БЕККЕР КАРЛ ФРИДРИХ. МИФЫ ДРЕВНЕГО МИРА. Начало

Adminos Газета

  Этот ответ пифии лидийцы записали и отправились с ним в Сарды. Когда возвратились остальные посланцы со своими ответами оракулов, Крез рассмотрел написанное. Большая часть ответов не понравилась ему. Когда же он услыхал ответ дельфийского оракула, то ощутил благоговение и признал его единственно верным, так как тот сказал, что делал Крез. Ведь он, послав людей к оракулам, в назначенный день разрезал черепаху и ягненка и сварил их вместе в медном сосуде, покрытом медной же крышкой.

 

Желая снискать расположение божества, Крез послал в дар дельфийскому оракулу три тысячи животных и богатые подарки; среди них особенно знаменитыми были сто семнадцать золотых кирпичей, золотой лев, множество золотых и серебряных сосудов, золотая женская статуя в три локтя вышиной и, наконец, ожерелье и золотой пояс его супруги. При этом Крез приказал спросить, должен ли он начать войну против персов. Ответ был таков: «Если Крез выступит против персов, то разрушит большое государство». Вместе с тем оракул советовал ему заключить союз с сильнейшими из эллинских государств.

 

Услышав это прорицание, Крез очень обрадовался, потому что нисколько не сомневался, что он разрушит персидское государство. Он одарил каждого дельфийского жителя золотой монетой — статером. Так как он убедился в правдивости дельфийского оракула, то желал узнавать все больше и больше.


 В третий раз он велел спросить оракула, долго ли будет продолжаться его царствование. Пифия отвечала ему следующее:

 

  Когда над мидянами царствовать будет лошак,

Тогда легконогий лидянин беги к берегам каменистого Гермоса,

Сопротивление брось и не стыди-ся быть робким.

 

  Этому ответу Крез обрадовался еще больше, чем предыдущему, так как предполагал, что лошак никогда не будет царствовать над мидянами вместо царя и что не только он, но и преемники его не потеряют своей власти. Затем он усердно стал разузнавать, кто из греков могущественнее. Он узнал, что важнейшими государствами греков были Спарта и Афины и что в это время наиболее могущественным государством была Спарта. Поэтому Крез отправил в Спарту послов с подарками и с предложением вступить с ним в союз.

 

Послы, прибыв в Спарту, передали слова Креза:

 

 «О, лакедемоняне! Так как божество посоветовало мне заключить с греками дружбу и так как я узнал, что вы стоите во главе Греции, то во исполнение воли богов призываю вас сделаться моими друзьями и союзниками без обмана и коварства».

 

 Лакедемоняне, уже слышавшие о прорицании оракула Крезу и обязанные царю за оказанные им прежде услуги, обрадовались прибытию лидийцев и заключили с ними союз о взаимной помощи.

 

Крез также заключил союзы с двумя другими могущественными государствами того времени — вавилонским и египетским, которым также угрожало возраставшее могущество персов, но все эти договоры мало могли принести пользы Крезу, ибо быстрота Кира уничтожила все расчеты Креза.

 

В надежде на ложно понятое прорицание оракула Крез повел свое войско в Каппадокию, чтобы уничтожить власть Кира и персов. Когда он еще был занят приготовлениями к этому походу, один лидиец, славившийся своей мудростью, дал Крезу следующий разумный совет:

 

 «О, царь! Ты намерен вести войну против людей, которые одеваются в звериные шкуры и едят не столько, сколько хотят, а сколько дает им их скудная земля. Сверх того, они пьют не вино, а только воду, и не имеют ни фиг, ни других каких лакомств. В случае твоей победы что можешь ты взять у них, когда они сами ничего не имеют? Напротив, если побежден будешь ты, то подумай, сколько потеряешь. Потому что, раз вкусив наших благ, персы так крепко усядутся здесь, что не дадут уже себя отсюда выгнать. Я благодарю богов за то, что они не навели персов на мысль напасть на лидийцев».

 

 Действительно, до покорения Лидии персы не знали никакой изнеженности и удобств жизни. Однако эти речи не изменили образа мыслей Креза. У него по-прежнему осталось желание завоевать Каппадокию и отомстить за Астиага, и он торопился выступить с войском в поход. Придя к Галису, он переплыл эту реку на судах или, как говорит другое предание, по совету известного философа Фалеев Милетского, устроил на реке в виде полукружия идущий назад канал, из-за чего река сделалась возможной для перехода. Затем, опустошая все на своем пути, Крез вступил в Каппадокию. Кир, тщетно стараясь склонить азиатских греков отпасть от Креза, выступил против него со своим войском. В последовавшей затем битве обе стороны сражались без решительного для себя результата, и когда ночь разделила оба войска, то ни одно из них не одержало победы.

 

Крез сваливал вину на недостаточное число своих войск, так как Кир превосходил его численностью. Поэтому он решил отступить к Сардам, чтобы призвать себе на помощь туда египетских, вавилонских и лакедемонских союзников, а следующею весной снова напасть на Кира. Служившие ему против персов наемные войска он распустил на зиму. Персидский царь, узнавши об отступлении Креза, хотел было также распустить свое войско, но, по зрелом размышлении, решил как можно скорее идти к Сардам, чтобы явиться туда раньше, чем соберется второе лидийское войско. Кир совершенно внезапно для Креза появился на равнине близ Сард.

 

Крез, к величайшему своему смущению, убедился, что дела приняли совсем иной оборот, чем он ожидал. Тем не менее, он повел своих лидийцев в битву. В то время не было народа сильнее лидийского. Они сражались конные, носили длинные копья и считались лучшими всадниками. Оба войска расположились друг против друга на огромной, открытой, расстилавшейся перед Сардами равнине, по которой протекала река Гермос. Так как Кир опасался лидийской конницы, то, по совету Гарпага, сделал следующее. Он приказал снять вьюки со всех верблюдов, служивших для перевозки провианта для войска, и посадил на них вооруженных людей. После этих приготовлений он приказал им идти впереди всего остального войска навстречу лидийской коннице. За верблюдами следовала пехота, а за пехотой — конница.

 

Это было сделано потому, что лошади боятся верблюдов и не переносят не только их вида, но даже и запаха. Гарпаг и придумал это, чтобы сделать для Креза бесполезной его конницу, которой так гордились лидийцы. И действительно, как только лошади почуяли и увидели верблюдов, они повернули назад. Но лидийцы не были трусливы и, как только заметили эту хитрость, соскочили с коней и вступили в бой пешими. Наконец, после больших потерь с обеих сторон лидийцы были обращены в бегство и заперлись в своем городе. Персы осадили Сарды. Крез, надеясь, что осада затянется на долгое время, отправил послов ко всем союзникам с просьбой явиться к нему на помощь ранее договорного срока. Но при всей готовности союзников, в особенности спартанцев, они не могли прийти с такою же быстротою, с какою погибель настигла лидийского царя.

 

Хотя Сарды мужественно защищались, но один солдат из войска Кира по имени Гироиад нашел на стене место, оставленное без охраны, так как оно казалось неприступным. Он вознамерился взобраться туда. В том, что это было возможно, он убедился, увидев, как один лидиец, у которого упал шлем, спустился за ним и снова взобрался на стену. Гироиад вскарабкался в этом месте на стену, а за ним поднялись и другие персы, и таким образом, город после сорокадневной осады был взят. Креза Кир приказал ни в коем случае не убивать, а непременно захватить живым.

 

Однако он чуть-чуть не был убит. Какой-то перс, не знающий Креза, бросился на него и хотел убить. Крез заметил нападающего, но тяжкое горе сделало его равнодушным к смерти. Когда же глухонемой сын Креза увидел перса, устремившегося на отца, он вдруг обрел от страха и горя дар речи и воскликнул: «Человек! Не убивай Креза!» Это были первые слова, сказанные юношей, и затем уже до конца жизни он мог говорить.

 

Когда царственный пленник был приведен к персидскому царю, тот приказал воздвигнуть большой костер и возвести на него закованного в цепи Креза и с ним четырнадцать лидийских юношей как первенцев своей победы.

 

Стоя на костре, Крез вспомнил слова Солона, что ни один человек не может считать себя счастливым до самой своей смерти. Когда воспоминание об этом проникло в его душу, он после долгого молчания, прерываемого глубокими вздохами, трижды произнес имя Солона. Кир, услыхав это, приказал через переводчиков спросить Креза, чье имя он призывает. Крез сказал: «Имя одного человека, беседа с которым могла бы быть полезной для всех государей». И он передал разговор, который у него когда-то был с Со-лоном. Тогда Кир подумал, что и он человек и что он также может испытать на себе превратности судьбы человеческой, и приказал потушить огонь, а Креза снять с костра.

 

При этом Киру пришлось убедиться, насколько Крез был добродетельный и любимый богами человек. Когда по приказанию персидского царя старались потушить костер и не могли справиться с разгоревшимся пламенем, Крез, заливаясь слезами, обратился к Аполлону. Тотчас же ясное небо заволоклось тучами и проливной дождь загасил огонь.

 

 Крез послал в Дельфы свои цепи с вопросом, неужели греческие боги так лживы и неблагодарны. Пифия же указала на неизбежность судьбы, предназначившей Крезу это несчастье, и на собственную беспечность лидийского царя, так как он при первом прорицании оракула не спросил, о каком именно государстве шла речь; а при втором не догадался, что под именем лошака можно было подразумевать Кира, рожденного от родителей не только разного происхождения, но и различного состояния. Тогда Крез понял, что он должен был обвинять себя, а не богов, и стал терпеливее переносить свою судьбу, которую персидский царь облегчил тем, что ради его ума и опытности сделал его своим другом.

 

Благодаря этой дружбе и своему влиянию Крез в скором времени спас свой народ и в особенности город Сарды от совершенного уничтожения. Кир вместе с Крезом покинул Лидию, оставив в Сардах своего главнокомандующего, а надзор над захваченными лидийскими сокровищами поручил лидийцу по имени Пактиес. Но этот Пактиес, тотчас после отъезда Кира из Сард, поднял восстание, на эти сокровища собрал наемное войско и осадил Сарды. В наказание за это Кир хотел обратить в рабство всех ли-дийцев.

 

Тогда Крез сказал ему:

 

 «О, Царь! Не дай гневу всецело овладеть тобой и не разрушай старинный город, нисколько не виновный ни в прошлом, ни в настоящем. В прошлом виноват я, что и искуплено мною, а в настоящем Пактиес, за что он и должен претерпеть наказание. Лидийцев же прости! А для того, чтобы они впредь не восставали и не были опасны, обяжи их следующим. Запрети им носить оружие, прикажи носить исподнее платье и высокие башмаки. Установи, чтобы они учили своих детей играть на цитре, пению и мелочной торговле. Тогда, царь, ты скоро увидишь, что из мужчин они превратятся в женщин, и тебе не придется более опасаться, что они отпадут от тебя».

