ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕНОК. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭКИПАЖ АНТИЛОПЫ. Глава I. О том, как Паниковский нарушил конвенцию (Илья Ильф и Евгений Петров)

 

  ОТ АВТОРОВ      Обычно по поводу нашего обобществленного литературногохозяйства к нам обращаются с вопросами вполне законными, новесьма однообразными: "Как это вы пишете вдвоем? "     Сначала   мы   отвечали   подробно, вдавались в детали,рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующемуповоду: убить ли героя романа "12 стульев" Остапа Бендера илиоставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героярешилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, наодной из которых дрожащей рукой был изображен череп и двекуриные косточки. Вынулся череп-и через полчаса   великогокомбинатора не стало. Он был прирезан бритвой.     Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре уже нерассказывали. Еще потом перестали вдаваться в детали. И,наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:     — Как мы пишем вдвоем? Да — так и пишем вдвоем. Как братьяГонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись,чтобы не украли знакомые. И вдруг единообразие вопросов былонарушено.     — Скажите, — спросил нас некий строгий гражданин изчисла тех, что признали советскую власть несколько позже Англиии чуть раньше Греции, — скажите, почему вы пишете смешно? Чтоза смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?     После этого он долго и сердито убеждал нас в том, чтосейчас смех вреден.     — Смеяться грешно? — говорил он. — Да, смеяться нельзя!И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги,мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!     — Но ведь мы не просто смеемся, — возражали мы. — Нашацель-сатира именно на тех   людей,   которые   не   понимаютреконструктивного периода.     — Сатира не может быть смешной, — сказал строгий товарищи, подхватив под руку какого-то кустарябаптиста, которого онпринял за стопроцентного пролетария, повел его к себе наквартиру.     Повел описывать скучными словами, повел вставлять   вшеститомный роман под названием: "А паразиты никогда! "     Все рассказанное-не выдумка. Выдумать можно было бы ипосмешнее.     Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже намужчин наденет паранджу, а сам с утра будет играть на трубегимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогатьстроительству социализма.     И все время, покуда мы сочиняли "Золотого теленка", наднами реял лик строгого гражданина.     — А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет строгийгражданин?     И в конце концов мы постановили:     а) роман написать по возможности веселый,     б) буде строгий гражданин снова заявит, что сатира недолжна быть смешной, — просить прокурора республики привлечьпомянутого гражданина к уголовной ответственности по статье,карающей за головотяпство со взломом.                                             И. ИЛЬФ. Е. ПЕТРОВ   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭКИПАЖ  АНТИЛОПЫ                               Переходя улицу,                             оглянись по сторонам                                    (Правило уличного движения)  Глава I. О том, как Паниковский нарушил конвенцию            Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую частьчеловечества. Мало того — лучшую его часть. Пешеходы создали мир.Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провеликанализацию и водопровод, замостили улицы  и осветили   ихэлектрическими лампами. Это они распространили культуру повсему   свету,   изобрели   книгопечатание,   выдумали   порох,перебросили   мосты   через   реки,   расшифровали   египетскиеиероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожилиторговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовитьсто четырнадцать вкусных питательных блюд.     И когда все было готово, когда родная планета приняласравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.     Надо заметить, что   автомобиль   тоже   был   изобретенпешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли.Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы, созданныепешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые сталивдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. Ипешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.     — В большом городе пешеходы ведут мученическую жизнь. Дляних ввели некое транспортное гетто. Им разрешают переходитьулицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, гдедвижение сильнее всего и где волосок, на котором обычно виситжизнь пешехода, легче всего оборвать.     В   нашей   обширной   стране   обыкновенный   автомобиль,предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людейи грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда.Он выводит из строя целые шеренги членов профсоюзов и их семей.Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под серебряногоноса машины -- его штрафует милиция за нарушение правилуличного катехизиса.     И вообще авторитет пешеходов сильно пошатнулся. Они,давшие миру таких замечательных людей, как Гораций, Бойль,Мариотт, Лобачевский, Гутенберг и Анатоль Франс, принужденытеперь кривляться самым пошлым образом, чтобы только напомнитьо своем существовании. Боже, боже, которого в сущности нет, дочего ты, которого на самом деле-то и нет, довел пешехода!     Вот идет он из Владивостока в Москву по сибирскому тракту,держа   в   одной   руке знамя с  надписью: "Перестроим быттекстильщиков", и перекинув через плечо палку, на конце которойболтаются резервные сандалии "Дядя Ваня" и жестяной чайник безкрышки. Это советский пешеход-физкультурник, который вышел изВладивостока юношей и на склоне лет у самых ворот Москвы будетзадавлен тяжелым автокаром, номер которого так и не успеютзаметить.     Или другой, европейский могикан пешеходного движения. Онидет пешком вокруг света, катя перед собой бочку. Он охотнопошел бы так, без бочки; но тогда никто не заметит, что ондействительно пешеход дальнего следования, и про него ненапишут в газетах. Приходится всю жизнь толкать перед собойпроклятую тару, на которой к тому же (позор, позор! ) выведенабольшая желтая надпись, восхваляющая непревзойденные качестваавтомобильного масла "Грезы шофера". Так деградировал пешеход.     И только в маленьких русских городах пешехода еще уважаюти любят. Там он еще является хозяином улиц, беззаботно бродитпо мостовой и пересекает ее самым замысловатым образом в любомнаправлении.     Гражданин в фуражке с белым верхом, какую по большей частиносят администраторы летних садов и конферансье, несомненнопринадлежал к большей и лучшей части человечества. Он двигалсяпо улицам   города   Арбатова   пешком,   со   снисходительнымлюбопытством озираясь по сторонам. В руке он держал небольшойакушерский саквояж. Город, видимо, ничем не поразил пешехода вартистической фуражке.     Он   увидел   десятка   полтора   голубых,   резедовых   ибело-розовых звонниц;   бросилось   ему   в   глаза   облезлоеамериканское   золото   церковных   куполов. Флаг трещал надофициальным зданием.     У белых башенных ворот провинциального кремля две суровыестарухи разговаривали по-французски, жаловались на советскуювласть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного подваланесло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно,хранился картофель.     — Храм спаса на картошке, — негромко сказал пешеход.     Пройдя под фанерной аркой со свежим известковым лозунгом:"Привет 5-й окружной конференции женщин и девушек", он очутилсяу   начала   длинной аллеи, именовавшейся Бульваром МолодыхДарований.     — Нет, -- сказал   он   с   огорчением,   --   это   неРио-де-Жанейро, это гораздо хуже.     Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сиделиодинокие девицы с раскрытыми книжками в руках. Дырявые тенипадали на страницы книг, на голые локти, на трогательные челки.Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошлозаметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова, ЭлизыОжешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды.Он проследовал мимо взволнованных читательниц парадным шагом ивышел к зданию исполкома — цели своей прогулки.     В эту минуту из-за угла выехал извозчик. Рядом с ним,держась за пыльное, облупленное крыло экипажа и размахиваявздутой папкой с тисненой надписью "Musique", быстро шелчеловек в длиннополой толстовке. Он что-то горячо доказывалседоку. Седок, пожилой мужчина с висячим, как банан, носом,сжимал ногами чемодан и время от времени показывал своемусобеседнику кукиш. В пылу спора его инженерская фуражка, околышкоторой сверкал зеленым диванным плюшем, покосилась набок. Обетяжущиеся стороны часто и особенно громко произносили слово"оклад". Вскоре стали слышны и прочие слова.     — Вы за это ответите, товарищ Талмудовский! — крикнулдлиннополый, отводя от своего лица инженерский кукиш.     — А я вам говорю, что на такие условия к вам не поедет ниодин приличный специалист, -- ответил Талмудовский, стараясьвернуть кукиш на прежнюю позицию.     — Вы опять про оклад жалованья? Придется поставить вопросо рвачестве.     — Плевал я на оклад! Я даром буду работать! — кричалинженер, взволнованно описывая кукишем всевозможные кривые. -Захочу — и вообще уйду на пенсию. Вы это крепостное правобросьте. Сами всюду пишут: "Свобода, равенство и братство", аменя хотят заставить работать в этой крысиной норе.     Тут инженер Талмудовский быстро разжал кукиш и принялсясчитать по пальцам:     — Квартира — свинюшник, театра нет, оклад...   Извозчик!Пошел на вокзал!     — Тпру-у!   -- завизжал длиннополый, суетливо забегаявперед и хватая лошадь под уздцы. - Я, как секретарь секцииинженеров и техников… Кондрат Иванович! Ведь завод останетсябез специалистов… Побойтесь бога… Общественность этого недопустит, инженер Талмудовский… У меня в портфеле протокол.     