9. О природе морали

1                     

Как известно, поведение человека в обществе регламентируется рядом правил, которые мы называем правилами морали. Если человек соблюдает правила морали, его поведение считается нравственным, если не соблюдает – безнравственным.

Правила морали опираются на такие основополагающие понятия, как добро и зло. Нравственным считается такое поведение, которое ведет к добру, безнравственным – к злу. Известно, также, что с глубокой древности и по настоящее время представления о добре и зле существенно не менялись и всегда сводились к простой формуле: добром признавалось все то, что способствовало консолидации общества, установлению в нем мира, злом – напротив, разжиганию вражды. Казалось бы, понятиями добра и зла была задана своего рода программа самосохранения человечества.

Вместе с тем, итог, к которому пришло человечество в результате многовекового следования этой программе, вынуждает констатировать, что в настоящее время мир находится на грани самоуничтожения. Здесь и бездумная политика промышленно развитых государств, которые в погоне за прибылью любой ценой готовы ставить под угрозу жизнь на планете, и гонка вооружений, приводящая к угрозе уничтожения саму планету, и предельное обесценивание человеческой жизни, позволяющее относиться к массовым убийствам, как естественному способу решения проблем.

Вот и возникает вопрос: почему это происходит? Потому ли, что деятельность человечества на протяжении всего периода его развития была аморальна, или же правила морали служат лишь для украшения и не оказывают на процессы в обществе ни малейшего влияния? Думаю, что ответить на эти вопросы можно лишь в том случае, если разобраться, какая необходимость вызвала появление правил морали к жизни. Тогда станет ясно, насколько их соблюдение в действительности является для человека обязательным.

2

В истории мысли попытки найти истоки происхождения правил морали предпринимались еще в античности. Так, Демокрит считал, что способность отличать добро от зла заложена в человека естественно, самой природой: добром является все то, что приносит наслаждение, злом, соответственно, – страдание.

Далее тот же тезис был подхвачен философами просветителями, полагавшими, что морально то, что естественно. По мнению этих мыслителей, чтобы быть добродетельным, людям вовсе не нужно отрекаться от самих себя и подавлять естественные наклонности. Напротив, необходимо во всем следовать велениям своего естества, потому что, как писал французский энциклопедист Поль Анри Гольбах, «обязанности человека вытекают из его природы», а значит, чтобы быть счастливым надо просто быть добродетельным.

Этот благодушный эвдемонизм господствовал в умах людей на протяжении всей второй половины XVIII века, но появился Иммануил Кант и ему был положен конец. Кант справедливо рассудил, что стремление человека к счастью часто толкает людей на аморальные поступки. Поэтому, чтобы вести моральный образ жизни, человек не только не должен следовать велениям своего естества, но он должен постоянно подавлять в себе природное начало.

Однако, с другой стороны, Кант не мог не признать, что без стремления к счастью мораль утрачивает для человека всякий смысл. Как можно требовать от него исполнения нравственного долга, если исполняя его, он не уверен, что в итоге ему воздастся? Значит, в понятии морального долга содержится противоречие: с одной стороны, чтобы быть моральным, стремление к счастью надо подавлять, а с другой, без стремления к счастью не может быть никакой морали. Найти выход из этого противоречия Кант так и не сумел, объяснив свое бессилие тем, что объективная реальность морального закона, хотя сама по себе и несомненна, тем не менее, «не может быть доказана никакой дедукцией и никакими усилиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума».

В современной науке существует два основных подхода к решению проблемы происхождения морали – социальный и биологистский. Согласно первому, восходящему к работам классиков марксизма, возникновение моралибыло исторически предопреде­леноразложением первобытной общины и формированием первых государственных институтов. Действительно, некоторые факты косвенно свидетельствует о том, что мораль, как средство регуляции поведения, появилась на стыке матриархата и патриархата.

Например, если возникновение языка, письменности и религии традиция, как правило, связывает с богами, то творцами нравственного Закона всегда являются люди. Так,в индуизме его основателем считается мифический предок людей Ману, в Египте – полубог-получеловек Осирис, на Крите – его легендарный царь Минос (ок. ХVI в. до н.э.), а в иудаизме, зороастризме и исламе – уже вполне исторические личности, пророки, Моисей (ХIII–ХII вв. до н.э.), Заратуштра (VII–VI вв. до н.э.) и Мухаммед (VI-VII вв. н.э).

Все это говорит о том, что, в отличие от языка, письменности и религии,которые возникали еще на бессознательном уровне, процесс создания правил морали происходил вполне сознательно, когда человек перестал быть стадным животным и начал становиться существом общественным. Однако такое объяснение скорее отвечает на вопрос «когда?», нежели на вопрос «как?». Для нас так и остается непонятным, почему разложение первобытных отношений обязательно должно было привести к возникновению морали, а значит, социальный подход нельзя считать состоятельным.

Что же касается биологистского подхода к решению данной проблемы, то он предпринимается на основе идей Чарльза Дарвина. Согласно этим идеям, мораль является естественным результатом развития на более высоком уровне тех качеств, которые сложились в животном мире в процессе эволюции.

Известно, что у высших животных можно наблюдать такие качества как забота о слабых и больных, взаимопомощь, сотрудниче­ство, солидарность, самоотверженность. Считается, что «в ходе приспособления и отбора выживают особи, оказываю­щие помощь, поскольку именно они в других ситуациях оказыва­ются в первую очередь объектом помощи со стороны других осо­бей. По наблюдениям этологов, например среди павианов-анубисов, «альтруи­сты»-помощники чаще всего оказываются сами объектом по­мощи» (Р.Г. Апресян «Происхождение морали»).

Между тем, эта точка зрения объясняет не все аспекты поведения животных. «Русский генетик В.П.Эфроимсон, выступивший в 1971 году со знаменатель­ной статьей: «Родословная альтруизма (Этика с позиций эволюци­онной генетики человека)» приводит следующее наблюдение этолога Е.Маре, три года изучавшего жизнь павианов в Африке. «Около тропы, по которой двигалось к своим пещерам стадо павианов, залег леопард. Он был замечен. Два самца-павиана отделились от стада, незаметно забрались на скалу над леопардом и разом прыгнули вниз. Один вцепился в горло хищнику, а другой в спину. И хотя леопард задней лапой вспорол брюхо одному и передними переломил хребет другому, один из павианов за мгновение до смерти успел нанести леопарду смертельную рану, прокусив его яремную вену. Опасность для стада была устранена. Поведение павианов невозможно объяснить с позиций «взаимного альтру­изма»: пожертвовав своими жизнями ради сородичей, павианы-альтруисты уже не могут – по принципу взаимности – стать объектом чужой помощи» (Р.Г. Апресян, там же).

Значит, если исходить из теории эволюции, согласно которой механизмы приспособления животных сориентированы на выживание индивида, истолковать поведение павианов невозможно. Поэтому современные последователи дарвиновского эволюционизма находят выход в концепции «совокупной приспособленности, на которую, по их мнению, и направлен естественный отбор. Эта приспособленность обусловлена не выживанием особи, а сохранением соответствующего набора генов, носителем которого является группа родичей… При этом основным «агентом» отбора в процессе эволюции выступает не популяция, не группа и, конечно, не особь, а некоторый набор генов, характерный для данной родственной группы. Особь явля­ется, таким образом, «машиной» для выживания гена» (Р.Г. Апресян, там же).

Но такой механизм регуляции поведения не имеет ничего общего с моралью. Он целиком физиологичен, а значит, рефлекторен и ни в каких дополнительных правилах не нуждается. Правила же морали потому-то и существуют, что сама по себе мораль не является физиологически необходимой и может легко нарушаться, если человек находится под влиянием эгоистических интересов. Поэтому попытку интерпретировать мораль, как результат развития неких биологических свойств тоже не может считаться состоятельной.  

3

На мой взгляд, искать истоки морали в животном прошлом человека можно. Но нельзя все связанные с этим факты интерпретировать исключительно с точки зрения теории эволюции. В данном случае это означает, что надо искать не сходство в поведении человека и животного, а, напротив, отличие.

Как известно, действия любого животного, пребывающего в естественных природных условиях, целиком подчинены рефлексу. Это значит, что на каждую ситуацию животное реагирует так, как ему диктует рефлекс, и отклониться от указаний рефлекса не может. Иначе говоря, животное не способно делать самостоятельный выбор и потому является существом несвободным.

