербург
Надпись эту Остап прочел вслух.
— А где же брильянты? — спросил Ипполит Матвеевич.
— Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за
табуретками! Брильянтов, как видите, нет.
На Воробьянинова было жалко смотреть. Отросшие слегка усы
двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии
он бьет себя ушами по щекам.
Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал
свое обычное магическое действие. Воробьянинов вытянул руки по
вытертым швам и замолчал.
— Молчи, грусть, молчи. Киса! Когда-нибудь мы посмеемся
над дурацким восьмым стулом, в котором нашлась глупая дощечка.
Держитесь. Тут есть еще три стула — девяносто девять шансов из
ста! За ночь на щеке огорченного до крайности Ипполита
Матвеевича выскочил вулканический прыщ. Все страдания, все
неудачи, вся мука погони за брильянтами — все это, казалось,
ушло в прыщ и отливало теперь перламутром, закатной вишней и
синькой.
— Это вы нарочно? -- спросил Остап. Ипполит Матвеевич
конвульсивно вздохнул и, высокий, чуть согнутый, как удочка,
пошел за красками. Началось изготовление транспаранта.
Концессионеры трудились на верхней палубе. И начался третий
день плаванья. Начался он короткой стычкой духового оркестра со
звуковым оформлением из-за места для репетиций.
После завтрака к корме, одновременно с двух сторон,
направились здоровяки с медными трубами и худые рыцари
эсмарховских кружек. Первым на кормовую скамью успел усесться
Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового оркестра.
— Место занято, — хмуро сказал Галкин.
— Кем занято? — зловеще спросил кларнет.
— Мною, Галкиным.
— А еще кем?
— Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
— А Елкина у вас нет? Это наше место. С обеих сторон
приблизились подкрепления. Трижды опоясанный медным
змеем-горынычем стоял геликон -- самая мощная машина в
оркестре. Покачивалась похожая на ухо валторна. Тромбоны стояли
в полной боевой готовности. Солнце тысячу раз отразилось в
боевых доспехах. Темно и мелко выглядело звуковое оформление.
Там мигало бутылочное стекло, бледно светились клистирные
кружки, и саксофонвозмутительная пародия на духовой инструмент,
семенная вытяжка из настоящей духовой трубы,-- был жалок и
походил на носогрейку.
— Клистирный батальон, -- сказал задира-кларнет, --
претендует на место.
— Вы, -- сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее
обидное выражение,-- вы — консерваторы от музыки!
— Не мешайте нам репетировать!
— Это вы нам мешаете? На ваших ночных посудинах чем
меньше репетируешь, тем красивше выходит.
— А на ваших самоварах репетируй -- не репетируй, ни
черта не получится.
Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались на
месте и упрямо заиграли каждая свое Вниз по реке неслись звуки,
какие мог бы издать только трамвай, медленно проползающий по
битому стеклу. Духовики исполняли марш Кексгольмского
лейб-гвардии полка, а звуковое оформление -- негрскую пляску:
"Антилопа у истоков Замбези". Скандал был прекращен личным
вмешательством председателя тиражной комиссии.
В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь
задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к капитанскому
мостику. Перед ними, воздев руки к звездам, бежал толстячок,
заведующий хозяйством. Общими усилиями транспарант был привязан
к поручням. Он высился над пассажирской палубой, как экран. В
полчаса электротехник подвел к спине транспаранта провода и
приладил внутри его три лампочки, Оставалось повернуть,
выключатель,
Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города
Васюки.
На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством
созвал все население парохода. Ипполит Матвеевич И великий
комбинатор смотрели на собравшихся сверху; стоя по бокам темной
еще скрижали.
Всякое событие на пароходе принималось плавучим
учреждением близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные
работники, колумбовцы и пароходная команда столпились, задрав
головы, на пассажирской палубе.
— Давай! — скомандовал толстячок. Транспарант осветился.
Остап посмотрел вниз, на толпу. Розовый свет лег на лица.
Зрители засмеялись. Потом наступило молчание. И суровый
голос снизу сказал:
— Где завхоз?
Голос был настолько ответственный, что завхоз, не считая
ступенек, кинулся вниз.
— Посмотрите, -- сказал голос, -- полюбуйтесь на вашу
работу!
— Сейчас вытурят! — шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.
И точно, на верхнюю палубу, как ястреб, вылетел толстячок.
— Ну, как транспарантик? — нахально спросил Ос-тап. — Доходит?
— Собирайте вещи! — закричал завхоз.
— К чему такая спешка?
— Со-би-рай-те вещи! Вон! Вы под суд пойдете!
Наш начальник не любит шутить!
— Гоните его! — донесся снизу ответственный голос.
— Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это, в
самом деле, неважный транспарант?
Продолжать игру не имело смысла. "Скрябин" уже пристал к
Васюкам, и с парохода можно было видеть ошеломленные лица
васюкинцев, столпившихся на пристани.
В деньгах категорически было отказано. На сборы было дано
пять минут.
— Сучья лапа, -- сказал Симбиевич-Синдиевич, когда
компаньоны сходили на пристань. — Поручили бы оформление
транспаранта мне. Я б его так сделал, что никакой Мейерхольд за
мной бы не угнался.
На пристани концессионеры остановились и посмотрели вверх.
В черных небесах сиял транспарант.
— М-да, -- сказал Остап, — транспарантик довольно дикий.
Мизерное исполнение.
Рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению
с транспарантом Остапа показался бы музейной ценностью. Вместо
сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая рука Остапа
изобразила некий обрубок с сахарной головой и тонкими плетьми
вместо рук.
Позади концессионеров пылал светом и гремел музыкой
пароход, а впереди, на высоком берегу, был мрак уездной
полночи, собачий лай и далекая гармошка.
— Резюмирую положение, -- сказал Остап жизнерадостно. --
Пассив: ни гроша денег, три стула уезжают вниз по реке,
ночевать негде и ни одного значка деткомиссии. Актив:
путеводитель по Волге издания тысяча девятьсот двадцать шестого
года (пришлось позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте).
Бездефицитный баланс подвести очень трудно. Ночевать придется
на пристани. Концессионеры устроились на пристанских лавках.
При свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из
путеводителя:
«На правом высоком берегу город Васюки. Отсюда отправляются
лесные материалы, смола, лыко, рогожи, а сюда привозятся предметы
широкого потребления для края, отстоящего на 50 километров от
железной дороги. В городе 8000 жителей, государственная картонная
фабрика с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный
и кожевенный заводы. Из учебных заведений, кроме общеобразовательных,
лесной техникум».
— Положение гораздо серьезнее, чем я предполагал, --
сказал Остап. — Выколотить из васюкинцев деньги представляется
мне пока что неразрешимой задачей. А денег нам нужно не менее
тридцати рублей. Во-первых, нам нужно питаться и, во-вторых,
обогнать тиражную лоханку и встретиться с колумбовцами на суше,
в Сталинграде.
Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой кот после
стычки с молодым соперником -- кипучим владетелем крыш,
чердаков и слуховых окон.
Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и комбинируя. К
часу ночи великолепный план был готов. Бендер улегся рядом с
компаньоном и заснул.
Свежее в блогах