 

 Крез дал такой совет, потому что считал это более выгодным для лидийцев, чем обращение в рабство. Кир одобрил совет, приказал привести его в исполнение и продолжал свой поход. Гарпага он однако оставил, чтобы покорить карийцев и другие мелкие народы, в особенности греческие колонии, за исключением Милета, с которым Кир заключил мирный договор.

 

Остальные греки также желали этого, но Кир был ими недоволен за то, что они не пожелали покинуть Креза, когда персидский царь предлагал им это раньше. Когда явившиеся к нему послы сказали, что греки желают подчиниться Киру на тех же условиях, на каких только что перед этим подчинились лидийцы, Кир отвечал им следующее:

 

 «Один флейтист, увидевший в море рыбу, начал играть на флейте, воображая, что она выйдет на берег. Когда же он увидел, что обманулся в своих ожиданиях, то взял сеть, поймал в нее множество рыбы и вытащил ее на берег. Когда он увидел, как запрыгали рыбы, то сказал им: пляшите теперь за то, что не хотели плясать тогда, когда я играл на флейте».

 

 Кир так и поступил. Гарпаг захватил в крепкую сеть его могущества всех азиатских греков. Однако Кир оставил им их учреждения. Над ними он поставил правителей, так называемых тиранов, то есть знатных греков, которые были преданы персам и стали в некотором роде высшими чиновниками. Только два города, Фокея и Теос, избегли рабства тем, что жители выселились из них. Фокейцы отправились сперва на Корсику, а позднее — в Массилию. Теосцы основали город Аб-деру во Фракии. Абдера прославилась глупостью своих жителей. Ионийцы не последовали совету мудреца Бианта из Приены (он был одним из семи греческих мудрецов) вообще оставить Ионию. Эта область стала местом, где сталкивались между собой европейские греки и персы. Страшась угроз персов, азиатские греки обратились к Спарте с просьбой о помощи. Спартанцы отправили в Азию послов и велели сказать персидскому царю, чтобы он не захватывал ни одного греческого города, так как Спарта не будет смотреть на это равнодушно. Но Кир велел им.ответить следующее: «Я никогда не боялся людей, имеющих среди своего города место, где они сходятся, чтобы под видом клятв обманывать друг друга. Если я останусь здоров, то им придется сожалеть не о страданиях ионийцев, а о своих собственных». Здесь он смеялся над всеми эллинами, так как они имели базарные площади; у персов же таковых не было.

 

 

 4. Падение царства Ново-Вавилонского. Смерть Кира.

 

 

 Покорив таким образом царство лидийское и включив его в состав персидской монархии, Кир возвратился в Малую Азию, чтобы наказать союзников Креза и из них прежде других Набунагида, правителя незадолго перед тем образовавшегося халдейско-вавилонского государства. Соправителем Набунагида был Валтасар.

 

Столица этого государства, Вавилон, благодаря своему великолепию, громадности, многочисленному населению и богатствам, стала целью его наступления, что однако было далеко не легко, так как благодаря своим укреплениям этот город мог оказать сильное сопротивление. Крепкие, соединенные цементом из. асфальта стены, настолько широкие, что на них могла повернуться повозка, расположены были вокруг города сплошным кругом. Протекавший через город Евфрат разделял его на две равные части; в одной из них стоял великолепный дворец царя, а в другой — роскошный храм Бела, с вершины которого халдеи производили свои астрономические наблюдения. Внутри города по обоим берегам реки возвышались стены, к которым сходились поперечные улицы обеих его частей. Эти стены могли запираться медными воротами так, что обе части города могли быть совершенно разобщены между собою. За городом, между обеими реками, Тигром и Евфратом, пролегала так называемая мидийская стена, для удержания вражеских нападений мидян, страшных до персидского нападения.

 

Но теперь явились новые враги, «которые не ценят ни серебра, ни золота, чьи стрелы пронзают столько юношей, враги, которые остаются безжалостны даже к детям в утробах матерей». На пути к Вавилону Кир подошел к реке Гинд. Один из белых коней, посвященных солнцу, бросился в реку, но был увлечен быстрым течением и погиб в водовороте. Тогда Кир страшно разгневался на реку и повелел сделать ее столь мелкой, чтобы даже женщины могли легко перейти ее, не замочив колена. Разделив свое войско на две части, царь расположил воинов по берегам реки и приказал выкопать 180 прямых, как стрела, каналов. В эти каналы была спущена вода и ослаблено таким образом течение реки. На эту работу пришлось затратить целое лето.


 Так покарал Кир реку Гинд. Но при этом он мог иметь и другую цель — сделать реку удобной и безопасной для перехода войска. Такой проницательный и опытный полководец, как Кир, не потратил бы для этого целого лета и тем самым не дал бы вавилонянам времени увеличить свои оборонительные средства.

 

Таким образом вавилоняне имели достаточно времени собрать в своем городе столько съестных припасов, что, будучи разбиты Киром в сражении, они отступили в город и за его стенами могли не обращать внимания на осадившего их Кира. Долго персидский царь стоял перед оборонительными валами города, возведенными Валтасаром, борясь с тысячью затруднений, не достигнув цели. Только благодаря одной хитрости, удалось привести тщетные до тех пор попытки к счастливому окончанию.

 

Кир приказал лучшим своим войскам занять места по обе стороны города, а именно там, где входит и выходит из него Евфрат, с приказанием ворваться в город тогда, когда они заметят, что река настолько обмелела, что ее можно перейти вброд. Сам же он с остальной частью войска направился к одному озеру, лежавшему недалеко от города и устроенному когда-то царицей Нитокрисои для отвода течения реки. Этим озером воспользовался Кир и при помощи канала отвел в него течение реки, из-за чего она внезапно настолько обмелела в своем старом русле, что его можно было перейти вброд.

 

Войска тотчас спустились в реку и вошли в город. Вторжение это было произведено так неожиданно, что вавилоняне не успели принять никаких мер к обороне. Они могли бы, заперев ворота, поймать как в сети персов, вошедших в русло реки. Однако персидское войско слишком внезапно напало на вавилонян, а Вавилон был столь огромным, что горожане, жившие в центре, не знали, что враги уже заняли окраины, и еще долгое время продолжали беспечно торжествовать какое-то празднество, когда неприятель находился уже в городе.

 

Вдруг среди праздничного веселья раздался воинственный клич персов, и пораженная толпа дала изрубить себя без сопротивления. Сам Валтасар погиб в суматохе, а царский дворец сгорел в огне. Набунагид сдался и был помилован. Своим благоразумным поведением он приобрел даже благосклонность персов и был назначен Киром правителем одной из провинций. Ему пришлось пережить падение великого Вавилонского царства, охватывающего, кроме Халдеи и Ассирии, Сирию и Палестину и перешедшего теперь в руки персов.

 

Теперь Кир с тревогой смотрел на усиление Египта. Поэтому со стороны Кира было благоразумной мерой позволить евреям после падения Набунагида возвратиться в Палестину. Он желал иметь преданный и энергичный народ на границе с Египтом, столкновение с которым рано или поздно должно было произойти. Этим дозволением воспользовались сорок две тысячи большею частью бедных людей из колен Иудина и Вениаминова. Их предводителями были Зерувавел и первосвященник Иесуя (536 г. до Р. X.). Они немедленно принялись за восстановление иерусалимского храма и, несмотря на неприязненные отношения самаритян, в 565 году закончили его.

 

Безопасность границ прежнего мидо-бактрййского государства или другие какие причины принудили Кира повести свои войска против народов, кочевавших на севере Малой Азии, по обеим сторонам Каспийского моря. Самым многочисленным и богатым из этих народов были массагеты.

 

Массагетами правила царица Томириса. Кир отправил к ней послов с предложением вступить с ним в брак. Но Томириса, верно угадав, что он помышляет не столько о ней, сколько о том, чтобы завладеть властью над массагетами, отклонила его предложение. Тогда Кир подошел к Яксарту (ныне Сыр-Дарья) на востоке от Каспийского моря с целью напасть на мас-сагетов. Он построил мосты для перехода через реку своих войск и суда для их перевозки.

 

Когда он был занят этими приготовлениями, Томириса отправила к нему посла и приказала сказать следующее: «Царь мидян! Отступись от своего намерения. Ведь ты не можешь знать заранее, пойдет ли тебе на благо сооружение этих мостов. Оставь это, царствуй над своей державой и не завидуй тому, что мы властвуем над нашей. Но ты, конечно, не захочешь последовать этому совету, а будешь действовать как угодно, но не сохранять мир. Если ты так страстно желаешь напасть на массагетов, то прекрати работы по строительству моста через реку. Мы отступим от реки на три дня пути, а ты между тем перейди в нашу страну. Если же ты предпочитаешь, чтобы мы пришли к тебе, сделай то же самое со своей стороны».

 

Получив этот ответ, Кир созвал знатнейших персов и изложил положение дел, чтобы рассудить, как ему поступить. Все мнения сошлись на том, что следует ожидать Томирис с ее войсками здесь, на своей стороне.

 

Но присутствующий на совете Крез не одобрил это решение и сказал: «О, царь! Я уже раньше обещал тебе сколь возможно отвращать всякую беду, грозящую твоему дому. Мои столь тяжкие страдания послужили мне наукой. Если ты мнишь себя бессмертным и во главе бессмертного войска, то мое мнение тебе бесполезно. Если же ты признаешь, что ты только человек и царствуешь над такими же смертными людьми, то пойми прежде всего вот что: существует круговорот человеческих дел, который не допускает, чтобы одни и те же люди всегда были счастливы. По предложенному вопросу я имею иное, совершенно противоположное мнение. Если ты допустишь врагов в нашу собственную землю, то вот какая грозит нам опасность: потерпев поражение, ты погубишь всю свою державу. Ведь совершенно ясно, что одолев тебя, массагеты не побегут в свою сторону, но вторгнутся в твои владения. Если же победа будет на твоей стороне, то ты извлечешь из нее пользы меньше, чем, победив их по ту сторону реки и имея возможность преследовать их в бегстве. Разбив неприятеля, ты будешь иметь возможность отнять у Томирисы ее царство. Кроме того, было бы постыдно Киру, сыну Камбиза, уступить женщине власть в своем государстве. Так вот, по-моему, нам следует перейти реку и затем проникнуть в глубь страны, насколько враги отступят, и постараться одолеть их. Как я узнал, массагетам совершенно не знакома роскошь персидского образа жизни и недоступны ее наслаждения. Поэтому нужно устроить в нашем стане обильное угощение для этих людей, зарезав множество баранов и выставить огромное количество сосудов неразбавленного вина. Приготовив все это, с остальным войском, кроме самой ничтожной части, снова отступить к реке. Враги при виде такого обилия яств набросятся на них и нам представится возможность совершить великие подвиги».