Но если исходить из того, что предок человека был стадным животным (что признается большинством исследователей), то это означает, что его деятельность тоже была полностью подчинена рефлексу. Следовательно, он тоже не обладал способностью делать выбор, и был существом несвободным.

Но свобода потребовалась человеку, чтобы освободиться от своей энергетической матрицы, то есть стать независимым от естественной, природной среды (см. «О мозге-универсуме», 9). В этом ему препятствовал рефлекс, побуждающий человека оставаться в границах своей матрицы. Поэтому человек освободился от диктата рефлекса и обрел способность делать выбор.

Но рефлекс – это свойство живых организмов предназначенное природой для того, чтобы обеспечивать им инстинктивную безошибочность действий. Благодаря рефлексу они увеличивают свои шансы на выживание в условиях жесточайшей борьбы за существование. Значит, утрачивая рефлекс, человек, тем самым, утрачивает способность к безошибочности действий.

Но с утратой способности к безошибочным действиям в условиях конкурентной борьбы за существование, шансы на выживание по отношению к тем организмам, которые рефлексом обладают, у человека должны были уменьшиться. То есть с утратой рефлекса человек, как вид, должен был погибнуть. Однако это не произошло. Поэтому можно с большой долей уверенности предположить, что в этот период времени появился некий дополнительный фактор, который компенсировал человеку утрату рефлекса.

Я думаю, что таким фактором могло стать только накопление человеком опыта выживания, приобретенного в условиях освобождения от подчиненности рефлексу.

Но освобождение от подчиненности рефлексу, то есть обретение свободы выбора означает лишь то, что в своем выборе человек получил право на ошибку. Ошибка же, в условиях борьбы за существование, означает гибель. Значит, опыт выживания в условиях свободы от подчиненности рефлексу есть не что иное, как приобретенная способность делать правильный выбор.

Однако в условиях, когда опыта еще нет, а рефлекса уже нет, выбор может осуществляться только методом проб и ошибок. Иначе говоря, гибель особей в процессе накопления опыта неизбежна. Отсюда следует, что в этой ситуации человек как вид мог выжить лишь в том случае, если опытом, приобретенным ценой жизни индивида, могли воспользоваться другие входящие в популяцию индивиды. То есть, если деятельность человека осуществляется в коллективе. В этом заключается трагичность человеческой жизни, которую можно понимать, как плату за обретенную свободу.

4

Следует заметить, что до определенного момента человек, ви­димо, не осознает трагичности своего положения. Поскольку всякое стадо является единым организмом, обладающим единым сознанием и единой волей, отдельные особи в стаде своей индивидуальности не осознают и свою гибель трагически не воспринимают. Но с переходом от стада к роду и от рода к се­мье форма сознания меняется: стадное соз­нание осла­бе­вает и набирает силу сознание индивидуальное. А с воз­ник­новением ин­дивидуального сознания, каждая особь начинает пере­живать свою смертность индивидуально.

Вот здесь-то жизнь и начинает восприниматься как трагедия. И в первую очередь, через противопоставление жизни и смерти. С этого мо­мента весь мир делится для человека на два противоположных начала – начало добра и начало зла. Все, что ведет к жизни, становится добром, к страданию и смерти – злом.

Видимо, осознание индивидуальной смертности настолько потрясло наших предков, что воспоминание об этом событии нашло отражение практически во всех известных нам культах. Так, сказанные Адаму слова библейского Бога «А от дерева познания добра и зла не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» прямо связывают момент осознания человеком своей смертности с познанием добра и зла. У древних египтян жизнь от самого рождения была подчинена идее подготовки к смерти. Лидийский Атис, греческий Дионис, скандинавский Бальдр – все это образы умирающего и воскресающего бога. Словом, с этого момента тема жизни и смерти в человеческом сознании начинает доминировать.

Но если учесть, что выжить в ситуации, когда для накопле­ния опыта необходима гибель отдельных особей, может только стадо, то главной угрозой для существования человека, а значит, и фактором зла, можно считать распад единого стадного организма на от­дельных, враж­дебных друг другу особей. Вместе с тем, с возникновением индивидуального сознания и осознанием человеком своей смертности, такая возможность становится реальной.

Известно, что в стаде инстинкт самосохранения стада всегда преобладает над инстинктом самосохранения индивида. Достаточно вспомнить павианов из наблюдений И. Маре, пожертвовавших своими жизнями ради спасения стада (см. п. 2 настоящего раздела), или тех полевых мышей, которые оказываются раздавленными многотонной массой своей стаи, пре­одолевающей препятствия (рвы, ямы) прямо по их телам (см. «О началах мужском и женском», 3). Но с осознанием индивидуальной смертности, инстинкт самосохранения начинает проявляться, в том числе, и у каждого отдельного индивида. Проявляясь же в стаде у каждого отдельного индивида, инстинкт самосохранения оказывается направленным на утверждение интересов индивида вопреки интересам стада. Так возникает эгоизм, объек­тивно нацеленный на разру­шение стада, как единой общности.

Однако с другой стороны, с возникновением индивидуального сознания стадные связи тоже никуда не исчезают. Как мы знаем из ранее сказанного (см. «О началах мужском и женском», 4), разложение стада связано с возникновением у человека индивидуальной памяти, что привело к ограничению внутри стада брачных контактов. Но ограничение брачных контактов изменило только характер связей между членами стада, интенсивность же их осталась прежней: если в стаде, определяющим фактором скрепляющим стадо были брачные отношения, то в сообществе определяющим фактором скрепляющим сообщество, стали отношения кровного родства.

Иными словами, индивидуальное сознание не разрушило стадные связи полностью, а только породило конфликт между стремлением человека индивидуализироваться и его же стремлением к объединению. В результате, в обществе возникла ситуация динамического равновесия между тенденцией к индивидуализму и тенденцией к объединению. Тенденция к индивидуализму стала проявлять себя в виде стремления индивида подчинить интересы коллектива, что является предпосылкой для возникновения воли к власти. Тенденция к объединению – напротив, в выработке правил морали, направленных на подчинение интересов индивида коллективу. Первая тенденция является не чем иным, как проявлением инстинкта самосохранения индивида, вторая – инстинкта самосохранения коллектива.

Таким образом, правила морали олицетворяют собой тот самый драгоценный опыт выживания, который человек приобрел ценой жизни соплеменников в условиях свободы от подчиненности рефлексу. Этот опыт включает, во-первых, целостное представление об устройстве мира, и во-вторых, ряд базирующихся на нем этических предписаний. Целью этих предписаний была максимальная регламентация человеческой деятельности, направленная на подчинение индивида интересам коллектива. Такая тотальная подчиненность обеспечивала необходимые для жизни общества стабильность и предсказуемость и заменяла тем самым утраченный человеком рефлекс.

5

Чтобы под воздействием правил морали человек мог отказаться от своих эгоистических интересов, их соблюдение должно было стать для него более важным, чем эти интересы. Однако сами по себе правила морали не могут стать для человека важнее его интересов по той причине, что их соблюдение означает для него отказ от инстинкта самосохранения. Поэтому, чтобы соблюдение правил морали стало для человека важнее его интересов, должен существовать некий высший авторитет, который побуждал бы его к соблюдению этих правил и которому он подчинялся как самому себе.

О том, насколько абсолютным должно быть это подчинение, чтобы человек мог пренебречь даже инстинктом самосохранения, свидетельствует известный библейский сюжет, в котором Авраам, следуя повелению такого авторитета, делает попытку принести в жертву своего сына Исаака. А поскольку подобное подчинение становится возможным только в случае безусловной веры в реальное существование этого авторитета, его реальность не должна вызывать у человека ни малейших сомнений. Что же это за авторитет?

Как мы только что выяснили, возникновение сообщества кровных родственников вызвано ограничением внутри стада брачных контактов. Но ограничение брачных контактов всегда связано с конкретным лицом, а именно с тем, кто установил эти ограничения, то есть – с первопредком (тотемом). Поэтому объединяет отдельных особей в сообщество кровных родственников не что иное, как родовая память об этом первопредке. А поскольку с ним у них, как у детей со своими родителями, существует интимная связь, сомнений в его реальном существовании ни у кого возникнуть не может. 

