Глава XXXV. Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина-зубной техник (Илья Ильф и Евгений Петров)

 
      В Черноморске гремели крыши и по улицам гуляли сквозняки.Силою неожиданно напавшего на город северо-восточного ветранежное бабье лето было загнано к мусорным ящикам, желобам ивыступам домов. Там оно помирало среди обугленных кленовыхлистьев и разорванных трамвайных билетов. Холодные хризантемытонули в мисках цветочниц. Хлопали зеленые ставни закрытыхквасных будок.   Голуби   говорили   "умру,   умру".   Воробьисогревались, клюя горячий навоз. Черноморцы брели против ветра,опустив головы, как быки. Хуже всех пришлось пикейным жилетам.Ветер срывал с них канотье и панамские шляпы и катил их попаркетной мостовой вниз, к бульвару. Старики бежали за ними,задыхаясь   и   негодуя.   Тротуарные   вихри    мчали    самихпреследователей так сильно, что они иной раз перегоняли своиголовные уборы и приходили в себя только приткнувшись к мокрымногам бронзовой фигуры екатерининского вельможи, стоявшегопосреди площади.     "Антилопа" на своей стоянке издавала корабельные скрипы.Если раньше машина Козлевича вызывала веселое недоумение, тосейчас она внушала жалость: левое заднее крыло было подвязаноканатом,   порядочная часть ветрового стекла была замененафанерой, и вместо утерянной при катастрофе резиновой груши с"матчишем" висел на веревочке никелированный председательскийколокольчик. Даже рулевое колесо, на котором покоились честныеруки Адама Казимировича, несколько свернулось в сторону. Натротуаре, рядом с "Антилопой", стоял великий   комбинатор.Облокотившись о борт машины, он говорил:     — Я обманул вас, Адам. Я не могу подарить вам ни"изотта-фраскини", ни "линкольна", ни "бьюика",   ни   даже"форда". Я не могу купить новой машины. Государство не считаетменя покупателем. Я частное лицо. Единственно, что можно былобы приобрести по объявлению в газете, — это такую же рухлядь,как наша "Антилопа".     — Почему же, — возразил Козлевич, -- мой "лорендитрих"— добрая машина. Вот если бы еще подержанный маслопроводныйшланг, не нужно мне тогда никаких "бьюиков".     — Шланг я вам привез, — сказал Остап, — вот он. И этоединственное, дорогой Адам, чем я могу помочь вам по частимеханизации транспорта.     Козлевич очень обрадовался шлангу, долго вертел его вруках и тут же стал прилаживать. Остап толкнул колокольчик,который издал заседательский звон, и горячо начал:     — Вы знаете, Адам, новость — на каждого гражданина давитстолб воздуха силою в двести четырнадцать кило!     — Нет, — сказал Козлевич, — а что?     — Как что! Это научно-медицинский факт. И мне это стало снедавнего времени тяжело.   Вы   только   подумайте!   Двестичетырнадцать кило! Давят круглые сутки, в особенности по ночам.Я плохо сплю. Что?     — Ничего, я слушаю, — ласково ответил Козлевич.     — Мне очень плохо, Адам. У меня слишком большое сердце.     Водитель "Антилопы" хмыкнул. Остап продолжал болтать:     — Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложилакупить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил.Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть.У меня налицо все пошлые признаки влюбленности: отсутствиеаппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи.Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся светеэлектрической лампы: "Я помню чудное мгновенье, передо мнойявилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты".Правда, хорошо? Талантливо? И только на рассвете,   когдадописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уженаписал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика! А?     — Нет, нет, продолжайте, — сказал Козлевич сочувственно.     — Так вот и живу, — продолжал Остап с дрожью в голосе.— Тело мое прописано в гостинице "Каир", а душа манкирует, ейдаже в Рио-де-Жанейро не хочется. А тут еще атмосферный столбдушит.     — А вы у нее были? — спросил прямолинейный Козлевич. --У Зоси Викторовны?     — Не пойду, -- сказал Остап, -- по причине гордойзастенчивости. Во мне проснулись янычары. Я этой негодяйкепослал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и неполучил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любилидомашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина— зубной техник. Нет, Адам, я туда не пойду. До свидания!     Великий комбинатор отправился в гостиницу, вытащил из-подкровати   чемодан   с   миллионом, который валялся рядом состоптанными башмаками. Некоторое время он смотрел на негодовольно тупо, потом взял его за ручку и выбрался на улицу.Ветер схватил Остапа за плечи и потащил к Приморскому бульвару,Здесь было пустынно, никто не  сидел на белых скамейках,изрезанных за лето любовными надписями. На внешний рейд, огибаямаяк, выходил низкий грузовик с толстыми прямыми мачтами.     — Довольно, -- сказал Остап, — золотой теленок не променя. Пусть берет кто хочет. Пусть миллионерствует на просторе!     Он оглянулся и, видя, что вокруг никого нет, бросилчемодан на гравий.     — Пожалуйста, — промолвил он, обращаясь к черным кленам,и расшаркался.     Он пошел по аллее не оглядываясь. Сначала он шел медленно,шагом  гуляющего, потом заложил руки в карманы, потому что онивдруг стали ему мешать, и усилил ход, чтобы победить колебания.Он заставил себя повернуть за угол и даже запеть песенку, ноуже через минуту побежал назад. Чемодан лежал на прежнем месте.Однако с противоположной стороны к нему, нагибаясь и вытягиваяруки, подходил гражданин средних лет и весьма обыкновеннойнаружности.     — Ты куда?! — закричал Остап еще издали. — Я тебе покажухватать чужие чемоданы! На секунду оставить нельзя! Безобразие!     Гражданин недовольно пожал плечами и отступил. А Бендерснова потащился с золотым теленком в руках.     "Что   ж   теперь   делать?   --   размышлял он. -- Какраспорядиться проклятым кушем, который обогащает меня толькоморальными муками? Сжечь его, что ли? "     На   этой   мысли   великий   комбинатор   остановился   судовольствием.     "Как раз в моем номере есть камин. Сжечь его в камине! Этовеличественно! Поступок Клеопатры! В огонь! Пачка за пачкой!Чего мне с ними возиться? Хотя нет, глупо. Жечь деньги --пижонство! Гусарство! А что я могу на них сделать, кроменэпманского жранья? Дурацкое положение! Музейный заведующийсобирается за триста рублей Лувр учинить, любой коллективкаких-нибудь     водников    или    кооперативная    корпорациядрамписателей за миллион может выстроить полунебоскреб   сплоской крышей для лекций на свежем воздухе. А Остап Бендер,потомок янычаров, ни черта не может сделать! Вот навалилсякласс-гегемон на миллионера-одиночку! "     Размышляя о том, как поступить с миллионом, великийкомбинатор бегал по аллеям, садился на цементный парапет исердито смотрел на качающийся за волнорезом пароход.     "Нет, от пожара придется отказаться. Жечь деньги-трусливои не грациозно. Нужно придумать какой-нибудь эффектный жест.Основать разве стипендию имени Балаганова для учащихся заочногорадиотехникума? Купить пятьдесят тысяч серебряных ложечек,отлить из них конную статую Паниковского и установить намогиле? Инкрустировать "Антилопу" перламутром? А может быть..."     Великий комбинатор соскочил с парапета, озаренный новоймыслью. Не медля ни минуты, он покинул бульвар и, стойковыдерживая натиск фронтальных и боковых ветров, пошел напочтамт.     Там по его просьбе чемодан зашили в рогожку и накрестперевязали бечевой. Получилась простецкая с виду посылка, какиепочтамт принимает ежедневно тысячами и в каких   гражданеотправляют своим родственникам свиное сало, варенье или яблоки.     