 

Кир отверг первое мнение и принял совет Креза. Царь известил Томирису, что она должна отступить, так как он намерен переправиться в ее владения. Верная своему прежнему обещанию, Томириса отступила. После этого Кир передал Креза своему сыну Камбизу, назначенному им своим преемником, и настоятельно внушал сыну почитать Креза и обходиться с ним хорошо, в случае, если нападение на масса-гетов окончится несчастливо. Затем он отослал их обоих в Персию, а сам с войском переправился через реку.

 

Пройдя один день, Кир привел в исполнение план Креза. Для этого он с отборнейшими войсками снова отступил к Араксу, а худшую часть войска оставил на месте. Тогда третья часть войска массагетов напала на оставленных Киром воинов и перебила их. После победы, увидев выставленные яства, массагеты уселись пировать. Наевшись и напившись, они улеглись спать. Вернувшиеся персы убили большую часть врагов, а еще больше захватили в плен. В числе пленников был и сын царицы, предводитель массагетов, по имени Спаргапис.

 

 

Томириса, узнав об участи своего войска и сына, отправила к Киру посла с такими словами: «Кровожадный Кир! Не кичись этим своим подвигом. Не силой оружия в честном бою, а соком виноградной лозы, который и вас лишает рассудка, когда, напившись, вы начинаете произносить непристойные речи, — вот этим-то зельем ты коварно одолел моего сына. Поэтому прими от меня благой совет. Возврати мне моего сына и оставь эту страну, безнаказанно торжествуя победу над третью частью массагетского войска. Если же ты этого не сделаешь, то, клянусь тебе именем солнца, божеством массагетов, я действительно напою тебя кровью, как бы ты ни был ненасытен.


 Кир не обратил никакого внимания на слова посла. А сын царицы Спаргапис, когда хмель вышел у него из головы, понял свое бедственное положение и попросил Кира освободить его от оков. Лишь только царевич был освобожден, он умертвил себя.

 

Томириса собрала все массагетское войско и напала на персов. Эта битва была самой жестокой из всех битв между варварскими народами. Сначала противники, стоя друг против друга, издали стреляли из луков. Исчерпав запас стрел, они бросились в рукопашную, поражая друг друга копьями и мечами. Долго бились противники, и никто не желал отступать. Наконец, массагеты победили. Значительная часть персидского войска осталась на поле сражения, и сам Кир был убит.

 

Томириса наполнила винный мех человеческой кровью и велела отыскать среди павших персов труп Кира. Когда тело Кира нашли, царица велела всунуть его голову в мех. Затем, издеваясь над покойником, она стала приговаривать так: «Ты все же погубил меня, хотя я осталась в живых и одолела тебя в битве, так как хитростью захватил моего сына. Теперь я напою тебя кровью, как я тебе обещала и угрожала». Так окончил свою жизнь Кир в 529 году до Р. X. после почти тридцатилетнего царствования.

 

Благодаря Киру множество мелких азиатских государств были объединены в одно огромное персидское государство. После того, как к нему присоединился и Египет, это государство сосредоточило в себе всю культуру древнего исторического мира.

 

 

 5. Псамметих I и последние фараоны.

 

 

 (655…345 г. до Р. X.).

 

 

 Псамметихом начинается XXVI династия. Он при помощи лидийского царя Гигеса, приславшего ему ионийских и карийских наемников, свергнул ассирийское иго, и Египет вернул самостоятельность и стал иметь своих собственных государей. Псамметиху вскоре пришлось защищать свои восточные границы. Произошло это вследствие того, что он расположил постоянным лагерем на пелузийском рукаве Нила ионийцев и карийцев, «медных людей, вышедших из моря», как описал их оракул в городе Бутисе. Принятие на службу чужеземных войск, без сомнения, повлекло за собой ряд затруднительных последствий. Существовавшая до тех пор замкнутость Египта теперь кончилась. Псамметих открыл для чужеземцев египетские гавани, дозволил им свободу торговли и разрешил селиться внутри страны. Греки воспользовались этим как нельзя лучше. Они явились в значительном числе. Центральным пунктом их торговли стал город Навкратис. Они сумели так понравиться царю, что он заставил молодых египтян, в том числе и своего собственного сына, изучать греческий язык и обычаи. Негодуя на большие преимущества греческих наемников, получивших много земельных участков и пользовавшихся такой заботой со стороны царя, что пророк Иеремия сравнивал их с упитанными тельцами, большая часть касты воинов, около двухсот тысяч человек, покинула Египет и переселилась в Эфиопию, вследствие чего Псамметих понес значительную потерю в оборонительных средствах и получил соседство, которое при случае могло оказаться весьма опасным.

 

Гораздо лучше он поставил себя в отношении жрецов. К удовольствию их, он восстановил богослужение в прежнем блеске. Он окружил священный храм Фта в Мемфисе стеной и прибавил с южной стороны ворота. Напротив их он построил для Аписа окруженный колоннами двор с украшенными резьбой стенами. Его царский дворец в Саи-се представлял величественное сооружение. При Псамметихе I вторично пышно расцвело египетское искусство. Постройки этого времени отличаются легкостью, красотой и естественностью. Высокой степени изящества достигает иероглифическое письмо. Но по своим размерам это обновленное искусство все-таки не может померяться с произведениями времен Рамессидов.

 

После Псамметиха I на египетский престол в 610 году до Р. X. вступил его сын Нехаб. Выше было рассказано о его злополучной попытке распространить господство Египта на Сирию, окончившейся жестоким поражением при Кархе-мише. Подобно отцу, он обратил свое внимание на поднятие мореплавания и торговли. С этой целью он задумал соединить Нил каналом с Красным морем. Но это предприятие по разным причинам осталось невыполненным. Он также принял к себе на службу финикийцев для путешествий с целью открытий.

 

Кратковременное царствование его преемника Псамметиха II (595…589 г. до Р. X.) не оставило почти никаких следов.

 

Мало чем замечателен был и внук Нехао Хофра (589…570 г. до Р. X.). Он везде и во всем был несчастлив. Навуходоносор разбил его, когда он хотел пойти на помощь к иудейскому царю Седекии. Но роковым был для него поход против греческой колоннии Кирены в Ливии. Так как было бы неблагоразумным послать против киренян греческих наемников, которые при этом должны были бы сражаться со своими соотечественниками, то Хофра отправил в поход против Кирены египетские войска. Египтяне потерпели при местечке Иразе поражение и, обращенные в бегство, понесли такие жестокие потери, что лишь самые ничтожные остатки войска вернулись в свое отечество. Тогда в народе начались смуты, так как думали, что Хофра умышленно пожертвовал египетскими войсками, чтобы избавиться от ненадежных людей. Хофра послал для усмирения возмутившихся бунтовщиков военачальника Ама-зиса, человека хотя и низкого происхождения, но пользовавшегося всеобщей любовью за ум и открытый характер. Но, когда Амазис хотел обратиться к возмутившимся с речью, то один солдат надел ему на голову шлем и громогласно провозгласил его царем, что было охотно принято Амазисом. Хофра, несмотря на то, что его войско численно превосходило войско мятежников, был взят в плен и убит разъяренной чернью.

 

Едва Амазис вступил на престол, как пошел по стопам Псамметиха, покровительствуя всему греческому, но при этом он не пренебрегал и египетским.

 

 Кроме двух жен гречанок, Лаодикеи и Себастеи, он имел женами двух египтянок, из которых одна была дочь Псамметиха II. Ее сыну он дал имя Псамметих, желая показать, что тот является наследником престола. Несмотря на расположение к грекам, Амазис был любим египтянами за свою необыкновенную заботливость об их благосостоянии. Поощрялось земледелие, была увеличена и улучшена сеть каналов, развивалась торговля. Геродот так пишет об этом времени:

 

 «Египтяне в его царствование находились в счастливейшем положении, потому что на все было обращено внимание, равно как и на то, какое влияние на землю могла иметь река, а земля на человека, и при этом было двадцать тысяч населенных городов».

 

 В особенности процветали Мемфис и города в дельте. Среди них был необыкновенно украшен город Саис. Здесь у храма Нейты Амазис воздвиг пропилеи (портик с колоннами), которые высотой, величиной и доброкачественностью материала превосходили все остальное: они были сооружены из камня, добытого в гранитных каменоломнях Мемфиса и острова Элефантины. Эти пропилеи были украшены колоссальными статуями, и к ним вела длинная аллея из сфинксов. Там же находились два больших обелиска и часовня, высеченная из одного куска камня. Три тысячи лоцманов в течение трех лет были заняты перевозкой этих колоссов из Элефантины в Саис. Усыпальницу свою Амазис устроил в Саисе возле усыпальниц Псамметихов, законным преемником которых он хотел считать себя.

 

В ломке старины Амазис пошел еще дальше Псамметихидов. Он больше не соблюдал в отношении к своему царскому достоинству и при своем царском дворе древнего церемониала, но предавался веселому наслаждению жизнью в греческом духе. Особенно он любил весело пировать со своими приближенными. Но скоро на горизонте этой блестящей жизни показалась тяжелая грозовая туча: могущественно возраставшее при Кире персидское государство. С боязливой тревогой приходилось под конец своей жизни думать Амазису о будущем, когда он увидел, как опасный враг все ближе и ближе придвигался к его восточным границам. Однако он умер прежде, чем сыну Кира, Камбизу, суждено было ступить на египетскую землю в качестве победителя.

 

Амазис известен также по своим дружеским отношениям к Поликрату, правителю острова Самос. В то именно время, когда острова Хиос и Лесбос подчинились персам, Самос под управлением Поликрата остался независимым (536 г.). Поликрат построил великолепный флот из восьмидесяти тяжелых и ста легких кораблей и при его помощи успешно отстаивал свою независимость от персов до тех пор, пока Камбиз не собрал у берегов Финикии для похода против египтян корабли малоазиатских приморских городов, финикийцев и жителей Кипра. Тогда Поликрат был вынужден также подчиниться Камбизу и послал ему сорок хорошо вооруженных кораблей. (О дальнейшей судьбе Поликрата будет рассказано ниже).

 

 

 

 

 

 V. ГРЕКИ.

 

Первоначальная история

 

 

 

 

 1. Начало греческих государств.