Важность этого обстоятельства трудно переоценить. Первопредок становится для членов сообщества не просто законодателем, положившим начало формированию моральных норм и установившим существующий порядок, но в первую очередь заботящимся о своих детях и оберегающим их отцом. Когда князь Владимир повелел в Киеве «опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь», их гибель для языческого населения города стала подлинной трагедией. Даже крайне предвзятый автор «Повести временных лет», описывая это событие, не мог не отметить, что люди плакали. И это понятно, ведь для них разрушение образа предка было равносильно его убийству. Поэтому соблюдение в первобытных обществах моральных норм обусловлено абсолютным доверием к их творцу.

Позже, в результате смешения нескольких племен, причины почитания предка забываются (см. настоящий раздел, 7). Тогда интимно близкий отец превращается в абстрактное божество, а живая вера заменяется идеологией. Но и тогда для наиболее дальновидных законодателей необходимость подчинения божеству для обуздания эгоизма была вполне понятна. Только в этом случае религиозный догмат формировался таким образом, что божество, из заботливого предка, превращалось в ревнивого и мстительного господина, требующего по отношению к себе беспрекословного подчинения.

В десяти заповедях Моисея, представляющих собой своего рода древнейший моральный кодекс, устанавливающий основные принципы сосуществования человека в обществе, четыре первые и самые главные заповеди содержат именно требования почитания человеком бога. Господь требует от человека не поклоняться другим богам, не создавать себе кумира, не произносить имени бога всуе и один из дней недели полностью посвящать богу (Исх.20.2-11).

Причем, чтобы человек не вздумал эти требования нарушить, бог предупреждает: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблю­дающим заповеди Мои» (Исх.20.5-6). И только после столь грозного вступления следуют заповеди сугубо морального характера, ради которых и создавался этот моральный Закон: почитай отца и мать, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства и не желай чужого (Исх. 20.12-17).

Таким образом, одним из главных условий соблюдения в обществе моральных норм, является почитание божества, от которого эти нормы исходят. То есть религиозная вера.

6

Мы знаем, что когда человек не ограничен ничем, кроме моральных запретов, он может эти запреты нарушать. Поскольку всякий индивид является свободным, не подчиненным рефлексу существом, в основе его поступков всегда лежит личный выбор, а выбор свободного человека может быть любым – как в сторону соблюдения моральных норм, так и в сторону их нарушения. Поэтому, чтобы производимый индивидом выбор не составил угрозу существованию коллектива, должен существовать некий обще­ственный институт, обеспечивающий гарантию подчинения индивида коллективу.

И такой институт действительно возникает. Это институт сословий, которые естественно вызревают из самой структуры родовой общины. Как мы установили ранее (см. «О началах мужском и женском», 7, 8), на определенном этапе развития производства и появления избыточного продукта, создается необходимость в изменении порядка наследования: материнский порядок заменяется отцовским, а род из матриархального становится патриархальным. При этом никаких структурных изменений в нем не происходит: он так же состоит из отдельных семей, его члены так же находятся друг с другом в родстве, и браки внутри рода так же запрещаются. Но если во главе материнского рода, как и во главе каждой семьи, стояли женщины, то теперь их стали возглавлять мужчины.

Государство возникает, когда несколько самостоятельных родовых общин объединяются на одной территории. Так римский народ состоял первоначально из 100 естественно сложившихся родов латинского, сабинского, сикульского и иллирийского происхождения. Взрослые мужчины этих родов объединялись в так называемые курии (союз мужей), которые определяли на народных собраниях политику государства и занимались формированием войска. А старшие из глав семейств, входивших в род, составляли совет старейшин или сенат. Все члены родов образовывали класс патрициев, то есть потомков отцов (от латинского pater – отец) и были равными по статусу, вне зависимости от их бедности или богатства.

Таким образом, из родовой организации естественно образуются две социальные группы – группа старейшин и группа воинов. Но существовала еще и третья группа, которая в корне отличалась от первых двух. Ее члены не относились к числу граждан, не присутствовали на народных собраниях и не участвовали в управлении государством. Это группа пришлых или переселенцев, по той или иной причине оказавшихся на территории государства и не входивших ни в один из родов. Ввиду их большого количества, у римлян они назывались плебеями (от латинского plebs – наполнять).

Причина их особого положения проста.        Дело в том, что патриархальная родовая община – это преимущественно община земледельческая и значит, главной ценностью и источником существования для ее членов была земля. Каждый род являлся собственником принадлежащей ему земли, а каждая семья этого рода представляла собой самостоятельное крестьянское хозяйство. Обязанностью рода было обеспечение входивших в него семей землей, которую он отдавал им во владение. Однако, поскольку земли всегда не хватало, а род имел тенденцию к разрастанию, попасть в число лиц обеспеченных этим основным средством производства пришлые не могли. Поэтому им не оставалось ничего иного, как становиться либо торговцами, либо ремесленниками, либо наемными рабочими.

Таким образом, плебеями становились люди, не имеющие земли, то есть некрестьяне. А поскольку экономика этих государств была крестьянская, то и политическая жизнь тоже оказывалась целиком связанной с землей (в частности с завоеванием новых земель). Поэтому люди, не имеющие земли и не являющиеся крестьянами, участвовать в политической жизни государства не могли. Так образовались три сословия, два из которых возникли из крестьянской общины, а третье оказалось сословием некрестьян.

Не трудно понять, что если жизнь членов родов была полностью подчинена родовым традициям, то есть определялась нравственными предписаниями, восходящими к единому предку, то жизнь плебеев традициям родов подчинена не была. Иначе говоря, она существовала вне того нравственного поля, которое являлось гарантом существования такого государства. Более того, сословие некрестьян, стараясь утвердить свои интересы, стремилось освободиться от контроля государства, и, следовательно, объективно было нацелено на разрушение его устоев. Отсюда вырисовывается роль каждого из трех сословий: совета старейшин, как хранителя родовых традиций, воинов, как реальных политиков, решающих тактические задачи и поддерживающих порядок внутри государства, и третьего сословия безземельных, противостоящих этим традициям.

Смысл подобной иерархии сословий разгадал еще Платон. По мысли фи­лософа, в идеальном государстве общество должно делиться на три основных сословия – мудрецов, воинов («стражников») и производителей материальных благ (в том числе торговцев). Каждое из этих сословий поклоняется своему богу: сословие мудрецов – нравственному Закону, воинов – идее справедливости, производителей материальных благ – неограниченному потреблению. Поэтому, чтобы обще­ство было жизне­спо­собно, оно должно иметь иерархическую струк­туру и строиться по ана­логии с орга­низмом, в котором ум и сердце пре­обла­дают над желуд­ком и органами выделе­ния. То есть воз­главлять общество должны муд­рецы, охранять его – воины, создавать материальные блага – производители.

Необходимо особо подчеркнуть, что, говоря о трех сословиях, надо, вслед за Платоном, иметь в виду не столько три социальные группы, сколько три психологических типа, которые и образуют в конечном счете эти социальные группы. К первому типу относятся те, кто является носи­телями идеи всеоб­щего блага, ко второму – лишенные чувства страха люди чести, к третьему – одержи­мое эгоисти­ческими интересами большинство. Платон считал, что только такое общественное устройство может обеспе­чи­ть приори­тет нравственного начала, а при­оритет нравственного на­чала, в свою оче­редь, обеспечи­т жизне­спо­собность обще­ства.

Следует сказать, что подобная структура была характерна практически для всех традиционных обществ древности. Классический ее пример мы находим в Индии. Там, как известно, в соответствии с системой каст высшее положение в обществе занимала каста брах­манов, то есть тех же мудрецов, за ней следовала каста кшат­риев – воинов и по­ли­тиков, третье сословие составляла каста вайшьев, или тор­говцев, к четвертой от­носились шудры – рабы.

Но и другие древние общества с той или иной степе­нью при­бли­жения тоже были созданы по этой схеме. В Египте власть фараона была существенно ограничена властью жрецов. Обособленным сословием, сосуществующим с царской властью, были вавилонские халдеи. У греков роль жреца выполнял Дельфийский оракул, указаниям которого беспрекословно подчинялись. В Риме существовали специальные жреческие коллегии. А у кельтов, наряду с военными вождями и предводителями племен, большим политическим влиянием пользовались друиды (таков случай Мерлина и Артура: друид Мерлин – воспитатель и мудрый советчик короля Артура).