Остап взял химический карандаш и, возбужденно махнув им ввоздухе, написал:     ЦЕННАЯ     Народному комиссару финансов. Москва.     И посылка, брошенная рукой дюжего почтовика, рухнула нагруду овальных тючков, торбочек и ящиков. Засовывая в карманквитанцию, Остап увидел, что его миллион вместе с прочим грузомуже увозит на тележке в соседний зал ленивый старичок с белымимолниями в петлицах.     — Заседание продолжается, -- сказал великий комбинатор,— на этот раз без участия депутата сумасшедших аграриев О.Бендера.     Он долго еще стоял под аркой почтамта, то одобряя свойпоступок, то сожалея о нем. Ветер забрался под макинтош Остапа.Ему стало холодно, и он с огорчением вспомнил, что так и некупил второй шубы.     Прямо перед ним на секунду остановилась девушка. Задравголову, она посмотрела на блестящий циферблат почтамтских часови пошла дальше. На ней было шершавое пальтецо короче платья исиний берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживаласдуваемую ветром полу пальто. Сердце командора качнулось ещепрежде, чем он узнал Зосю, и он зашагал за ней по мокрымтротуарным плитам, невольно держась на некоторой дистанции.Иногда девушку заслоняли прохожие, и тогда Остап сходил намостовую, вглядываясь в Зосю сбоку   и   обдумывая   тезисыпредстоящего объяснения.     На углу Зося остановилась перед галантерейным киоском истала осматривать коричневые мужские носки, качавшиеся наверевочке. Остап принялся патрулировать неподалеку.     У самой обочины тротуара жарко разговаривали два человекас портфелями. Оба были в демисезонных пальто, из-под которыхвиднелись белые летние брюки.     — Вы вовремя ушли из "Геркулеса", Иван Павлович, -говорил один, прижимая к груди портфель, — там сейчас разгром,чистят, как звери.     — Весь город говорит, — вздохнул другой.     — Вчера чистили Скумбриевича, -- сладострастно сказалпервый, -- пробиться нельзя было. Сначала все шло оченькультурно. Скумбриевич так рассказал свою биографию, что емувсе аплодировали. "Я, говорит, родился между   молотом   инаковальней". Этим он хотел подчеркнуть, что его родители быликузнецы. А потом из публики кто-то спросил: "Скажите, вы непомните, был такой торговый дом "Скумбриевич и сын. Скобяныетовары"? Вы не тот Скумбриевич? "     И тут этот дурак возьми и скажи: "Я не Скумбриевич, ясын". Представляете, что теперь с ним будет? Первая категорияобеспечена.     — Да, товарищ Вайнторг, такие строгости. А сегодня когочистят?     — Сегодня большой день! Сегодня Берлага, тот самый,который спасался в сумасшедшем доме. Потом сам Полыхаев и этагадюка Серна Михайловна, его морганатическая жена. Она в"Геркулесе" никому дышать не давала. Приду сегодня часа за двадо начала, а то не протолкаешься. Кроме того, Бомзе...     Зося пошла вперед, и Остап так и не узнал, что случилось сАдольфом Николаевичем Бомзе. Это, однако, нисколько его невзволновало. Начальная фраза разговора была   уже   готова.Командор быстро нагнал девушку.     — Зося, -- сказал он, -- я приехал, и отмахнуться отэтого факта невозможно.     Фраза эта была произнесена с ужасающей развязностью.Девушка отшатнулась, и великий  комбинатор понял, что взялфальшивый тон. Он переменил интонацию, он говорил быстро имного, жаловался на обстоятельства, сказал о том, что молодостьпрошла совсем не так, как воображалось в младенческие годы, чтожизнь оказалась грубой и низкой, словно басовый ключ.     — Вы знаете, Зося, - сказал он, наконец, — на каждогочеловека, даже партийного, давит атмосферный столб весом вдвести четырнадцать кило. Вы этого не замечали?     Зося не ответила.     