И секретарь секции, расставив ноги, стал живо развязыватьтесемки своей "Musique".     Эта неосторожность решила спор. Увидев, что путь свободен,Талмудовский поднялся на ноги и что есть силы закричал:     — Пошел на вокзал!     — Куда? Куда? -- залепетал  секретарь, устремляясь заэкипажем. – Вы — дезертир трудового фронта!     Из папки "Musique" вылетели листки папиросной бумаги скакими-то лиловыми "слушали-постановили".     Приезжий, с интересом наблюдавший инцидент, постоял сминуту на опустевшей площади и убежденным тоном сказал:     — Нет,   это не Рио-де-Жанейро. Через минуту он ужестучался в дверь кабинета предисполкома.     — Вам кого? — спросил его секретарь, сидевший за столомрядом с дверью. — Зачем вам к председателю? По какому делу?     Как видно, посетитель тонко знал систему обращения ссекретарями правительственных, хозяйственных и общественныхорганизаций. Он не стал уверять, что прибыл по срочномуказенному делу.     — По личному, - сухо сказал он, не оглядываясь насекретаря и засовывая голову в дверную щель. — К вам можно?     И, не дожидаясь ответа, приблизился к письменному столу:     — Здравствуйте,   вы   меня   не узнаете? Председатель,черноглазый большеголовый человек в синем пиджаке и в таких жебрюках,   заправленных   в сапоги на высоких скороходовскихкаблучках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил,что не узнает.     — Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что япоразительно похож на своего отца.     — Я тоже похож на своего отца, — нетерпеливо сказалпредседатель. — Вам чего, товарищ?     — Тут все дело в том, какой отец, - грустно заметилпосетитель. — Я сын лейтенанта Шмидта.     Председатель   смутился   и привстал. Он живо вспомнилзнаменитый облик революционного лейтенанта с бледным лицом и вчерной пелерине с бронзовыми львиными застежками. Пока онсобирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского герояприличествующий случаю вопрос, посетитель присматривался кмеблировке кабинета взглядом разборчивого покупателя     Когда-то, в царские времена, меблировка присутственныхмест производилась по трафарету. Выращена была особая породаказенной мебели: плоские,   уходящие   под   потолок   шкафы,деревянные диваны с трех дюймовыми полированными сиденьями,столы на толстых бильярдных ногах   и   дубовые   парапеты,отделявшие присутствие от внешнего беспокойного мира. За времяреволюции эта порода мебели почти исчезла, и секрет   еевыработки   был утерян. Люди забыли, как нужно обставлятьпомещения должностных лиц, и в служебных кабинетах показалисьпредметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой принадлежностьючастной квартиры. В учреждениях появились пружинные адвокатскиедиваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых слонов,которые якобы приносят счастье горки для посуды, этажерочки,раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые японскиевазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома, кромеобычного письменного стола, прижились два пуфика,   обитыхполопавшимся розовым шелком, полосатая козетка, атласный экранс Фузи-Ямой и вишней в цвету и зеркальный славянский шкафгрубой рыночной работы.     "А шкафчик-то типа "Гей, славяне! " — подумал посетитель.— Тут много не возьмешь. Нет, это не Рио-де-Жанейро".     — Очень   хорошо, что вы зашли, -- сказал, наконец,председатель. — Вы, вероятно, из Москвы?     — Да, проездом, -- ответил   посетитель,   разглядываякозетку и все более убеждаясь, что финансовые дела исполкомаплохи. Он предпочитал исполкомы, обставленные новой шведскоймебелью ленинградского древтреста.     Председатель   хотел   было   спросить   о   цели приездалейтенантского сына в Арбатов, но неожиданно для самого себяжалобно улыбнулся и сказал:     — Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнаукиприезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то самипомните восстание на броненосце "Очаков"?     — Смутно,   смутно,   -- ответил посетитель. -- В тогероическое время я был еще крайне мал. Я был дитя.     — Простите, а как ваше имя?     — Николай… Николай Шмидт.     — А по батюшке?     — Ах, как нехорошо! " — подумал посетитель, который исам не знал имени своего отца.     — Да-а, -- протянул он, уклоняясь от прямого ответа, -теперь многие не знают имен героев. Угар нэпа. Нет тогоэнтузиазма, Я собственно попал к вам в город совершеннослучайно. Дорожная неприятность. Остался без копейки.     Председатель очень обрадовался перемене разговора. Емупоказалось позорным, что он забыл имя очаковского героя.     "Действительно,   -   думал   он,   с   любовью глядя навоодушевленное лицо героя, — глохнешь тут за работой. Великиевехи забываешь".     — Как вы говорите? Без копейки? Это интересно.     — Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, — сказалпосетитель, — мне всякий даст, но, вы понимаете, это не совсемудобно с политической точки зрения. Сын революционера — ивдруг просит денег у частника, у нэпмана...     