Таким образом, чтобы система нравственных правил могла действовать, в обществе должны выполняться два условия: наличие высшего авторитета и строгая иерархия сословий, в которой третье сословие подчиняется второму, а второе – первому. Думаю, что стабильность, которая отличала все традиционные общества древности, позволяя им в неизменном виде существовать тысячелетиями, была обусловлена именно соблюдением этих двух условий.

7

Процесс крушения традиционной системы отношений начинается сразу после смерти Александра Македонского в конце IV века до н. э. и продолжается в течение всей эпохи эллинизма, вплоть до воцарения христианства в качестве мировой религии в IV века н. э. Что же произошло за этот период?

В первую очередь, в результате завоевательных походов были стерты границы старых государств. Огромные территории, в которые, кроме Балканского полуострова, входили страны Ближнего Востока, Средней Азии, северной Африки и Индии, были поделены на три части во главе с династиями диадохов: Антигонидов в Македонии, Селевкидов в Сирии и Птолемеев в Египте.

Далее, как следствие крушения всех племенных и государственных граней, началось активное перемещение народов. Причем процесс еще более интенсифицировался после завоевания этих территорий Римом и включения различных областей в единую державу. Если раньше каждый народ находился на своей территории под покровом своих богов, то теперь образовалась огромная масса смешенных по этническому составу людей. На дорогах империи можно было встретить идущих пешком в разных направлениях ремесленников, площадных актеров, прорицателей, бродячих философов, наемников, вольноотпущенников, рабов и рабынь, воинов и ремесленников, и других оторванных от своих родовых корней людей.

Понятно, что древние боги, которые были авторитетны в границах своих территорий и определяли порядок жизни того или иного племени, для этой массы людей теряли свое значение. В патриархальных обществах, где каждый шаг человека был строго регламентирован, где социальное положение его, унаследованное от предков, было определено от рождения до смерти, а любые изменения в принципе невозможны, он точно знал, что хорошо и что плохо, что есть добро и что есть зло, чьи боги истинны, а чьи ложны. Однако когда традиционные связи рухнули, и древние правила жизни действовать перестали, человек оказался в состоянии растерянности и внутреннего разлада. Он понял, что этим миром управляют другие боги. 

Кроме того, в этот период происходит процесс активной эллинизации что в еще большей степени способствует забвению людьми их родовых богов. Греческий язык становится общеупотребительным. Вавилонские (Берос), египетские (Манефон) иудейские (Филон Александрийский, Иосиф Флавий) авторы пишут свои труды на греческом языке. На греческий язык переводится Ветхий Завет. Среди иудеев в Палестине и диаспоре возникает пропагандирующее греческую культуру и образ жизни течение грекофилов.

Однако, став для жителей империи общими, греческие боги, тем не менее, не стали для них своими. Не смотря на то, что в Сирии, Финикии, Северной Аравии, где после завоеваний Александра Македонского распространилась греческая культура, здания украшались барельефами и мозаиками с изображением сцен из греческих мифов, молитвы свои жители этих провинций к ним не обращали. Да и в самой Греции строительство храмов, воздвижение статуй богам-покровителям городов давно уже напоминало декорацию, и было данью традиции, не затрагивающей религиозные чувства.

Таким образом, в результате разрушения племенных границ языческая религия утрачивает власть над сердцами и превращается в казенную сухую догму. И здесь возникает ситуация, когда человечество впервые оказывается на грани катастрофы. Я имею в виду падение Римской империи. Современные историки видят его причины в бесконтрольности и слабости армии, в упадке среднего землевладения, в галопирующей инфляции, в разорении среднего класса. Мне думается, что все это следствия, причина же одна – это сведение реальной религиозности к пустой обрядности и, тем самым, нарушение первого условия, необходимого для соблюдения моральных норм – искренней веры в существование высшего духовного авторитета.

В результате, вместо истинной духовности, римское общество получает культ императора, присвоившего себе статус божества, который становится официальным во всей империи. «В надписи из города Приены, относящейся к 9 г. до н.э., Август прямо назван богом. Гению императора воздвигаются святилища, появляется особое жречество, обслуживающее этот культ. Становится обязательным поклонение статуям императора, а день его рождения отмечается по всей империи как официальный праздник» (И.С. Свенцицкая «Раннее христианство: страницы истории»).

Если считать нравственный кодекс, содержащийся в заповедях Моисея, универсальным, то обожествлением императорской власти были нарушены сразу две заповеди: «да не будет у тебя других богов» и «Не делай себе кумира».Иными словами, были преданы забвению истинные боги и взамен им создан ложный кумир. В этой ситуации морально-этические нормы оказываются необязательны и перестают соблюдаться. Поэтому убийства (ни один из императоров династии Юлиев-Клавдиев не умер естественной смертью), прелюбодеяния, воровство, лжесвидетельства и посягательство на чужую собственность, словом все, что запрещала этическая часть заповедей Моисея, становятся в Риме повседневной практикой.

Погрязшие в роскоши и разврате, окруженные толпами раболепствующих льстецов римские императоры просто упустили из рук государственное управление. Отсюда бесконтрольность и слабость армии, галопирующая инфляция, разорение среднего класса и другие факторы, которые считаются причинами падения Рима. И хотя инерция могучего государства, возвысившегося именно благодаря строгости моральных норм, позволила Риму продержаться еще четыреста лет, это была уже только затянувшаяся агония.

8

Итак, мы видели, что падение авторитета религии приводит общество, через деградацию нравственных основ, к неизбежной катастрофе. Однако еще более яркий пример катастрофы, связанной с деградацией нравственных основ, можно наблюдать в связи с происходившим на исходе средневековья выдвижением на первые роли в общественной иерархии третьего сословия.

Как известно, начиная с IV века, когда официальной религией Римской империи становится христианство, духовная ситуация в мире существенно меняется. Если государственный культ, предшествовавший христианству, представлял собой казенную догму, то христианство принесло человеку ту долгожданную веру, которая дает точку опоры и сообщает его жизни цель и смысл.

Христианство стало мировой религией не потому, что было насаждаемо сверху, а потому, что выдержало сложнейшую конкурентную борьбу с множеством других, претендовавших на ту же роль культов и религиозных систем. Впервые христианство зародилось в Палестине в I в. до н. э., в то самое время, когда в условиях утраты духовных ориентиров жители империи стали примерять на себя культы чужеземных древних богов. Создаются религиозные союзы почитателей фригийской Кибелы и Аттиса, египетских Исиды и Сераписа, в Малой Азии появляются общины почитателей иранского бога Солнца Митры. Из греческих богов особо почитается древний бог виноградарства Дионис, отождествляемый с растерзанным титанами, а затем воскрешенным сыном Зевса Загреем. Широкое распространение получает движение орфизма. Возникают новые культы, такие, например, как гностицизм, представляющий собой смесь античных и восточных представлений. Словом, претендентов на статус истинной веры оказывается более чем достаточно, но только христианству удается проникнуть в самые интимные тайники страждущей человеческой души.

Дело в том, что христианство по сравнению с другими культами, обладало тремя несомненными преимуществами. Во-первых, в лице неоплатонизма оно имело мощную мировоззренческую базу, опиравшуюся на лучшие достижения античной мысли, и, значит, было в высшей степени авторитетно и убедительно. Во-вторых, христианский бог не был неким абстрактным божеством, представлявшим то или иное явление природы. Он был человеком и в этом смысле понятен и близок всем, независимо от языка, традиций и места пребывания. И, наконец, в-третьих, христианская доктрина обладала разработанной этической системой, логично вытекающей из системы мировоззрения, и, значит, могла объяснить, не только что представляет этот мир, но и как в этом мире жить.

Таким образом, благодаря христианству, духовный вакуум, образовавшийся после гибели языческих богов, был, наконец, заполнен и исконный порядок восстановлен. Во главе европейского мира встала церковь, а руководство государствами стало осуществляться духовно подчиненными церкви правителями – императорами. Отныне народы, говорящие на разных языках, имеющие разные традиции, нередко даже пребывающие друг с другом в состоянии войны, образовали единую общность, исповедующую единую систему нравственных ценностей. Теперь, как пишет Романо Гвардини, если где-то и совершалась несправедливость, она совершалась с нечистой совестью, и потому допустивший ее человек знал об этом и судил себя посредством тех же критериев, которые бытовали в обществе.