 

 

 

 Начало греческой истории скрывается во мраке сказочных преданий. Результаты исследований показывают, что обитатели Греции являлись арийскими (индо-европейскими) племенами и переселились в Европу из Азии. Первыми упоминаются пеласги и эллины. Пеласги — мирные земледельцы и скотоводы, они жили в основном на плодоносных равнинах Фессалии и Арголиды. Их богослужение было просто, без идолов и храмов. Главным их божеством был Зевс, а главнейшим городом его поклонения Додона с древним оракулом, жрецы которого выводили свои предсказания из шелеста листьев священного дуба или из журчания протекавшего там ручья. Этим древнейшим жителям Балканского полуострова приписывают сооружение колоссальных построек из исполинских каменных глыб, так называемых «циклопических» построек. До настоящего времени сохранились львиные ворота в Микенах и сокровищница Атрея. В окрестностях Микен немецкий археолог Шлиман в 1876 и 1877 годах обнаружил множество могил, в которых находилось оружие, инструменты, сосуды, золотые украшения, и плиты с барельефами. Все это принадлежало, очевидно, еще к доэллинскому периоду искусства.


 Эллины, напротив, отличались от пеласгов воинственной предприимчивостью и подвижностью. Благодаря этим качествам, они возвысились до положения господствующего племени, и еще до окончания дорических расселений название «эллины» вошло во всеобщее употребление как общее, собирательное для всего народа. У Гомера греки, осаждавшие Трою, называются «аргивянами», «ахейцами» или «данайцами».

 

Эллины по наречиям и обычаям разделялись на четыре племени: эолийцы, дорийцы, ахейцы и ионийцы. Эолийцы обитали преимущественно в южной Фессалии, дорийцы — в названной по их имени области Дориде, ахейцы — в Арголиде, Лаконии и Элиде, и ионийцы — в Аттике и Мегаре (до Истмииского перешейка) и на соседних островах. По преданию, свидетельствующему о связи греческой культуры с восточной, в особенности с финикийской и египетской, к этим первоначальным жителям присоединились многие переселенцы.

 

 Так, в 1550 году до Р. X. из Саиса, в Нижнем Египте, переселился в Аттику Кекропс. Он был принят тамошним царем и женился на его дочери. Кекропс привел в порядок богослужение, установил браки и судилища, среди которых находился и знаменитый впоследствии ареопаг, и построил названную по его имени крепость Кекропию. Таким образом, он положил первое основание гражданского устройства и безопасности будущего афинского государства, чем и заслужил название основателя его. Девятому из числа его преемников, Тезею, как о том будет рассказано ниже, удалось еще более сплотить население этого государства и тем самым возвысить его могущество.

 

Из Финикии в Беотию прибыл Кадм. Он принес с собою письмена, научил обработке руды и другим ремеслам, ввел новое богослужение и основал город Кадмею, на месте которого четвертый из его преемников, Амфион, построил впоследствии город Фивы и переменил название кадмеян на фивян. Судьбы следовавших за ним правителей Фив послужили впоследствии трагическим поэтам темами для самых разнообразных произведений и повели к многочисленным войнам. В Аргосе поселился Данай из Хеммиса в Египте и положил там начало новой династии.

 

 Этот Данай выдал замуж пятьдесят своих дочерей Данаид за сыновей своего брата Египта. Но так как оракул предсказал ему, что один из них лишит его престола и жизни, то он приказал всем своим дочерям умертвить мужей в одну ночь. Они исполнили это приказание; только одна из них — Гипермнестра пощадила своего мужа Линкея. За такое преступление Данаиды присуждены были нести наказание в загробном мире: бесконечно носить воду в бездонную бочку. Подобно многим другим мифам, этот миф олицетворяет определенное явление природы: Данаиды, вечно наполняющие водой бездонную бочку, — это ежегодно высыхающие реки и ручьи сухой Аргосской области.

 

Преемники Даная впоследствии основали три государства: в Аргосе, Тиринфе и Микенах. Более поздним переселенцем из Фригии был сын Тантала — Пелопс, от его имени произошло название Пелопоннеса — полуостров Пелопса. Его преемники владели тремя областями Пелопоннеса: Элидой, Арголидой и Лаконикой и дали этим древним государствам особых правителей.

 

Судьба Пелопидов необыкновенно трагична. Уже между двумя сыновьями Пелопса, Атреем и Фиестом, господствовала непримиримая вражда, проявившаяся в ужасных злодеяниях. Однажды Атрей сделал вид, что желает примириться с Фиестом и пригласил его к себе на пир. Тот, ничего не подозревая, пришел в дом к Атрею, а Атрей зарезал его сыновей и накормил отца их мясом. Третий сын Фиеста Эгисф за это убил Атрея. Сыновья Атрея, Агамемном и Менелай, бежали в Спарту.

 

 

 

 

 2. Героический период греческой истории

 

 

 Героический период заключает в себе мифы о героях. Герои — это полубожественные существа, стоящие на промежуточной ступени между богами и людьми. Чаще всего один из родителей героя был какой-нибудь бог.

 

 

 

а) Главные герои и их подвиги.

 Геракл, сын Зевса и смертной женщины Алкмены был национальным героем дорийцев. Его всю жизнь преследовала ревнивая жена Зевса Гера. Будучи еще младенцем, он задушил двух змей, положенных ему в колыбель Герой. Достигнув юношеского возраста, Геракл в нерешительности остановился на жизненном распутье. Тогда предстали перед ним две женщины: Арета (добродетель), скромная и простодушная, и Какия (порок), бесстыдная и сладострастная. Каждая из них старалась склонить его идти по ее дороге; он последовал за первой. Когда он вполне возмужал, то любимейшими занятиями его сделались охота и война. По приказанию микенского царя Эврисфея, Геракл совершил двенадцать подвигов. Из числа их особенно примечательны битва с немейским львом, которого он задушил и с тех пор стал носить на плечах львиную шкуру; битва с лернейской гидрой, у которой на месте одной отрубленной головы вырастали две новые. Затем он в один день очистил Авгиевы конюшни, вмещавшие в себе три тысячи быков; потом завладел поясом Ипполиты, царицы мужеподобных амазонок, и вывел из подземного царства адскую собаку Цербера. Из других похождений Геракла можно упомянуть битву его с ливийским великаном Антеем, получавшим при каждом соприкосновении с матерью-землей новую силу; Геракл приподнял его и задушил.


 Далее следует комическая битва с карликами-пигмеями, напавшими на героя во время сна; он собрал их в свою львиную шкуру и отнес в Микены.

 

Но и Геракл подвергся гонению рока. Он влюбился в прекрасную Иолу и этим возбудил ревность в своей супруге Деянире. Деянира послала ему праздничную одежду, пропитанную ядом. Лишь только Геракл надел ее, как яд проник в его тело. Мучимый жестокой болью, он старался сорвать с себя одежду и вместе с нею вырвал кусок мяса. В отчаянии Геракл воздвиг костер, чтобы в его пламени окончить свои страдания, но был внезапно подхвачен облаком, на котором, управляя четверкой лошадей, проносилась Афина-Паллада, и вознесен на Олимп. Там он получил бессмертие и женился на богине вечной юности Гебе.

 

Тезей, сын царя Эгея в Аттике, был национальным героем ионийцев, в особенности афинян, считавших его творцом их политической самостоятельности. Уроженец Трезена, он очистил дорогу в Афины от разбойников и чудовищ. Прежде всего он убил сосносгибателя Синида, который соединял две сосны вершинами, привязывал к ним ногами путешественников и таким образом разрывал их на части. Потом уничтожил Прокруста-вытягивателя, названного так за то, что он малорослых вытягивал на своей длинной кровати, высоких же укладывал на короткую и обрубал им ноги. Но величайшую заслугу Тезей получил из-за того, что освободил Афины от постыдной человеческой дани. Каждые семь лет, по приказанию критского царя Миноса, афиняне должны были посылать семь юношей и семь девушек в жертву чудовищу Минотавру, которое жило в лабиринте, построенном знаменитым мастером Дедалом.

 

 В третий раз наступило время платить эту ненавистную дань. Отцы и матери рыдали, юноши и девушки воплями оглашали город, и жребий должен был решить, кому из них суждено быть принесенным в жертву. Тогда выступил вперед Тезей и предложил себя добровольно в число четырнадцати молодых людей, надеясь освободить при этом свою родину навсегда от этой дани. Он приказал кормчему вместе с черным парусом, поднимаемым в знак безнадежного траура, взять на корабль и белый парус, чтобы при возвращении поднять его в знак полного освобождения. Когда Тезей прибыл на остров Крит, то влюбившаяся в него дочь Миноса, Ариадна, дала ему клубок, при помощи которого он должен был выбраться из лабиринта после того, как убьет Минотавра.

 

 Тезей уничтожил это чудовище и таким образом прекратил позорную дань. На обратном пути он заехал на остров Делос. Здесь, во исполнение данного им обета и в благодарность Аполлону за дарованную ему победу, он установил танец, в котором подражали извивам лабиринта.

 

Приближаясь на своем корабле к Аттике, Тезей забыл приказать кормчему поднять белый парус. Его отец Эгей, с беспокойством ожидавший возвращения сына, едва заметил вдали черный парус, бросился со скалы в море. У остальных граждан, охваченных на мгновение тем же скорбным чувством, страх сменился восторгом с прибытием Тезея. Герой был встречен громкими радостными восклицаниями и, как избавитель от дани, был единодушно и единогласно провозглашен царем. Корабль, на котором Тезей совершил свою поездку, ежегодно украшали по-праздничному и посылали на остров Делос в честь Аполлона.

 

Но Тезей задумал совершить еще более великое благодеяние — произвести в своем отечественном законодательстве важные перемены.

 

Уже Кекропс разделил Аттику на двенадцать небольших областей, постепенно сделавшихся независимыми и часто находившихся между собой, вместо взаимных мирных и дружеских отношений, в ссоре и вражде. Из-за этого власть общего главы государства являлась крайне ограниченной. Для пресечения этого зла Тезей посетил все отдельные области, предложил уничтожить существовавшие в них судейские и правительственные должности и учредить один общий для всех суд в главном городе, которым впоследствии стали Афины. Чтобы вознаградить знатных и сильных, игравших в отдельных областях первенствующую роль, он предоставил им значительное участие в управлении государством, оставив на долю своей царской власти лишь предводительство на войне и наблюдение за исполнением законов.

 

Предложение это было одобрено, так как опасались выступлений бывшей на стороне Тезея беднейшей части населения, самой ограниченной в своих правах. Так совершилось дело объединения, воспоминание о котором ежегодно отмечалось афинянами торжественным праздником, который назывался синойкия (сожительство). Об этом же событии напоминал и другой, справляемый с необыкновенным великолепием, праздник в честь богини Афины, первоначальное название которого «афинейский» Тезей изменил на «панафинейский», то есть праздник всех афинян. Сверх того, Тезей заботился об увеличении населения Афин. Для этого он обещал дать права гражданства чужеземцам, которые не замедлили в большом количестве устремиться в Афины.

 

Для установления правильных взаимных отношений Тезей разделил всех граждан на три основных сословия: эвпатридов (т.е. благородных), занимавших правительственные должности, толковавших законы и наблюдавших за богослужением, земледельцев и ремесленников, не имевших доступа к вышеозначенным должностям.