Последние слова сын лейтенанта произнес с   надрывом.Председатель тревожно прислушался к новым интонациям в голосепосетителя. "А вдруг припадочный? — подумал он, -- хлопот сним не оберешься".     — И очень хорошо сделали, что не обратились к частнику,— сказал вконец запутавшийся председатель.     Затем сын черноморского героя мягко, без нажима перешел кделу. Он просил пятьдесят рублей. Председатель, стесненныйузкими рамками местного бюджета, смог дать только восемь рублейи три талона на обед в кооперативной столовой "Бывший другжелудка".     Сын героя уложил деньги и талоны в глубокий карманпоношенного серого в яблоках пиджака и уже собрался былоподняться   с   розового   пуфика, когда за дверью кабинетапослышался топот и заградительный возглас секретаря.     Дверь поспешно растворилась, и на пороге ее показалсяновый посетитель.     — Кто здесь главный? — спросил он, тяжело дыша и рыскаяблудливыми глазами по комнате.     — Ну, я, — сказал председатель.     — Здоров,   председатель,   --   гаркнул   новоприбывший,протягивая   лопатообразную   ладонь. -- Будем знакомы. Сынлейтенанта Шмидта.     — Кто? — спросил глава города, тараща глаза.     — Сын великого, незабвенного героя лейтенанта Шмидта, --повторил пришелец,     — А вот же товарищ сидит-- сын товарища Шмидта, НиколайШмидт.     И председатель в полном расстройстве указал на первогопосетителя, лицо которого внезапно приобрело сонное выражение.     В жизни двух жуликов наступило щекотливое мгновение. Вруках скромного и доверчивого председателя исполкома в любоймомент мог блеснуть длинный неприятный меч Немезиды. Судьбадавала только одну секунду времени для создания спасительнойкомбинации. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта отразилсяужас.     Его фигура в летней рубашке   "Парагвай",   штанах   сматросским клапаном и голубоватых парусиновых туфлях, ещеминуту назад резкая и угловатая, стала расплываться, потеряласвои грозные контуры и уже решительно не внушала никакогоуважения. На лице председателя появилась скверная улыбка.     И вот, когда второму сыну лейтенанта уже казалось, что всепотеряно и что ужасный председательский гнев свалится сейчас наего рыжую голову, с розового пуфика пришло спасение.     — Вася! - закричал первый   сын   лейтенанта   Шмидта,вскакивая. — Родной братик! Узнаешь брата Колю?     И первый сын заключил второго сына в объятия.     — Узнаю! -- воскликнул прозревший Вася. — Узнаю братаКолю!     Счастливая встреча   ознаменовалась   такими   сумбурнымиласками и столь необыкновенными по силе объятиями, что второйсын черноморского революционера вышел из них с побледневшим отболи лицом. Брат Коля на радостях помял его довольно сильно.     Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на председателя, слица которого   не сходило уксусное выражение. Ввиду этогоспасительную комбинацию тут же на месте пришлось развить,пополнить   бытовыми   деталями и новыми, ускользнувшими отИстпарта подробностями восстания моряков в 1905 году. Держасьза руки, братья опустились на козетку и, не спуская льстивыхглаз с председателя, погрузились в воспоминания.     — До чего удивительная встреча! -- фальшиво воскликнулпервый   сын, взглядом приглашая председателя, примкнуть ксемейному торжеству.     — Да, — сказал председатель замороженным голосом. --Бывает, бывает.     Увидев,   что председатель все еще находится в лапахсомнения, первый сын погладил брата по рыжим. как у сеттера,кудрям и ласково спросил:     — Когда же ты приехал из Мариуполя, где ты жил у нашейбабушки?     — Да, я жил, — пробормотал второй сын лейтенанта, -- унее.     — Что же ты мне так редко писал? Я очень беспокоился.     — Занят был, — угрюмо ответил рыжеволосый. И, опасаясь,что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был занят(а занят он,   был   преимущественно   тем,   что   сидел   висправительных домах различных автономных республики областей),второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и сам задалвопрос:     — А ты почему не писал?     — Я писал, - неожиданно   ответил   братец,   чувствуянеобыкновенный прилив веселости, — заказные письма посылал. Уменя даже почтовые квитанции есть.     И он полез в боковой карман, откуда действительно вынулмножество лежалых бумажек, но показал их почему-то не брату, апредседателю исполкома, да и то издали.     Как ни странно, но   вид   бумажек   немного   успокоилпредседателя, и воспоминания братьев стали живее. Рыжеволосыйвполне освоился с обстановкой и довольно толково, хотя имонотонно, рассказал содержание массовой брошюры "Мятеж наОчакове". Брат украшал его сухое изложение деталями, настолькоживописными,    что    председатель,    начинавший   было   ужеуспокаиваться, снова навострил уши.     Однако он отпустил братьев с миром, и они выбежали наулицу, чувствуя большое облегчение. За углом исполкомовскогодома они остановились.     — Кстати, о детстве, — сказал первый сын, -- в детстветаких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.     — Почему? — радостно спросил второй сын знаменитого отца.     — Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь,жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы зачем полезли вкабинет? Разве вы не видели, что председатель не один?     — Я думал...     — Ах,   вы   думали?   Вы, значит, иногда думаете? Вымыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо?Марк Аврелий?     Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.     — Ну, я   вас   прощаю.   Живите.   А   теперь   давайтепознакомимся. Как-никак-мы братья, а родство обязывает. Менязовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.     — Балаганов, -- представился   рыжеволосый,   --   ШураБалаганов.     — О профессии не спрашиваю, — учтиво сказал Бендер, — нодогадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостейза этот год много?     — Две, — свободно ответил Балаганов.     — Вот это нехорошо. Почему вы продаете свою бессмертнуюдушу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею ввиду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно, -- маманаверно познакомила вас в детстве с такой доктриной, — это ктому же бесцельная трата сил и энергии.     Остап долго еще развивал бы свои взгляды на жизнь, если быего не перебил Балаганов.     — Смотрите, — сказал он, указывая на зеленые глубиныБульвара Молодых Дарований. -- Видите, вон идет человек всоломенной шляпе?     — Вижу, — высокомерно сказал Остап. — Ну и что же? Этогубернатор острова Борнео?     — Это Паниковский, - сказал Шура. - Сын лейтенантаШмидта.     По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного набок,двигался немолодой уже гражданин. Твердая соломенная шляпа срубчатыми краями боком сидела на его голове. Брюки былинастолько коротки, что обнажали белые завязки кальсон. Подусами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылал золотой зуб.     — Как, еще один сын? — сказал Остап. -- Это становитсязабавным.     Паниковский подошел к зданию исполкома, задумчиво описал увхода восьмерку, взялся за поля шляпы обеими руками и правильноустановил ее на голове, обдернул пиджак и, тяжело вздохнув,двинулся внутрь.     — У лейтенанта было три сына, — заметил Бендер, -- дваумных, а третий дурак. Его нужно предостеречь.     — Не надо, - сказал Балаганов, — пусть знает в другойраз, как нарушать конвенцию.     — Что это за конвенция такая?     — Подождите, потом скажу. Вошел, вошел!     — Я человек завистливый, - сознался Бендер, - но тутзавидовать нечему. Вы никогда не видели боя быков? Пойдемпосмотрим.     Сдружившиеся дети лейтенанта Шмидта вышли из-за угла иподступили к окну председательского кабинета.     За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстрописал. Как у всех пишущих, лицо у него. было скорбное. Вдруг онподнял   голову.   Дверь   распахнулась, и в комнату проникПаниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он остановилсяоколо стола и долго шевелил толстыми губами. После этогопредседатель подскочил на стуле и широко раскрыл рот. Друзьяуслышали протяжный крик.     Со словами "все назад" Остап увлек за собою Балаганова.Они побежали на бульвар и спрятались за деревом.     — Снимите шляпы, — сказал Остап, -- обнажите головы.Сейчас состоится вынос тела.     Он не ошибся. Не успели еще замолкнуть раскаты и переливыпредседательского голоса, как в портале исполкома показалисьдва дюжих сотрудника. Они несли Паниковского. Один держал егоза руки, а Другой за ноги.     — Прах покойного, — комментировал Остап, — был вынесенна руках близкими и друзьями.     Сотрудники вытащили третье глупое дитя лейтенанта Шмидтана крыльцо и принялись неторопливо раскачивать. Паниковскиймолчал, покорно глядя в синее небо.     — После непродолжительной гражданской панихиды… — началОстап.     В ту же самую минуту сотрудники, придав телу Паниковскогодостаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу.      — ... тело было предано земле, - закончил Бендер.Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. Он быстро поднялся и,кренясь набок сильнее прежнего, побежал по Бульвару МолодыхДарований с невероятной быстротой.     — Ну, теперь расскажите, - промолвил Остап, - какимобразом этот гад нарушил конвенцию и какая это была конвенция. 

Похожие статьи:

Проза → ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ. Глава I. Вторжение бравого солдата Швейка в мировую войну (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава III. Швейк перед судебными врачами (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава IV. Швейка выгоняют из сумасшедшего дома (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → Глава II. Бравый солдат Швейк в полицейском управлении (Похождения Швейка. Роман. Я. Гашек)

Проза → УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. ОСКВЕРНИТЕЛЬ ПРАХА. Необычный детектив