Конечно, это не значит, что христианская религия безупречна и не содержит в себе противоречий. Видимо, утрата ею со временем своего влияния как раз и свидетельствует об их наличии. Однако для нас важен только тот факт, что религия – языческая или христианская – представляет собой естественно возникший и психологически необходимый феномен, заменяющий человеку рефлекс и, следовательно, является единственно возможным источником морали. Что же касается характера самой религии, то эта тема к нашему исследованию отношения не имеет и анализироваться нами не будет.

9

Третье сословие начинает выдвигаться на первое место в общественной иерархии в конце X века. В городах Западной Европы возникает движение городских общин за освобождение от феодальной зависимости, в результате которого города объявляют себя республиками. Движение начинается в городах средиземноморского побережья и к XII веку охватывает всю Европу.

Сначала свобода и политические права городов ограничиваются рамками коммунальной хартии, которую они вынуждены заключать со своими сеньорами. Но к концу XII века представители городов уже принимают участие сначала в королевских, а потом и в общих собраниях генеральных штатов, где они заседают наряду с феодальными владельцами и прелатами. При этом крестьяне участие в генеральных штатах не принимают, а представляющие третье сословие буржуа всячески подчеркивают свое отличие от крестьян и обижаются, если их к ним приравнивают.

Уже в конце XV и начале XVI века многие буржуа начинают покупать те общественные должности, которые до этого могли занимать только дворяне. В результате представители третьего сословия не только занимают практически все церковные, гражданские и судейские должности, вплоть до канцлера-хранителя печати включительно, но и получает право на дворянское звание.

К XVIII веку буржуа становится таким же барином, как и дворянин. Он является, по выражению И. Тэна, «всеобщим кредитором» и поэтому и правительство, и высшие классы у него в руках. Парламентские советники, адвокаты, денежная аристократия, судейские – все являются представителями третьего сословия. Достаточно сказать, что XVIII век выдвинул таких буржуа, как Вольтер и Руссо. Уделом дворян остается только бедность и гордость.

Наконец, 17 июня 1789 года во Франции, высказавшись за поголовное голосование в Генеральных штатах, третье сословие потребовало уничтожения всех феодальных прав и аристократических привилегий. С этого момента старое сословное деление исчезает, и появляются два новых класса – буржуазия и народ.

Так, за какие-то 800 лет происходит полная трансформация общества, в результате которой недавняя «чернь» становится «солью земли» и хозяевами жизни. Причина трансформации проста. Это деньги. Дело в том, что до конца XIII века в средневековой Европе существовал канонический запрет на ростовщичество. Он действовал в соответствии с требованием Библии, где в главе 23 «Второзакония» прямо сказано: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост».

Ростовщичество считалось аморальным потому, что ростовщик получал деньги, не прикладывая труда, то есть обманом. Еще в XI веке ростовщичество приравнивалось христианскими авторами к грабежу, а в 1139 году и Второй Латеранский собор признал любые формы ростовщичества запрещенными. Однако в конце XI, начале XII веков начала интенсивно развиваться торговля. И поскольку запрет на взимание процентов делал невозможным кредит, этот запрет был отменен. После этого исконное стремление третьего сословия к неограниченному потреблению получает полную свободу.

10

Вместе с влиянием, оказываемым на общество своей деятельностью, третье сословие приносит в него также и свою идеологию. После куртуазных романов, героями которых были благородные рыцари и прекрасные дамы, самым востребованным в литературе жанром становится жанр низовой. В Италии это «Декамерон» Д. Боккаччо, во Франции – фаблио, в Англии – «Кентерберийские рассказы» Д. Чосера, в Испании – плутовской роман. Их герои – жулики, проходимцы и авантюристы, ловко обманывающие добропорядочных обывателей, простодушных рыцарей или незадачливых чиновников. В обществе начинают царить идеалы лавочников. О том, насколько неуместны в этой среде становятся рыцарские честь и доблесть, свидетельствует печальный роман Сервантеса «Дон Кихот».

Постепенно происходит пересмотр всех традиционных ценностей. Ограничения религиозного и нравственного порядка отменяется. То, что в условиях церковной этики было немыслимо, становится не только возможно, но и востребовано. В 1432 году итальянский эпикуреец Лоренцо Валла пишет трактат «О наслаждении», в котором откровенно прославляются чувственные удовольствия. В романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» звучит гимн желудку, кишкам, глотанью, сосанью, пищеварению, обжорству, совокуплению, испражнениям и другим «естественным» проявлениям. В обществе царит ощущение, что все позволено. Причем, в Италии нравы третьего сословия начинают преобладать не только среди представителей самого третьего сословия, но пронизывают все общество, включая дворянство и духовенство. Так наступает эпоха Возрождения.

Мы привыкли оценивать это время в превосходных степенях, связывая его с великими именами Данте, Петрарки, Джотто, Микеланджело, Рафаэля и Леонардо. На самом же деле роль Ренессанса для нашей цивилизации далеко не столь однозначна, как это порой представляется. Действительно, снятие ограничений и возникновение ситуации «все позволено» открыло простор для развития искусства, философии и науки. Но то же обстоятельство явилось причиной невиданного аморализма и распущенности, столь же характерных для Италии XIV-XVI веков, как и расцвет явлений культуры. 

Вот только несколько примеров, взятых из монографии А.Ф. Лосева «Эстетика Возрождения». Как пишет этот автор, ссылаясь на историков Возрождения Я. Буркгарта, Ф. Монье и Р. Зайчика, разгул страстей, своеволия и распущенности в возрожденческой Италии достигает невероятных размеров. Священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребными домами. В Риме в 1490 году насчитывалось 6800 проституток, в Венеции – 11 тысяч. Монахини читают «Декамерон» и предаются оргиям. В церквах пьянствуют и пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения половых органов, исцеленных этими иконами. Папа Александр VI и его сын Цезарь Борджиа собирают на свои ночные оргии до 50 проституток. В Милане герцог Галеаццо Сфорца услаждает себя за столом сценами содомии.

Кроме того, весь этот период заполнен непрекращающимися междоусобными войнами, в которых интриги, тайные и явные убийства, казни, погромы, пытки, заговоры, поджоги и грабежи становятся обычной повседневной практикой. В 1513 году флорентийский политик Никколо Макиавелли пишет трактат «Государь», в котором разрабатывает теорию захвата и удержания власти. По его мысли, правитель должен быть хитрым как лис и свирепым, как лев. Для достижения своих целей он может использовать вероломство, клятвопреступления, жестокость, убийства, обман.

В главе «О том, как государям следует выполнять обещания», Макиавелли пишет: «Лишним будет говорить, насколько почитаются в государстве верность данному обещанию, прямота и честность. Но мудрый правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это наносит вред его интересам… Государю не обязательно иметь все упомянутые достоинства… Иметь эти достоинства и неукоснительно им следовать вредно, тогда как делать вид, что обладаешь ими – полезно. Перед людьми надо являться милосердным, верным обещаниям, милостивым, нелицемерным, благочестивым… но в то же время сохранить внутреннюю готовность обнаружить и противоположные качества, если это будет нужно».

Этот теоретический аморализм является своего рода ключом к пониманию причин происхождения тех нравов, которые царили в это время в политической жизни Италии. А нравы здесь царят удивительные. Так, неаполитанский король Ферранте сажает своих врагов в клетки, откармливает их, а затем отрубает им головы и приказывает засаливать их тела. Миланский герцог Мариа Сфорца закапывает своих жертв живыми. Его брат, Лодовико Моро, лишает власти своего несовершеннолетнего племянника Джованни Галеццо и через некоторое время отравляет его. Когда в мае 1409 года во время военных действий народ в Милане встретил герцога Джованни Мариа криками «Мира! Мира!», герцог выпустил наемников, усеявших город трупами, а его собаки разрывали людей на части.  В 1497 году Цезарь Борджиа убивает своего брата герцога Гандиа, после того, как оба они поужинали в доме своей матери Ваноцци. Вскоре Цезарь отравляет за трапезой своего двоюродного брата кардинала Джованни Борджиа. В 1500 году Альфонс Арагонский, муж сестры Цезаря Лукреции Борджиа, найден в постели задушенным. В Риме каждую ночь находят убитыми до четырех-пяти человек, преимущественно прелатов и епископов, и все знают, что это дело рук Цезаря. И число таких примеров, как пишет А.Ф. Лосев, могло бы быть увеличено до бесконечности.