В это время они проходили мимо кино "Капиталий". Остапбыстро посмотрел наискось, в сторону, где летом помещаласьучрежденная им контора, и издал тихий возглас. Через все зданиетянулась широкая вывеска:     ГОСОБЪЕДИНЕНИЕ РОГА И КОПЫТА     Во всех окнах были видны пишущие машинки и портретыгосударственных деятелей. У входа с победной улыбкой стоялмолодец-курьер, не чета Паниковскому. В открытые ворота сдощечкой "Базисный склад" въезжали   трехтонные   грузовики,нагруженные доверху кондиционными рогами и копытами. По всемубыло видно, что детище Остапа свернуло на правильный путь.     — Вот навалился класс-гегемон, — сказал Остап печально,— даже мою легкомысленную идею-и ту использовал для своихцелей. А меня оттерли, Зося. Слышите, меня   оттерли.   Янесчастен.     — Печальный   влюбленный, -- произнесла Зося, впервыеповорачиваясь к Остапу.     — Да, — ответил Остап, — я типичный Евгений Онегин, онже рыцарь, лишенный наследства советской властью.     — Ну, какой там рыцарь!     — Не сердитесь, Зося, Примите во внимание атмосферныйстолб. Мне кажется даже, что он давит на меня значительносильнее, чем на других граждан. Это от любви к вам. И, крометого, я не член профсоюза. От этого тоже.     — Кроме того, еще потому, что вы врете больше другихграждан,     — Это   не   ложь.   Это закон физики. А может быть,действительно никакого столба нет и это одна моя фантазия?     Зося остановилась и стала стягивать с руки перчаткусерочулочного цвета.     — Мне тридцать три года, -- поспешно сказал Остап, --возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я несоздал,   учеников   разбазарил,   мертвого   Паниковского   невоскресил, и только вы...     — Ну, до свиданья, — сказала Зося, — мне в столовку.     — Я тоже буду обедать, -- заявил великий комбинатор,взглянув на вывеску: "Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУпри   Черноморской Государственной академии пространственныхискусств", — съем какие-нибудь дежурно-показательные щи приэтой академии. Может быть, полегчает.     — Здесь только для членов профсоюза, -- предупредилаЗося.     — Тогда я так посижу.     Они спустились вниз по трем ступенькам.   В   глубинеучебно-показательного комбината под зеленой кровлей пальмысидел черноглазый молодой человек и с достоинством смотрел вобеденную карточку.     — Перикл! - еще издали закричала Зося. — Я тебе купиланоски с двойной пяткой. Познакомьтесь. Это Фемиди.     — Фемиди, — сказал молодой человек, сердечно пожимаяруку Остапа.     — Бендер-Задунайский,    --    грубо    ответил   великийкомбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви ичто носки с двойной пяткой-это не просто продукция какой-токооперативной артели лжеинвалидов, а некий символ счастливогобрака, узаконенного загсом.     — Как! Разве вы еще и Задунайский? — весело спросилаЗося.     — Да, Задунайский. Ведь вы тоже уже не только Синицкая?Судя по носкам...     — Я — Синицкая-Фемиди.     — Уже двадцать семь дней, - заметил молодой человек,потирая руки.     — Мне нравится ваш муж, -- сказал рыцарь, лишенныйнаследства.     — Мне самой нравится, — ответила Зося запальчиво.     Пока молодые супруги ели флотский борщ, высоко подымаяложки   и   переглядываясь,   Остап   недовольно   косился   накультплакаты, развешанные по стенам. На одном было написано:"Не отвлекайся во время еды разговорами. Это мешает правильномувыделению желудочного сока". Другой был составлен в стихах:"Фруктовые воды несут нам углеводы". Делать больше было нечего.Надо было уходить, но мешала неизвестно откуда подоспевшаязастенчивость.     — В этом флотском борще, — с натугой сказал Остап, --плавают обломки  кораблекрушения. Супруги Фемиди добродушнозасмеялись.     — А вы собственно по какой линии работаете? -- спросилмолодого человека Остап.     — А я собственно секретарь изоколлектива железнодорожныххудожников, — ответил Фемиди. Великий комбинатор стал медленноподниматься.     — Ах, представитель коллектива! Этого можно было ожидать!Однако не буду отвлекать вас разговорами. Это помешает вамправильно   выделять желудочный сок, столь необходимый дляздоровья.     