 

Такие важные перемены не могли обойтись без многократных волнений, направленных против Тезея. Один из эвпатридов, Менестей, завидуя славе и положению Тезея, старался озлобить знатных граждан, которые с трудом терпели Тезея, за то, что он лишил их прежнего могущества в собственных областях.

 

 Менестей подстрекал к бунту и простой люд, внушая ему, что его свобода призрачна, что Тезей погубил отечество, лишив его собственных святынь, и теперь вместо многих царей, законных и добрых, народ подчиняется одному владыке, который к тому же пришелец и чужеземец.

 

Все это привело к тому, что Тезей потерял любовь и уважение народа. Отправившись на некоторое время из Афин для совершения военных подвигов, при возвращении в Афины он встретил вместо прежней покорности всеобщее сопротивление. Отчаявшись в успехе своего дела, он удалился на остров Скирос, где имел право на отцовское наследство и с царем которого, Ли-комедом, находился в дружеских отношениях. Но, потому ли, что Ликомед считал Тезея для себя опасным или был в тайных сношениях с Менестеем и его партией, только Тезей нашел в нем не друга, а предателя-врага. Под предлогом осмотра местности Ликомед привел Тезея на высокую скалу и столкнул его вниз. Только после смерти Менестея дети Тезея могли вступить в Афинах в свои наследственные права. Впоследствии афиняне воздали должную справедливость и самому Тезею. Они причислили его к героям своей страны, воздвигли ему храмы и алтари и перенесли его прах в Афины.

 

 Минос был царем Крита, сыном Зевса и Европы, дочери финикийского царя Агенора, которую Зевс похитил, приняв на себя образ быка. Знаменитый афинский мастер Дедал построил на острове Крит царю Миносу лабиринт. Минос не захотел отпустить Дедала с острова, и тогда Дедал сделал искусственные крылья и улетел с Крита со своим сыном Икаром. Икар упал в море и утонул, Дедал же прилетел в Сицилию. Что касается Миноса, то он за свою мудрость после смерти стал судьей в подземном царстве.

 

Персей, сын Зевса и Данаи, совершил целый ряд подвигов. Он победил трех страшных крылатых молодых дев — трех Горгон. Сопровождаемый Гермесом и Афиной, он нашел их спящими. Взгляд Горгон обращал в камень всякого смертного, поэтому Персей осторожно приблизился к ним, подступая задом, и с помощью зеркального щита Афины и серповидного ножа, данного ему Гермесом, отрубил Горгоне-Медузе голову и с быстротой молнии спрятал ее в мешок. Остальных двух Горгон он победил, благодаря доставленной ему Гермесом шапке-невидимке, делавшей его незримым. Персей почитался в Аргосе.

 

Диоскуры (т.е. сыновья Зевса) Кастор и Полидевк были особенно чтимы в Спарте. Они совершили множество подвигов в качестве превосходных возничих и в качестве замечательных кулачных бойцов. После гибели Кастора с позволения Зевса неразлучные братья стали жить попеременно то в загробном мире, то на Олимпе.

 

О фракийском певце Орфее предание рассказывает, что очарованные его пением, за ним следовали дикие лесные звери, двигались деревья и утесы, а реки останавливали свое течение. Когда его жена Эвридика погибла от укуса змеи, Орфей спустился в подземное царство и так тронул душу владыки Аида, что тот позволил ему вывести Эвридику на землю, но Орфей нарушил приказание не оглядываться назад до тех пор, пока не выйдет из мрака, и Эвридика должна была навсегда вернуться в царство мертвых.

 

 

б) Общие предприятия героического периода. Фиванские войны, Лабдакиды или сказание об Эдипе.

 В то время, как афиняне нашли в Тезее основателя и строителя своего политического устройства, соседнее с ними фиванское государство стало ареной больших волнений, начавшихся со времени вступления на престол царя Эдипа, судьба которого стала излюбленным содержанием для греческих трагедий.

 

Сущность предания об Эдипе состоит в следующем. Лаий, сын фиванского царя Лабдака, узнал от оракула, что будет убит собственным сыном. Поэтому, когда его жена Иокаста родила сына, он приказал бросить ребенка в лесистом месте на съедение диким зверям. Ребенку прокололи ножки и оставили в лесу. Там его нашли пастухи и принесли коринфскому царю Полибу. Бездетный Полиб усыновил и воспитал мальчика, дав ему имя Эдип, что значит «с опухшими ногами». Однажды насмешки товарищей, намекавшие на таинственность его происхождения, возбудили в Эдипе сомнения. Он отправился к оракулу спросить о своей судьбе.

 

 Оракул посоветовал ему не возвращаться в отечество, потому что в противном случае он убьет своего отца и женится на своей матери. Тогда Эдип не вернулся в Коринф, а пошел по дороге в Фивы. На пути в этот город он встретился в одном ущелье с незнакомцем и, поспорив с ним о том, кто кому должен уступить дорогу, вступил с ним в ссору и убил его. То был отец его Лаий. Затем он освободил Фивы от сфинкса — чудовища, состоявшего наполовину из льва и наполовину из женщины и сбрасывавшего с утеса каждого, кто не мог разгадать его загадку. Загадка гласила: «Кто утром ходит на четырех, днем на двух, а вечером на трёх ногах?» Эдип разгадал, что это человек в детстве, в зрелом возрасте и в старости с палкой. В награду Эдип получил руку овдовевшей Иокасты и фиванский престол. От этого брака родилось четверо детей: Этеокл, Полиник, Антигона и Йемена.

 

Страшная тайна открылась благодаря слепому прорицателю Тиресию. Иокаста лишила себя жизни, а Эдип выколол себе глаза. Шурин его Креонт отрекся от Эдипа, и тот, проклинаемый своими жестокосердыми сыновьями, покинул отечество и, сопровождаемый дочерью Антигоной, нашел успокоение в городе Колоне близ Афин.

 

Проклятие отца перешло на сыновей.

 

 Этеокл и Полиник условились между собой занимать фиванский престол попеременно, каждый в течение года. Первым занял престол Этеокл и до такой степени пристрастился к власти, что по прошествии года не пожелал оставить трон. Обманутый Полиник удалился к аргосскому царю Адрасту, своему тестю, и просил у него помощи.

 

Семь вождей выступили со своими отрядами против сильно укрепленных Фив. То были: Полиник, Адраст, Тидей, Амфиарай, Капаней, Иппомедон и Партенопей. Прежде чем оставить Пелопоннес, они учредили в Немейской роще игры, остававшиеся у греков долгое время после этого в большом почете.

 

Этеокл заперся со своим войском в Фивах, и все семеро вождей, осадившие город, не могли выгнать его оттуда, так как они были сильны лишь в открытом бою, а не в осаде укрепленных мест.

 

 Уже много храбрых воинов пало с обеих сторон, а Капаней свалился с лестницы, которую он уже приставил к городской стене, когда Этеокл и Полиник решили кончить свою распрю единоборством. Было выбрано время и место поединка. Братья бросились друг на друга, нанесли один другому смертельные раны и оба испустили дух. По обычаю греков, сжигавших своих покойников, обоих братьев положили на один костер. Взаимная ненависть братьев была настолько безграничной, что самое пламя разделилось, как бы боясь смешать даже их пепел.

 

Царем стал Креонт, брат Иокасты. Под страхом смерти запретил он хоронить прах Полиника. Но Антигона не могла допустить, чтобы тело ее брата осталось непогребенным, и совершила обряд похорон. За это она была замурована в подземелье, а ее жених Гемон, сын Креонта, лишил себя жизни. Это столкновение двух обязанностей: долга повиновения закону с долгом любви и благочестия, очень трогательно изобразил Софокл в трагедии «Антигона».

 

Креонт продолжал войну против осаждающих городов. При первой же, совершенной им кровопролитной вылазке почти все аргосские предводители пали. Из семи вождей в живых остался только Адраст. Он с такой поспешностью обратился в бегство, что не успел даже совершить обычного жертвоприношения в честь убитых в сражении и сжечь их тела. Фиванцы торжествовали победу. Но семеро вождей оставили после себя сыновей, так называемых Эпигонов, оказавшихся достойными мстителями за своих отцов. Десять лет спустя они вторглись в страну своих врагов. На этот раз фиванцы потерпели поражение и покинули город, который был разграблен.


 Сын Полиника Терсандр, хотя и завладел властью в Фивах, но над фиванским государством беспрерывно тяготело удручающее несчастье во всё время, пока им управляли преемники Эдипа.

 

 

 

в) Поход аргонавтов.

 Одновременно с этими событиями, сопутствовавшими образованию отдельных государств, появились новые движения, бывшие началом того общего стремления в Азию, которое проистекало из сознания идеи единства греческого народа. К ним принадлежит и поход аргонавтов.

 

 Этот поход вообще событие историческое, но подробности его, подобно всем рассказанным выше происшествиям, безмерно изукрашены эпическими и трагическими поэтами, черпавшими в происшествиях того далекого времени содержание для своих произведений.

 

Пелий, царь фессалийский, получил предостережение оракула против «обутого на одну ногу». Однажды на пиршество, куда он пригласил своих друзей, явился один человек, потерявший при переправе через реку обувь с одной ноги и таким образом оказавшийся действительно обутым на одну ногу. Это был Язон, родственник Пелия, имевший право на фессалийский престол. Чтобы сделать Язона для себя безвредным, Пелий приказал ему предпринять опасный поход в отдаленную Колхиду и похитить там золотое руно у свирепых варваров. Это золотое руно была шкура золотого барана, на котором некогда фиванский царевич Фрикс и его сестра Гелла, спасаясь от преследований мачехи Ино, переправлялись из Греции в Колхиду. По дороге Гелла упала в море, которое с той поры было названо Геллеспонтом, то есть морем Геллы. А Фрикс достиг Колхиды, барана принес в жертву богам, а шкуру его повесил в священной роще бога Ареса, где она охранялась огнедышащим драконом. Позже Фрикс был убит тамошним царем.

 

Поход аргонавтов, кроме прочего, имеет значение и для истории кораблестроения. Корабль, на котором отправился Язон, называвшийся «Арго», был необыкновенной, невиданной дотоле величины, построенный одним финикийским мастером. На призыв к неслыханному еще в Греции путешествию откликнулось множество отборнейших героев: в их числе были и знаменитые братья Кастор и Полидевк из Лакедемона, и Геракл, и Тезей, и непревзойденный певец Орфей. Аргонавты вышли из Иолкского залива в Фессалии, направились сперва к острову Лемносу, оттуда проплыли через Геллеспонт и Пропонтиду; потом отправились через новый пролив, названный Боспором Фракийским, и вошли в Черное море. До этих пор оно называлось Аксинским, то есть негостеприимным, морем, а после того, как аргонавтам удалось благополучно совершить свое путешествие, было переименовано в Эвксинский Понт, то есть гостеприимное море.