В этой ситуации, в распрях между правителями итальянских государств, обычной становится практика призывать на помощь иностранные державы. Поэтому не приходится удивляться, что, в конце концов, все это заканчивается потерей Италией в 1527 году своей независимости. Причем, погрязшую в безнравственности Италию завоевывает именно Испания, где сильная церковь сочетается с сильной королевской властью, в то время как Франция, тоже претендовавшая на итальянские территории, будучи расколота Реформацией, эту войну проигрывает. Таким образом, падение нравов, наступившее в результате возвышения третьего сословия, положило конец независимости Италии точно так же, как гибель древних богов и обожествление императорской власти положило конец Римской империи.

11

Если в Италии возвышение третьего сословия привело к пересмотру традиционных ценностей и, как следствие, к утрате независимости, то третье сословие Северной Европы сумело распорядиться представившимися ему возможностями куда рациональнее, использовав их, судя по всему, для перераспределения материальных благ и первоначального накопления капитала.

В 1484 году, обеспокоенный падением авторитета церкви в связи с событиями в Италии, Ватикан публикует буллу папы Иннокентия VIII, предписывающую ужесточение борьбы с еретиками. С этого момента, в течение 300 лет, самым увлекательным занятием в таких странах как Германия, Франция, Англия, Шотландия, частично Голландия и Италия становится сжигание ведьм. В результате этого увлечения были замучены и сожжены на кострах более 200 тысяч человек. По подсчетам Джорджа Л. Барра, в одной только Германии погибло не менее 100 тысяч. В Швейцарии исчезли целые деревни, в Лотарингии путешественники описывают тысячи столбов, с привязанными к ним ведьмами. «Германия полностью покрыта кострами», – писал один из судей над ведьмами в 1600 году.

Принято считать, что эта позорная страница в истории Западной цивилизации является следствием религиозного фанатизма и невежества и полностью лежит на совести инквизиции. Однако не стоит забывать, что это время, когда творили Шекспир и Монтень, Френсис Бекон и Декарт. Писал свою «Похвалу глупости» Эразм Роттердамский, грезил страной «Утопией» Томас Мор. Кроме того, сами теоретики демонолоии, сочинявшие руководства по преследованию ведьм, были образованнейшими людьми эпохи, а один из них, юрист и философ Жан Боден, даже удостоился похвал Монтеня.

Что же касается инквизиции, то и ее роль в этой истории тоже сильно преувеличена. Согласно установлению, введенному в практику еще в 1231 году, вынесение приговоров и казни вообще не входили в ее компетенцию. Управление судебными процессами по делу еретиков в большинстве случаев передавалось инквизицией в руки светских властей. А после 1500 года на светские и епископские суды была возложена миссия по их преследованию.

Таким образом, ни невежеством, ни религиозным фанатизмом невозможно объяснить длящиеся в течение 300 лет непрерывные массовые казни ни в чем не повинных людей. Зато их можно очень легко объяснить коммерческой выгодой. Дело в том, что в 1199 г. папа Иннокентий III разрешил конфискацию имущества еретиков. С тех пор суды над ведьмами стали самым доходным предприятием, обеспечивающим не только рост барышей у местных властей и судебных чиновников, но и заработок всем, кто, так или иначе, был связан с процедурами судов и казней в силу своих профессий.

Мало того что конфискации подлежало все имущество осужденных. Обвиняемые или их родственники должны были платить также жалование и чаевые палачам, врачам, священникам, писарям, стражникам и всему обслуживающему персоналу. Любой банкет, проводившийся судьями, должен был оплачиваться обвиняемым. Рабочие, возводившие столбы и эшафоты, привозившие лес и смолу для казней имели прибыль от каждой ведьмы. Палач разъезжал на чистокровной лошади, купался в золоте и серебре, а его жена богатством своих нарядов соперничала с благородными дамами.

Кроме того, в это время распространенным явлением становится взятка: за деньги можно было откупиться и от пытки, и от смерти. Известный врач и чернокнижник Корнелиус Агриппа писал: «Здесь (в Милане) никого не удивляет, если инквизиторы заменяют физическое наказание денежным штрафом, ибо подобные действия приносят значительный доход. Некоторые платят ежегодную дань. Если они прекращают платить, то снова предстают перед инквизицией. Более того, когда собственность еретиков конфискуется в общественную казну, инквизитор получает от нее хороший процент. Наконец, единичное обвинение, подозрение в ереси или чародействе влекут за собою дурную славу, от которой можно освободиться, только дав инквизитору много серебра. В то время как я был в Италии, большинство инквизиторов герцогства Милан штрафовало подобным образом многих благородных дам, равно как и бедных, но честных женщин, запуганных до смерти, и получало огромные суммы денег». 

Характерно, что в тех местах, где конфискации были запрещены, казней было много меньше. Так, если во Франции и Германии, где имущество еретиков принято было конфисковывать, счет жертв шел на десятки тысяч, то в Англии, где конфискация не проводилась, число казней было в сотни раз меньше. То же касается и других европейских автономий. После того, как в Бамберге в 1630 году император запретил судам присваивать собственность, преследования ведьм тут же пошли на убыль: если с 1626 по 1629 в год сжигалось в среднем по сто человек, то в 1630 сожгли только 24 человека, а в 1631 – вообще ни одного. После запрета конфискации в графстве Юлиесберг, ведьм здесь не судили больше никогда. По той же причине меньше казней, чем в других частях Империи, было и в Кельне.

И здесь возникает вопрос: если европейское общество не считало зазорным наживаться на казнях невинных людей, то почему эта практика начала применяться только в ХV веке? Известно, что смертная казнь за ересь была введена гражданским кодексом еще в 430 году. Почему же до конца ХV века она, за редким исключением (альбигойцы, вальденсы), никогда не применялась массово?

Дело в том, что до ХV века все должности в структурах власти были заняты представителями дворянского сословия. Поэтому главным стимулом для преследования еретиков в это время была чистая идеология. Но, как мы знаем из ранее сказанного (см. раздел 9), начиная с конца ХV века вводится практика покупки церковных, гражданских и судейских должностей за деньги. В результате, должности парламентских советников, адвокатов, судейских, вместе с правом на дворянское звание, начинают приобретать представители третьего сословия. И именно с этого момента дела по фабрикации фальшивых обвинений в колдовстве ставятся на поток, а стимулом для преследования еретиков оказывается не идеология, а банальная алчность. Таким образом, можно не сомневаться, что основной причиной явления, получившего в истории название «колдовская истерия», было выдвижение во власть представителей третьего сословия.

С тех пор, подозрения, сплетни или оговор считаются достаточными основаниями для обвинения. Уже упоминаемый нами юрист и философ Жан Боден говорил: «Если преступления носят скрытый характер, рекомендуется считать предположения и догадки достаточными доказательствами». О греховности человека судят по наличию у него родимых пятен, жировиков или даже просто мозолей. В Шотландии сожгли как ведьму женщину за то, что она погладила кота. В Бостоне была повешена эмигрантка, потому что не могла прочитать «Отче наш» по-английски. В Англии казнили мать и дочь на основании обвинений десятилетней девочки.

Постепенно процедура стандартизируется: вначале донос выявляет еретика, потом еретик доносит на своих «сообщников», а далее «сообщники» доносят на следующих сообщников и так до бесконечности. При этом не имеет никакого значения, известен ли обвиняемый как человек добродетельный или как безбожник. Если он безбожник – его вина не нуждается в доказательствах, если добродетельный – значит, он притворяется, чтобы скрыть свою связь с дьяволом. Избежать казни в любом случае не удается никому.

Основной способ получения признания – пытки. Не существует никаких ограничений ни по жестокости, ни по продолжительности пыток. Обвиняемого пытают до тех пор, пока он либо не признается, либо не умирает. Самые жестокие пытки применяются для того, чтобы заставить обвиняемого сообщить имена сообщников. Причем, обычно они подсказываются судьями.

Этот кошмар заканчивается в середине XVIII века. Но причиной его окончания было вовсе не вступление Европы в век Просвещения, как обычно принято думать, а просто исчерпанность метода охоты на ведьм, как источника получения дохода. Еще в 1375 году инквизитор Эймерик жаловался, что не осталось больше богатых еретиков, и высказывал опасение, что предприятие придется свернуть. Не удивительно, что, в конце концов, казни потеряли всякий практический смысл: конфисковывать было нечего и не у кого.