Он ушел, не попрощавшись, срезая углы столиков, двигаясь квыходу по прямой.     — Увели девушку! — пробормотал он на улице. - Прямо изстойла увели. Фемиди! Немезиди! Представитель коллектива Фемидиувел у единоличника-миллионера...     И тут с потрясающей ясностью и чистотой Бендер вспомнил,что никакого миллиона у него не имеется. Додумывал он эту мысльуже на бегу, разгребая руками прохожих, как пловец воду всостязании на побитие мирового рекорда.     — Тоже, апостол Павел нашелся, — шептал он, перепрыгиваячерез клумбы городского сада. -- Бессребреник, с-сукин сын!Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они ужеотправили посылку — повешусь! Убивать надо таких толстовцев!     Поскользнувшись два раза на кафельном полу почтамта,великий комбинатор подбежал к окошечку. Здесь стояла небольшая,суровая и молчаливая очередь. Остап сгоряча просунул было вокошечко голову, но гражданин, стоявший в очереди первым,нервно поднял острые локти и несколько потеснил пришельцаназад. Второй гражданин, как заводной, тоже поднял локти, ивеликий комбинатор оказался еще немного дальше от заветногоокошка. И в полном молчании локти поднимались и раздвигались дотех пор, покуда дерзкий не очутился на законном месте — всамом хвосте.     — Мне только… — начал Остап. Но он не продолжал. Этобыло бесполезно. Очередь, серая, каменная, была несокрушима,как греческая фаланга. Каждый знал свое место и готов былумереть за свои маленькие права.     Только  через сорок пять минут Остап вложил голову впочтовое окошко и азартно потребовал обратно свою посылку.Служащий равнодушно возвратил квитанцию Остапу.     — Товарищ, мы посылок обратно не выдаем.     — Как! Уже отправили? -- спросил великий комбинаторколеблющимся голосом. — Я только час тому назад сдал!     — Товарищ, мы посылок обратно не выдаем, -- повторилпочтовый работник.     — Но ведь это моя посылка, — сказал Остап ласково, --понимаете, моя. Я ее отправил, я ее хочу взять   назад.Понимаете, забыл вложить банку варенья. Из райских яблочек.Очень вас прошу. Дядя страшно обидится. Понимаете...     — Товарищ, мы обратно посылок не выдаем.     Остап оглянулся, ища помощи. Сзади   стояла   очередь,молчаливая и суровая, знающая все правила, в том числе и то,что посылки обратно не выдаются.     — Вложить баночку, -- пролепетал Остап, --   райскиеяблочки.     — Товарищ, баночку отправьте отдельной посылкой, сказалслужащий, смягчаясь. — Ничего вашему дяде не сделается.     — Вы не знаете моего дяди! — горячо сказал Остап. -- Ипотом я бедный студент, у меня нет денег. Прошу вас какобщественника.     — Вот видите, товарищ, -- сказал служащий   плачущимголосом, — где ее теперь искать! Там три тонны посылок лежит.     Но   тут   великий   комбинатор   принялся   молоть такуюжалостливую чепуху, что работник связи ушел в другой зал искатьпосылку бедного студента. Молчаливая доселе очередь сразуподняла   крик.   Великого комбинатора всячески поносили занезнание почтовых законов, а одна гражданка в гневе дажеущипнула его.     — Больше никогда этого не делайте, -- строго сказалпочтовик, выкидывая Бендеру его чемоданчик.     — Никогда не сделаю! -- заявил командор. -- Честноестуденческое слово!     От ветра стучали крыши, качались фонари, тени двигались поземле,   и дождь пересекал проекционные лучи автомобильныхпрожекторов.     — Довольно психологических эксцессов, — радостно сказалБендер, -- довольно переживаний и самокопания. Пора начатьтрудовую буржуазную жизнь. В Рио-де-Жанейро! Куплю плантацию ивыпишу в качестве обезьяны Балаганова. Пусть срывает для менябананы!

Похожие статьи:

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → АБЭ КОБО. ЖЕНЩИНА В ПЕСКАХ. Роман

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив

Проза → РЭЙМОНД ЧАНДЛЕР. КРОВАВЫЙ ВЕТЕР. Детектив