 

Царем Колхиды был дикий варвар Ээт, предложивший им опасные испытания: запрячь в плуг двух огнедышащих быков, вспахать ими твердое поле, посеять в борозды драконовы зубы, победить одетых в медные доспехи исполинов, которые вырастут из этих зубов, и наконец, убить самого дракона, стерегущего руно. Но все это не представило Язону особых затруднений, так как его полюбила единственная дочь царя Медея, умевшая колдовать; при помощи ее чар Язон оказался неуязвимым для огня и ударов. Она же дала ему усыпляющий напиток против дракона и волшебный камень. Когда он кинул этот камень в посеянные драконовы зубы, то выросшие из них исполины обратили свой гнев против самих себя и растерзали друг друга.

 

Язон вместе с Медеей и золотым руном сел на «Арго» и бежал из Колхиды. Ээт пустился за ними в погоню, но Медея, заметив возле устья Истра (Дуная) парус отца, прибегла к отчаянному средству. Она убила и разрезала на куски взятого с собою маленького брата Абсирта, выставила его голову и руки на высокой скале, а остальные части тела разбросала по берегу, с целью отвлечь внимание отца и заставить его задержаться, чтобы собрать члены любимого сына.


 Язон вернулся с Медеей на родину. Но впоследствии, когда он захотел жениться на дочери коринфского царя — Креузе, его постигло мщение покинутой им Медеи. С помощью отравленной одежды и венца она умертвила невесту и убила своих собственных детей, рожденных ею от Язона. После этого она спаслась в Афины на колеснице, запряженной крылатыми драконами.

 

 

 

г) Троянская война.

 Еще более замечательной, чем поход аргонавтов, и еще более прославленной в поэзии является Троянская война. В ней, как в общенародном предприятии, приняли участие не только отдельные герои, но и все греческие государства. Этот поход был вызван различными взаимными оскорблениями, наносимыми с той и другой стороны. Еще до возникновения великой персидской монархии, начавшей впоследствии непримиримую борьбу против Греции, на малоазийском берегу существовало троянское государство, старавшееся не столько распространить свое господство на Европу, сколько войти с нею в сношения. Уже во время похода аргонавтов Геракл и другие герои успешно сражались с тогдашним царем Трои — Лаомедоном. Причиной новой войны стал дерзкий поступок сына троянского царя Приама Александра, обычно называемого Парисом.

 

Парис приехал в Пелопоннес, остановился у спартанского царя Менелая и, согласно тогдашнему обычаю, был прнят им с необыкновенным радушием. Но Парис очень дурно отплатил за такое гостеприимство. Своей красотой он пленил супругу гостеприимного хозяина, знаменитую Елену, и в свою очередь сам пленился ею. В отсутствие Менелая Парис, захватив большую часть его сокровищ и Елену, уехал в Трою. Вся Греция не столько была возбуждена таким поступком, сколько соединенным с ним оскорблением. Поэтому Менелаю удалось привлечь на свою сторону много влиятельных мужей, согласившихся объехать всю Грецию, чтобы пригласить всех царей и царских сыновей для участия в общем походе на Азию. Самыми известными из них были: брат Менелая, микенский царь Агамемнон, Одиссей — царь острова Итаки, лежавшего между областью Акарнанией и островом Кефалонией, и Диомед Аргосский. Одиссей прославился своим хитроумием и красноречием, а Диомед — своей неустрашимостью и силой.

 

Это предприятие сулило такую богатую добычу и такую выгоду от торговли с Понтом Эвксинским, уже открытым и посещенным аргонавтами, что собрало невиданно большое войско, для перевозки которого требовалось тысячу двести кораблей. Жители отдаленнейших областей при этом впервые познакомились друг с другом и научились сознавать себя членами одной великой нации.

 

Агамемнон был выбран верховным вождем всех племен. Но этим правом он не мог пользоваться по своему усмотрению и был весьма ограничен в отношении власти над воинами других предводителей. Перед началом каждого предприятия предводители собирались на общее совещание, сидя в большом кругу на камнях. Всякий желающий говорить приказывал присутствовавшему здесь вестнику подать себе скипетр, который он возвращал после произнесения своей речи. Особенным весом на этих собраниях пользовались мнения Одиссея и престарелого Нестора из Пилоса. В последующих битвах больше всех отличались: аргосский царь Диомед, царь острова Крит Идоменей, сыновья Теламона Саламинского Аякс и Тевкр, но больше всех предводитель мирмидонян Ахиллес из Фтии в Фессалии, соединявший в себе силу, отвагу и мужество льва.

 

 При них находился и жрец Калхас, заботившийся о необходимых жертвоприношениях, вопрошавший богов и узнававший их веления по внутренностям жертвенных животных.

 

Все корабли и войска собрались в Беотии, в Авлидской гавани. Противный ветер долго задерживал выход флота, и это показалось признаком неблаговоления богов. Прорицатель Калхас объявил, что Ифигения должна быть принесена в жертву богине Артемиде за то, что её отец Агамемнон убил священную лань. Во время жертвоприношения Ифигении Артемида спасла ее, унеся на облаке в Тавриду (Крым), где дочь Агамемнона стала жрицей при храме Артемиды.

 

Ветер переменился, и флот греков счастливо приплыл к троянским берегам.

 

Но и здесь дела не сразу пошли так, как желали того греки. Троя была укреплена гораздо сильнее, чем Фивы. Город, кроме стен, имел еще валы и башни. Неприятели были столь же многочисленны, как и греки, так как многие соседние племена поддержали их и пришли на помощь, а собравшийся за стенами Трои народ имел в «шлемоблещущем» Гекторе, сыне троянского царя Приама, предводителя, не уступающего ни одному греку в силе и ловкости. Вследствие этого взятие города неожиданно замедлилось на долгое время, на десять лет, как утверждает греческий поэт Гомер.

 

 Кроме неприступности городских укреплений, важным затруднением являлся недостаток в съестных припасах. Для удовлетворения своих потребностей греки принуждены были частью заниматься земледелием в Херсонесе Фракийском, частью добывать необходимое мечом. Так, Ахиллес со своими фессалийскими воинами напал на остров Лесбос, разграбил его и увел оттуда множество женщин и девушек, которых разделил между остальными предводителями. В другой раз он побывал с такой же целью на Киликийском берегу. Вообще он завоевал двенадцать приморских и одиннадцать внутренних городов. Последствием этого было то, что греческое войско было редко в полном составе, а потому и не было в состоянии вполне обложить город или предпринять решительное сражение. При этом военное и осадное искусства находились еще в младенческом состоянии. Оба неприятельских войска сражались между собой не в полном своем составе и не по общему плану. Сражавшиеся герои часто употребляли боевые колесницы; на них впереди стоял возница, а из-за него герой бросал свое копье. Иногда вместо копья применялись тяжелые камни.

 

 Но чем менее было в этой борьбе военного искусства, тем более выказывалось в ней свободы и игры человеческих чувств и страстей. Изображение их мы находим в знаменитой эпической поэме «Илиаде».


 Героические поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея» являются образцом эпического изображения и в этом отношении составляли для греков величайшие национальные творения, в которых они искали и находили зародыши своего образования. Здесь мы представляем из них некоторые сцены, изображающие как нельзя лучше дух того времени.

 

 

 

д) Сцены из «Илиады».

 Сонмы греков и троянцев стояли друг против друга. Вдруг из рядов троянцев гордо выступает вперед красавец Парис, покрытый барсовой шкурой, с луком за плечами, с мечом при бедре и с двумя копьями.

 

 Громко вызывал он греков оскорбительными словами. Это услышал смертельный враг его, Менелай, находившийся на своей колеснице. Радуясь, как лев, почуявший идущую ему навстречу добычу, бросился он к нему, соскочил на землю и хотел уже вступить с ним в бой. Но при виде его испугался кудрявый юноша и, как путник, очутившийся на пути своем в опасности наступить на ехидну, поспешно обращается вспять, так и он невольно обращается в бегство и исчезает в толпе прочих троянцев.

 

Это увидел брат его Гектор, и недостойное поведение Париса привело его в негодование. «Неженка! — кричит он ему, — женолюбивый красавец! Лучше бы ты не родился или умер, прежде чем научился обольщать женщин! Поистине, это было бы лучше для тебя, чем стоять теперь здесь к стыду всех троянцев и возбуждать насмешки греков, воображающих при виде того, как ты выступил вперед с такою великолепную и величавою осанкой, что ты один хочешь решить исход битвы. Удивительно, как ты отважился отправиться на корабле в чужую землю и из среды воинственных мужей увезти прекрасную женщину на горе твоему отцу и всем нам и к вечному твоему позору. Не правда ли, Менелай в эту минуту кажется тебе совсем не тем, чем тогда? И если б он подцепил тебя, мало помогли бы тебе твоя кифара, твой стройный стан и богиня любви. Да, если бы троянцы не были сонливым сбродом, то давно бы отплатили тебе, как виновнику несчастья, за все зло, причиненное им тобою».

 

«Брат, — отвечал Парис, — ты прав. Я стыжусь самого себя и сам не знаю, почему испугался, увидев Менелая. Со всеми другими я всегда был спокоен. Но я желаю исправить дело, хочу с ним померяться силой и сразиться перед всем народом в открытом, решительном единоборстве».

 

Обрадованный Гектор тотчас же поспешил в передние ряды, сражавшиеся с греками, простер над ними свое копье, приказал им остановить сражение. Некоторые из неприятелей направили было на него свои стрелы, но Агамемнон, заметив его намерение, громко воскликнул: «Остановитесь, воины! Не пускайте теперь стрел, ибо он желает говорить!»

 

«Да, — произнес Гектор, — я хочу возвестить обеим сторонам. Слушайте! Брат мой Парис, главный виновник всех бедствий, желает положить им конец и предлагает Менелаю вступить с ним в открытое единоборство за обладание Еленой и всеми сокровищами. Кто победит, получит и Елену, и богатства, и низложением побежденного должна окончиться война. Вы возвратитесь домой, и мы заключим с вами дружественный союз».

 

Менелай принял предложение, но потребовал, чтобы условие это было скреплено торжественным договором и в исполнении его поручился бы сам царь Приам. Тотчас же послали в город за Приамом и необходимыми жертвенными животными. Предводители соскочили со своих колесниц, а народ расположился на земле, ожидая поединка.