12

Но что представляет собой моральный облик европейского общества сегодня? Как изменился он с 1789 года, когда третье сословие получило политическую власть? Каким богам молится теперь европейский человек? Что ему дорого?

В истории мысли есть некий факт, который имеет самое непосредственное отношение к психологии третьего сословия и дает ключ к ответам на эти вопросы. Как известно, эпоха Возрождения дала мощный импульс человеческой деятельности в направлении раскрытия тайн мироздания. В дальнейшем, этот импульс получил развитие в двух областях:  в науке и в философии. В науке он привел к открытию Коперником гелиоцентрической системы, Галилеем – законов динамики, Ньютоном – закона всемирного тяготения. В философии – к созданию ряда великих системообразующих учений от Декарта до Канта и классической немецкой философии ХIХ века.

Но вот что интересно. Если импульс, направленный на развитие науки получил свое триумфальное продолжение и в ХХ веке, то философия заканчивается в веке ХIХ. Фактически, после А. Шопенгауэра не возникает ни единой оригинальной системы. Философия как бы умирает. Сначала она вырождается в философию науки (К. Поппер, Т. Кун, И. Лакатос, П. Фейерабенд) и в социальную психологию (экзистенциализм, персонализм), а затем и вовсе превращается в историю философии. Что же касается ее главного предназначения – быть мировоззрением, способным давать ответы на «проклятые» вопросы жизни, то здесь она утрачивает свои позиции полностью.

Возникает вопрос, почему? Может, потому, что все истины открыты и сказать больше ничего? Так нет же. Даже вопрос «как возможно познание?», которым открыл философскую дискуссию еще Декарт, ответа до сих пор так и не получил.

Может, причина в том, что по мере развития науки, философия стала просто не нужна? Действительно, к середине XIX века в обществе появляется стойкое убеждение, что философские системы, разработанные предшествующей философской мыслью, не могут конкурировать с наукой, представляющей собой основанное на эксперименте точное знание. Как охарактеризовал эту ситуацию А. Швейцер, «окрепшие к этому времени естественные науки взбунтовались и с поистине плебейской жаждой правды… до основания разрушили созданные фантазией великолепные сооружения». В результате, возникший примерно в то же время позитивизм объявляет философию пройденной ступенью человеческого познания.

Но так ли это? Действительно ли сегодняшняя наука может заменить философию? Известно, что представление об устройстве мироздания мы черпаем из физики, а современная физика полностью базируется на математике. Но математические модели современной физики ничего не говорят о реальных процессах, которые за ними стоят. По образному выражению К.А. Свасьяна, судить об устройстве мира по тому, как его описывает математика все равно, что объяснять гамлетовский монолог путем перечисления входящих в него «подлежащих, предикативов наречно-прилагательного типа, двоеточий, тире и точек с запятой». Иными словами, при помощи математики можно предсказать (и то, приблизительно), в какой последовательности будет развиваться тот или иной процесс. Но что это за процесс, какова его физическая природа, об этом математика молчит.

Но если метод науки не позволяет ответить на вопрос, какова физическая природа наблюдаемых наукой явлений, то почему перестал развиваться метод философский, как раз и призванный давать объяснения непонятным явлениям? Почему не заняться интерпретацией тех новых фактов, которые раскрываются перед наукой? Такой симбиоз науки и философии мог бы быть очень плодотворным. Тем не менее, это не происходит. Почему? 

Я думаю, ответ на этот вопрос очевиден:  буржуазное общество не интересуется проблемой устройства мира, поскольку это знание не дает никакой практической пользы. Буржуазии не нужна не только философия, но и наука. Ей нужна технология. С наукой она вынуждена мириться как с неизбежным злом, потому что без науки (по крайней мере, прикладной) техники не бывает.

В свое время философия была востребована обществом потому, что она отменила религию. Если в средние века христианское вероучение, утвержденное церковью как божественное Откровение, воспринималось в качестве безусловной истины, то с появлением философии главным арбитром становится разум. А если разум решает, что истинно и что ложно, что есть добро и что есть зло, то обращение к авторитету просто теряет всякий смысл.

 С тех пор роль религии, как мировоззрения, призванного объяснить, что такое мир и как в этом мире жить, берет на себя философия, а на смену простой и по-человечески понятной христианской этики приходит крайне субъективная и оттого малоприменимая в практической сфере этика философов. Именно такую этику мы и находим у Канта и Фихте, Гегеля и Шопенгауэра.

Тем не менее, вплоть до ХIХ века, в философских системах присутствие бога сохраняется, хотя это уже сугубо философский бог, не имеющий ничего общего ни с одной из известных религий. Но когда появляется техника, необходимость в философии отпадает вообще, возникает ситуация, охарактеризованная Ф. Ницше фразой «Бог умер» и наука занимает место мировоззрения.

 Поэтому, как философия отменяет религию, так наука отменяет философию. Идет процесс разрушения старых, феодальных форм и образования новых, буржуазных. Процесс бессознательный, просто отвечающий потребностям буржуазной психики, у которой свои резоны. Она освобождается от того, что ей мешает и развивает то, что соответствует ее глубинной сущности.

Следует сказать, что в качестве мировоззрения, наука соответствует интересам третьего сословия еще и потому, что вообще не содержит в себе этическую составляющую и, значит, не налагает никаких моральных обязательств. Человек становится обладателем полной, ничем не сдерживаемой свободы, что позволяет любые идеи воплощать в жизнь практически без всяких ограничений. Причем особое значение это обстоятельство приобретает в связи с развитием техники, что дает в руки человеку неограниченную власть.

С другой стороны она оказывает косвенное влияние также и на формирование человеческой психики. Поскольку в буржуазном обществе наука ориентирована исключительно на создание так называемых материальных благ, она, одним фактом своего существования, воспитывает человека, как потребителя этих благ. В результате, как этого и добивалось третье сословие, появляется популяция особей, все душевные, духовные и интеллектуальные усилия которых направлены на то, чтобы потреблять как можно больше.

Так возникает тип массового человека, безразличного к нравственным нормам, равнодушного к теоретическому знанию, ориентированного на безграничное потребление и уверенного в своем праве на любые действия, направленные на удовлетворение собственных потребностей. Таким образом, начиная с момента исчезновения в 1789 году сословий как социальных институтов, в третье сословие постепенно превращается весь народ, впитав в себя свойственные этому психологическому типу идеалы и ценности.

13

Нет ничего удивительного в том, что общество, созданное на основе идеалов третьего сословия, оказалось построенным на лицемерии. Причем лицемерие заложено в самую основу созданного таким образом мироустройства.

Как известно, одной из главных своих ценностей третье сословие объявляет демократическую форму правления. Считается, что эта форма обеспечивает равные возможности для всех и потому является самой справедливой. Однако при этом нигде не говорится, что это единственная форма государственного устройства, при которой становится возможным обеспечить массовое потребление, а значит, и гарантированное получение дохода. Таким образом, истинные цели творцов демократии оказываются скрыты, а на всеобщее обозрение, как в рекламе, выставляется красивая обертка.

Второй ценностью западного образа жизни объявляется свободная пресса. Обывателю внушается мысль, что существование свободной прессы – основа демократии, что ее предназначение – это контроль за нравственным обликом избранной путем свободного волеизъявления элиты, а гарантией объективности служит отсутствие цензуры. На самом же деле, пресса – это единственно возможный в условиях демократии, способ воздействовать на общественное мнение обывателя, держать его под постоянным контролем.

Под воздействием прессы истиной для обывателя становится то, что он вычитывает в «своей газете». Что же касается отсутствия цензуры, то не подлежит сомнению, что самым мощным цензором являются деньги. Еще в начале ХХ века О. Шпенглер писал, что доводы прессы «остаются неопровержимыми до тех пор, пока имеются деньги… Ее аргументы опровергаются как только у контраргументов отыскивается большая денежная сила. В тот же миг магнитная стрелка общественного мнения повертывается к более сильному полюсу. Всяк тут же убеждает себя в новой истине. Происходит внезапное пробуждение от заблуждения». Можно быть уверенными, что за истекшие без малого 100 лет ситуация лучше не стала.

Вместе с тем, власть прессы поистине безгранична. Она может сделать правдоподобным любой, самый фантастический миф, и может замолчать любую истину. При этом читатель не будет иметь ни малейшего представления, ни о том, какая роль отводится в этой игре ему лично, ни о том, какие истинные цели при этом преследуются. Будучи марионеткой в чужих руках, он будет думать, что является гражданином, совершающим свободное волеизъявление.

Такой обработке подвергаются целые народы. Их мировоззрение формируется в полном соответствии с тем бизнес-планом, который разрабатывается за тысячи километров от места их проживания. При помощи средств массовой информации, а также купленных за деньги местных предателей, их сначала оболванивают, а потом, как это случилось в недавней истории Украины, Грузии и Кыргызстана, устанавливают там удобные для себя режимы. У западных политиков это называется – прививать ценности демократии.

Так за фасадом внешней респектабельности творятся гнуснейшие дела – растет уровень насилия, в погоне за ресурсами провоцируются военные конфликты, нагнетается гонка вооружений, ради прибыли вырубаются леса, отравляются водоемы, заводы выбрасывают в атмосферу тысячи тонн отравляющих веществ. Так и хочется вспомнить Макиавелли с его советом: «Перед людьми надо являться милосердным, верным обещаниям, милостивым, нелицемерным, благочестивым… но в то же время сохранить внутреннюю готовность обнаружить и противоположные качества, если это будет нужно». 

Яркой иллюстрацией сказанного является так называемый мировой финансовый кризис. Нам объясняют, что его причиной стали мошеннические операции с ипотечными кредитами ряда американских банков и даже отдают на растерзание нескольких банкиров, объявляя их преступниками и возбуждая против них уголовные дела. Однако все это – лишь способ замаскировать позорную истину, которая заключается в том, что главным мошенником является вся финансовая система США, которая в течение многих лет торговала ничем не обеспеченными долларами и получала баснословные прибыли. Так что мировой финансовый кризис – вовсе не финансовый. Это кризис нравственности, кризис порядочности. Он наступил не потому, что перестали оплачиваться ипотечные кредиты, а потому, что количество вранья в мире превысило все мыслимые пределы.

Таким образом, характерные для ХХ и XXI века кризисные явления были вызваны, прежде всего, кризисом сознания, который, в свою очередь, был обусловлен отсутствием в обществе четких и ясных представлений о добре и зле. Человек больше не знает, в каком мире он живет, как в нем жить, что можно и что нельзя. Он просто удовлетворяет свои потребности, даже не задумываясь о том, к каким последствиям его действия могут привести. И чем больше у него возможностей для удовлетворения потребностей, тем опаснее могут быть последствия. Одно дело, когда деятельность безнравственного субъекта ограничена пределами его ростовщической конторы, как у бальзаковского Гобсека, и совершенно другое, когда в его руки попадает мощная техника. Как пишет в своей книге «Ярче тысячи солнц» Роберт Юнг, когда известному физику Энрико Ферми сказали, что его деятельность в области ядерной энергетики может привести к гибели миллионов людей, он ответил: «Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести! В конце концов, это – превосходная физика!» Как выразился известный исследователь в области трансперсональной психологии Станислав Гроф, человек утратил христианские ценности, а вместе с ценностями утратил и чувство самосохранения.

Правда, считается, что в современном обществе индивидуальный произвол сдерживается правом. Но право не может заменить мораль. Как мы видели, мораль уходит своими корнями в религию, а религия – в природу человека, в его физиологию. Поэтому правила традиционной морали воспринимается человеком, как его собственное достояние. Это именно то, что заменяет ему рефлекс. Нарушение нравственных норм – это измена самому себе, разлад в психике, приводящий к пересмотру всей картины мира. Законы же – это всего лишь принятые в обществе правила игры. Они воспринимаются как чисто внешние ограничения и могут легко нарушиться.

Сейчас уже ясно, что мир, погрязший во зле, обречен. Поскольку моральный тормоз у третьего сословия отсутствует, уровень агрессии будет расти, пока в какой-то момент мир не лопнет с оглушительным треском. Как пишет Гвардини, «человек вновь стоит лицом к лицу с хаосом; и это тем страшнее, что большинство ничего не замечает: ведь повсюду машины работают, учреждения функционируют, научно образованные люди говорят без умолку». Спасением для современной западной цивилизации могла бы стать переоценка ценностей, замена материальных приоритетов духовными. Но западное общество изменить эти приоритеты не способно по той простой причине, что состоит из совокупности эгоистически настроенных индивидов, каждый из которых стремится использовать другого в своих собственных интересах. Поэтому западную цивилизацию ждет крах и вопрос его наступления – это только вопрос времени.

14

Итак, нравственность – это не просто хорошие манеры, которые делают человека «приятным во всех отношениях». Это ключевое понятие всей человеческой истории, путеводная нить, которая, в условиях утраты рефлекса, ведет человека по жизни, указывая ему путь. Потеря нравственности – есть потеря человеком своего пути. Поэтому возникновение обеспечивающих нравственное поведение правил морали обусловлено действием в обществе свойственного ему инстинкта самосохранения.

Инстинкт самосохранения свойственный обществу противоположен инстинкту самосохранения свойственному индивиду. Инстинкт самосохранения свойственный обществу порождает центростремительные силы, тот же инстинкт свойственный индивиду – центробежные. Центростремительные силы направлены на консолидацию общества, сохранение его целостности, центробежные – на его распад и, в конечном счете, гибель.

В общественном сознании эти силы отождествляются с силами добра и зла. Силами добра считаются силы центростремительные, силами зла – центробежные. Силы добра проявляют себя через поступки, носящие альтруистический характер, силы зла – эгоистический. Если в обществе преобладают силы добра – оно пребывает в состоянии стабильности. Если силы зла – в нем происходит изменения, приводящие его к гибели.

Силы добра и зла – это не что иное, как те самые могучие космические начала, которые мы знаем под именами расталкивающей силы и силы гравитации. Как следует из нашего анализа, к процветанию и жизни ведут процессы, находящиеся под воздействием расталкивающей силы, к страданию и смерти – силы гравитации. По­этому явления, происходящие под воздейст­вием расталкиваю­щей силы, мы воспринимаем в качестве добрых, под воздействием силы гравитации – злых. Сами же эти начала мы персонифицируем в образах бога и сатаны. Образу бога соответствует созидающая жизнь расталкивающая сила, образу сатаны – порожденная ею, но противоположно направленная сила гравитации.

Следует сказать, что представление о боге, как о всемогущем существе, воплощающем в себе абсолютное добро, порождает проблему, которая при данных начальных условиях решения не имеет. Это проблема происхождения зла. В самом деле, если бог добр и при этом допускает существование зла, значит, он не всемогущ. А если он всемогущ – значит, не добр. Как совместить представления о добром и всемогущем боге с существованием зла?

В этих условиях, некоторые теологические системы (например, зороастризм) вынуждены исходить из существования двух независимых начал: начала добра и начала зла. Другие (буддизм, иудаизм, христианство), вопреки очевидному утверждают, что зла не существует вообще, а войны, болезни, страдания и голод – это испытания, которые посылает нам Бог за наши грехи. И, наконец, вероучения гностиков, манихеев, зерванитов, езидов основаны на том, что бог – это вовсе не бог, а некое злобное существо, вся деятельность которого – заговор против человечества.

Наше представление о добре и зле как о субъективно воспринятых человеком космических началах, равно участвующих в сотворении мира, решает эту проблему и позволяет понять закономерности существования общества.

Итак, поскольку расталкивающая сила и сила гравитации уравновешивают друг друга, общество может пребывать в состоянии стабильности только в том случае, если оно находится под воздействием сил добра. Если же силы зла начинают преобладать над силами добра, оно попадает под воздействие силы гравитации, и тогда его ждет гибель в полюсе гравитации.

Таким образом, добро побеждает зло не потому, что оно сильнее, а потому, что зло нежизнеспособно. Та часть мира, которая заражена злом просто отмирает, а жить остается та, которая находится под воздействием сил добра.

Похожие статьи:

Газета → О парадоксах человеческого мышления

Газета → 8. О мире-иероглифе

Газета → К вопросу о морали. Ситуация Две сестры живут в одном доме, но в

Газета → Автор Сэлинджер Джером Название Над пропастью во ржи Книга издана 16 июля 1951 года.

Газета → Нет, нет, книги не выложат вам сразу всё, чего вам хочется. Ищите