 

Старый Приам сидел в это время с Еленой и некоторыми из своих дочерей на стене и следил издали за ходом битвы. К нему прискакал сын его Антенор и пригласил сесть к нему в колесницу. Молодые люди помогли старику сойти со стены, другие привели агнцев. Затем они быстро понеслись на поле сражения. Здесь все вожди, как греческие, так и троянские, стали в круг, а вестники обошли кругом и окропили каждому из них руки водой, чтобы никто не приступил к священному действию с нечистыми руками. Затем Агамемнон извлек из ножен большой нож, обстриг головы жертвенным агнцам и подал всем вождям по пряди шерсти, потом, воздев руки к небу, произнес следующую молитву:

 

«Зевс, достославный властитель, и ты Гелиос, всевидящий бог солнца, и вы реки, и ты земля, и вы в преисподней, призванные карать души умерших клятвопреступников, будьте свидетелями наших клятв и этого священного договора! Если Парис низложит Менелая, то удерживает за собою Елену и сокровища, а мы возвратимся домой на своих кораблях. Если же он падет, то троянцы должны возвратить ее и все сокровища и заплатить нам справедливое возмездие, которое да продолжится и на будущее поколение».

 

Все поклялись, что так и должно быть, и тогда Агамемнон перерезал горло агнцам и положил трепещущих животных на землю, чтобы кровь их смешалась с пылью. Затем каждому была подана чаша вина, из которой первые капли были вылиты на землю в честь богов, и все пожелали, чтобы Зевс таким же образом пролил кровь того, кто первый нарушит священную клятву.


 Тогда круг расширился, чтобы дать место единоборцам. Но тут добродушный Приам сказал дрожащим голосом: «Почтенные мужи, позвольте мне вернуться к себе, чтобы не быть свидетелем смертельной битвы моего возлюбленного сына. Да свершится воля Зевса. Он все устрояет к лучшему».

 

С этими словами Приам сел в колесницу, взял с собой убитых агнцев, и Антенор поспешно повез его назад в город. Гектор и Одиссей, как посредники обоих противников, отмерили место для битвы и бросили в шлем два жребия (камешки) — один для Менелая, другой для Париса, чтобы решить, кто из них первый должен пустить в противника копье. Гектор до тех пор потрясал шлемом, пока не выпал камешек. Жребий достался Парису.

 

Единоборцы и зрители заняли места. Парис в блестящей броне, в медных поножах и в непроницаемом шлеме, украшенном развевающимся конским хвостом, вооруженный мечом, щитом и копьем, выступил с одной стороны, а Менелай с другой. Они потрясли своим оружием, собрались с духом, и Парис со всей силы бросил копье в противника, но оно ударилось о железную оковку щита, острие согнулось и копье бессильно упало на землю.

 

«Теперь, всемогущий Зевс! — воскликнул Менелай, — Дай мне силу наказать юношу, так жестоко меня оскорбившего, дабы на будущее время никто не дерзал осквернять гостеприимства». Сказав это, он бросил в противника копье с такой силой, что оно пробило щит и наверняка пронзило бы сердце, если бы Парис быстрым поворотом не уклонился в сторону. Но в то самое мгновение, когда смущенный юноша смотрел на свой щит, Менелай выхватил меч, бросился с ним на Парис и нанёс ему такой сильный удар по голове, что раскроил бы череп, если бы хрупкий меч не разлетелся в куски, ударясь о твердый шлем. Тогда вскричал он, скрежеща зубами: «Жестокий Зевс! Неужели и на этот раз лишишь ты меня заслуженной за храбрость награды!» И он в третий раз бросился на Париса, схватил рукой за развевавшийся на шлеме конский хвост и хотел повергнуть противника на землю. И ему удалось бы это, если бы не разорвался ремень, которым шлем был прикреплен под подбородком. Пользуясь этим мгновением, Афродита похитила своего любимца Париса от угрожавшей ему неминуемой гибели, скрыв его в облаке, — и Менелай остался один.

 

Все греки воскликнули, что Менелай победил, и Агамемнон громогласно потребовал исполнения договора. Но в это самое время в Менелая попала неизвестно кем пущенная стрела и слегка его ранила. Поднялся страшный шум, и все греки громко возопили о вероломстве троянцев. Агамемнон же поклялся до тех пор не успокоиться, пока это вероломное и коварное племя не будет истреблено, а город его не погибнет от пламени.

 

Однажды, когда битва была в полном разгаре, видно было, как Диомед, подобно кровожадному льву, носился на своей колеснице по полю битвы. За ним следовала его дружина, готовая снять доспехи с убитых или отвести в лагерь к кораблям колесницы и коней тех, которых он поразит. Восемь знатнейших троянских юношей уже пали от копья Диомеда. Тогда Эней, один из храбрых троянских мужей, поспешил к юному троянцу Пандару, искусному стрелометателю, и сказал ему: «Пандар! Где твой лук и твои никогда не дающие промаха стрелы? Смотри, теперь ты должен поддержать свою славу, так как вон там свирепствует сильный муж, поразивший уже многих, и никто из наших не может одолеть его».

 

«Это сын Тидея, Диомед — ответил Пандар, — с ним, должно быть, сам бессмертный бог, потому что стрела моя уже один раз попала в него, алая кровь брызнула из раны, а он снова на поле битвы и размахивает копьем, как будто с ним ничего не случилось. О, нет! В него я не хочу снова метить. Сражение с богами приносит несчастье. К тому же я здесь один; у меня нет колесницы, хотя отец и советовал мне взять её при отъезде. У нас, говорил он, стоит их одиннадцать, и каждая запряжена превосходными конями; возьми одну из них — она тебе пригодится. Но я пожалел коней, ибо они привыкли дома к обильному корму; в Трое же, подумал я, даже люди будут терпеть недостаток в пище, так как их там много соберется. О! Я желал бы лучше вернуться домой, потому что какую помощь могут мне оказать здесь мой лук и мое прославленное искусство. Я пускаю свои стрелы метко, но они никого не убивают. Я только раздражаю свирепость неприятеля. Как только вернусь домой, тотчас же брошу в огонь все эти ничтожные доспехи!»

 

«Нет еще, — сказал Эней, — испробуем прежде еще раз наше оружие против страшного убийцы. Садись со мной в мою колесницу; ты должен полюбоваться на моих коней. Возьми вожжи в руки; я же буду ждать, чтобы вступить в бой».

 

«О нет, Эней! — возразил Пандар, — правь лучше уж ты сам. Известно, что всякий умеет править своими конями. Когда Диомед станет преследовать нас, а кони не будут меня слушаться, то я погублю нас обоих. Когда же он будет близко, я встречу его остроконечным копьем».

 

«Как хочешь», — отвечал Эней и взял его на свою колесницу. Затем он пустил коней и помчался прямо навстречу Диомеду, стоявшему как раз в это время на своей колеснице и высматривавшему себе противника. Конями правил его друг Сфенел. «Смотри, — воскликнул Сфенел, — с какой яростью мчатся на нас эти двое. Я сворочу в сторону, потому что они кажутся мне сильны, отважны и храбры; ты же утомился от продолжительной битвы, и тебе мешает ноющая рана».

 

«Молчи! — воскликнул Диомед, — не в моем обычае отступать в бою. Мне давно уже наскучило стоять здесь на колеснице без дела. Я соскочу на землю и, думаю, что ни один из них не ускользнет от меня. Поезжай за мной и, когда я их поражу, проворно соскочи, привяжи вожжи к колеснице и завладей их конями. Посмотри, что за чудные кони! Они прекраснейшие на всем поле».

 

Подскакав на быстрых конях, Пандар пустил копье; оно попало в щит Диомеда, и медное острие прошло насквозь. Думая, что он убил врага, Пандар с торжеством воскликнул: «Наконец-то я попал как следует! Надеюсь, что теперь конец твой близок». Но Диомед вскричал: «Нет, я еще не убит: ты промахнулся! Посмотрим, как-то ты избежишь смерти!» И страшное копье Диомеда с такой силой полетело в лицо Пандару, что острие его прошло насквозь, и Пандар без чувств упал на землю. Эней щитом и копьем защитил его, заботясь о том, чтобы ахейцы не вырвали у него убитого друга и не предали бы его тела грабежу и позору. Тогда Диомед, не имея уже в руках копья, поднял с земли тяжелый камень и так сильно бросил его Энею в ногу, что тот со стоном опустился на землю. Он бы так и погиб, если бы его мать, богиня Афродита, родившая Энея от Анхиза, не распростерла над ним светло-серебристой одежды своей и тем не защитила бы его от удара врага и не удалила бы его с поля битвы. Но прекрасных коней она не смогла спасти: Сфенел увел их, передал верному слуге, который и привел их в стан.

 

Менелай и его брат Агамемнон стояли рядом и следили за шумным движением, происходившим на обширной равнине. Со стороны троянцев мчалась к ним колесница, а на ней стоял Адраст, троянский юноша. Но будучи не в состоянии сдержать взбесившихся коней, он был внезапно сброшен ими на землю. Не успел он еще прийти в себя от испуга, как Менелай бросился на него с копьем и готовился пронзить его. Тогда беззащитный обнял ему колени и так умолял:

 

«Возьми меня в плен, сын Атрея, не убивай меня! Послушай! Отец мой богат и наверняка даст тебе богатый выкуп, когда услышит, что я еще жив и нахожусь в твоем стане».

 

Менелай был тронут. Он уже готов был обратиться к своим спутникам с намерением передать им пленника, как к нему быстро подбежал Агамемнон и сердито закричал своему мягкосердечному брату: «Какая к ним жалость! Они такие злодеи! Подумай, какой позор нанесла Троя продолжительной войной твоему дому и всем нам! Нет, никто из этого вероломного племени не должен уйти от нас! Даже детей в утробе матери не следует щадить! Долой его! Он не должен жить!»

 

Менелай отвернулся, а жестокосердый брат его вонзил копье в коленопреклоненного насквозь так, что Адраст, изгибаясь в предсмертных судорогах, упал навзничь. Тогда Агамемнон наступил ему на грудь и вытащил из нее копье, чтобы пустить его в кого-нибудь другого.

 

Между тем Диомед, жаждавший новой битвы, оглядывал обширное поле. На него устремился воин, которого он еще ни разу не видел. По великолепному вооружению, высокому росту и величественной осанке он показался ему занимающим первое место между троянцами. То был Главк, только что прибывший из Ликии. Когда они приблизились друг к другу на расстояние перелета стрелы, то остановили коней и Диомед закричал своему противнику: «Кто ты, именитый муж? Ни разу еще не видал я тебя до настоящего времени на этом многолюдном поле сражения. Ты, наверное, искусный воин, если так отважно идешь навстречу моему мощному оружию, к которому никто еще не приближался безнаказанно. Если ты бог, то я не желаю с тобой сражаться. Если же ты человек, подобно мне, и питаешься плодами земными, то поспеши навстречу смерти!»

 

Главк отвечал: «Сын Тидеев! Род мой достославен. Предки мои были аргивяне и царствовали в Коринфе. От основателя Коринфа, Сизифа произошел Главк, а от него знаменитый Беллерофонт. Он отправился в Ликию, чтобы поддержать тамошнего царя в его войне с солимянами. Ликийцы почтили его подарками, а царь отдал за него замуж свою дочь и разделил с ним свое царство. От Беллерофонта родились два сына: Исандр и Гипгюлох. Первый из них умер, другой же еще жив, и я с гордостью называю его отцом своим. Он послал меня в Трою помогать Приаму, находящемуся в трудных обстоятельствах, и крепко увещевал меня всегда быть храбрейшим, быть впереди других и никогда не срамить рода предков. Вот почему твой грозный взор не устрашил меня и почему я желаю сразиться с тобою».

 

«Нет, этого не будет! — воскликнул радостно Диомед и воткнул свое копье в землю. — Ты для меня приятный гость. Дед мой двадцать дней угощал в своем доме славного Беллерофонта, и на прощанье они обменялись подарками в воспоминание дружбы. Дед дал ему червленый пояс, а Беллерофонт, уезжая, оставил деду золотой кубок. Я сохраняю его до сих пор и часто рассматриваю. Итак, ты гость мой в Аргосе, а я твой, если когда-нибудь приеду в Ликию. Будем же отныне избегать кровавой встречи между собой. Довольно останется врагов: для меня — троянцев, а для тебя — греков. В знак же взаимного союза обменяемся оружием, пусть все видят, как мы гордимся дружбой наших предков».

 

Тут они оба соскочили с колесниц, от души пожали друг другу руки и обменялись оружием. Главк потерял при обмене, так как его оружие было золотое и, как говорит Гомер, стоило сто быков, а оружие Диомеда было медное и стоило девять быков. Но Главк не придал этому никакого значения и совершил обмен с радостью. Затем они еще раз поклялись в дружбе и быстро разъехались в разные стороны.

 

А тем временем Гектор, все еще негодуя на малодушие своего брата и желая смыть с троянцев позор, требовал выслать из среды греков противника, с которым он бы сразился в единоборстве. Греки, весьма смущенные вызовом столь сильного мужа, по совету Нестора решили назначить единоборца по жребию. Жребий пал на Аякса старшего с острова Саламин. Аякс хвастливо воскликнул: «Видишь, Гектор. У греков есть еще люди, не боящиеся твоего вызова. Я только один из многих. Итак, в бой!»

 

«Не думаешь ли ты испытать меня своим упорством, сын Теламона? — ответил ему Гектор. — Не заблуждайся: я опытен в ратном деле; пеший и на колеснице настигаю я убегающего врага, и мои подвиги подтверждают слова мои. Теперь, храбрый воин, остерегись! Я не хочу напасть на тебя врасплох, но желаю сразиться с тобой открыто».

 

Сначала они бросили друг в друга дротиками, но те ударились о щиты. Потом они старались пронзить один другого копьями, но щиты снова отразили удары. Тогда они схватились за камни, но и тут щиты явились защитой. Наконец, Гектор хотел вступить в рукопашный бой, в котором его превосходная сила, наверное, одержала бы победу, но наступала ночь, и поединок был прекращен. Гектор сказал Аяксу: «Аякс, ты выказал себя в бою вполне мужественным, и только боги могли наделить тебя такой силой и осмотрительностью. Отдохнем теперь от битвы, а завтра снова возобновим ее. Смотри, уже наступает ночь. Иди к кораблям и садись со своими за трапезу. Я же возвращусь в город, где встревоженные жены молят за меня в храмах богов. Но прежде почтим друг друга достойными дарами. Пусть греки и троянцы скажут: смотрите, они долго единоборствовали и расстались друзьями».

 

С этими словами он подал ему свой прекрасной работы меч в ножнах на красивой перевязи, а Аякс, в свою очередь, подарил ему свой червленый пояс. Так расстались они, и каждое войско сопровождало своего героя радостными восклицаниями.

 

Главной причиной медленного хода войны была ссора между Агамемноном и Ахиллесом из-за обладания захваченной в плен прекрасной Бризеидой. Из-за этой ссоры Ахиллес долгое время не принимал никакого участия в военных действиях. Только тогда, когда Гектор убил его лучшего друга Патрокла, воспрянул этот лев на погибель врагов. Он был ужасен в битве. Одного врага за другим пронзало его медное копье. Он один внушал троянцам больше страха, чем все остальные греки, взятые вместе. До тех пор не мог Ахиллес насытиться кровью убитых врагов, пока не совершил мести над убийцей своего друга. Он искал его по всему обширному полю сражения, но Гектор уклонялся от него целый день. Только вечером, когда колесницы троянцев возвращались в город, собрался он с духом и решился ждать ужасного Ахиллеса.

 

Наконец показался Ахиллес и, заметив предмет своей ярости, испустил потрясающий крик восторга. Напрасно храбрый Гектор ободрял себя всем, что могли ему внушить разум и чувство чести. Вид разъяренного противника заглушил в нем всякое мужество и, не сознавая сам, как это могло случиться, он обратился в бегство. Как голубь, преследуемый ястребом, несся он вокруг городской стены, но Ахиллес, испуская радостные крики, быстро следовал по пятам его. Напрасно бросался Гектор то вправо, то влево, чтобы утомить своего преследователя. Три раза обежал за ним Ахиллес вокруг города. Наконец уставший Гектор остановился и закричал своему противнику:

 

«Стой, сын Пелея, дальше не побегу от тебя! -Я хочу здесь остановиться. Или я убью тебя, или паду сам. Но заключим прежде пред всевидящими богами условие, что победитель не надругается над телом павшего врага».

 

«Между нами не может быть никаких условий! — воскликнул Ахиллес, — Разве лев вступает в переговоры с людьми, а волк с агнцами? Помышляй лучше о битве. Надеюсь, что теперь ты не уйдешь от меня».

 

С этими словами он напал на Гектора. Но тот быстро опустился на одно колено и тем избежал страшного копья, упавшего далеко позади него на песок. Вскочив на ноги, он радостно воскликнул: «Мимо, богоподобный Ахиллес! Теперь защити свою грудь, тщеславный болтун!»

 

С необычайным громом копье Гектора ударилось в щит Ахиллеса. Но щит этот был непроницаем и, в то время, как Гектор готовился схватиться за свой короткий меч, Ахиллес быстро воспользовался копьем, и несчастный Гектор, пораженный в горло, упал к радости всех греков, стоявших кругом и следивших за ужасной битвой.

 

Умирая, Гектор повторил свою просьбу не надругаться над его телом. Но Ахиллес был недоступен состраданию. Он проколол Гектору ноги между пятками и лодыжками, проткнул сквозь них ремень и привязал его к задней части своей колесницы. Так поволок он тело Гектора мимо городских ворот, к невыразимой скорби его старого отца и прочих троянцев, стоявших на стенах, и понесся с ним по пням и каменьям в стан, где обезображенное и забрызганное кровью тело велел выбросить в открытое поле на съедение псам.

 

Только теперь решился он приступить к торжественному погребению тела своего друга Патрокла. Его он хотел почтить так, как никогда не был почтен ни один друг, для чего и пригласил всех греков на торжество похорон. Был воздвигнут большой костер. Посреди него положили чисто омытый труп Патрокла, а вокруг — трупы двенадцати пленных троянцев, которых взял в плен Ахиллес и теперь собственноручно убил на могиле своего друга. Когда костер сгорел, кости Патрокла были вынуты из золы, перемешаны с жиром, положены в золотую урну и закопаны под высоким могильным холмом. Затем Ахиллес устроил в честь своего друга на его могиле воинские игры и назначил победителям дорогие награды: невольниц, коней, мулов, котлы, чаши, кубки, золотые слитки, латы и т.п. Игры состояли из ристания на колесницах, бега взапуски, единоборства, бросания камней в цель, метания копья и кулачного боя. Все проходило в порядке и ко всеобщему удовольствию. Но скорбное чувство Ахиллеса нисколько не было этим утишено.

 

Будучи не в состоянии уснуть ночью, он вышел из своего стана, заложил свою колесницу и обволок труп Гектора еще три раза вокруг могилы друга.

 

Между тем дом Приама обратился в место плача и стенаний. Наконец, престарелый отец не мог больше переносить мысли, что его славный сын после смерти должен истлевать в поле, как какая-нибудь падаль, и служить добычей птицам и псам. Уже один религиозный обычай того времени требовал почетного погребения мертвых, так как тогда веровали, что иначе душа не найдет успокоения в царстве теней. Приам отважился на отчаянное предприятие: он решил отправиться ночью к Ахиллесу и потребовать у него возвращения тела. Он вынул из сундуков десять талантов золота, четыре золотых чаши, два котла с треножниками, один красивый кубок, двенадцать блестящих праздничных одежд и столько же шерстяных покрывал, сложил все это на свою колесницу и с наступлением ночи отправился вместе со своим верным слугой Идеем в стан греков. Вестник богов Гермес покровительствовал ему в дороге тем, что ослепил врагов, так что они ничего не видели. Приам счастливо прибыл к шатрам мирмидонян. Он нашел Ахиллеса сидящим за вечерней трапезой с опущенной на руку головой и погруженным в горестные размышления. Войдя, он тотчас весь в слезах бросился к ногам героя и заговорил:

 

«Богоподобный Ахиллес! Подумай о своем отце, который томится у себя дома, подобно мне, старый и немощный. Может быть, и на него нападают соседи, и нет никого, кто бы защитил его. Но он знает, что у него жив еще, хотя и далеко, любимый знаменитый сын, с возвращением которого прекратятся все его невзгоды. Надежда эта утешает старца, и сладкую мысль о ней повторяет он себе ежечасно. Я был счастливейшим отцом; я вырастил пятьдесят сыновей, и девятнадцать из них были от одной матери. Они были моей радостью и гордостью. Но вот вы пришли сюда, и беспощадная война похитила их у меня почти всех, одного за другим. Теперь пал лучший, бывший нам единственной защитой. Ах! Я не могу уже умолять о его жизни, но возврати нам тело его. Подумай, как плачут дома жена, мать и сестры его, а я, отец его, здесь, у твоих ног. Отдай мне его, я принес тебе богатые дары. Побойся богов! Подумай, если твоему старому отцу придется также стоять на коленях пред юношею. А я — о верх злополучия! — я целую руку, поразившую моих детей!»

 

Против таких слез и речей не устоял Ахиллес. Ласково нагнулся он к старцу, поднял его, выразил сожаление о его бедствии и похвалил мужество Гектора. Затем он вышел из шатра, посмотрел дары и тайно приказал невольницам омыть тело Гектора и завернуть его в чистое полотно. Потом он сам положил его в колесницу на разостланную подстилку, погрузился на несколько минут в тяжелое раздумье и наконец произнес: «Не ропщи на меня, Патрокл, когда, может быть, узнаешь в жилище Аида, что я возвратил горестному отцу тело твоего убийцы! Вот он принес мне достойный выкуп, и должная часть его будет посвящена тебе».

 

Затем он поймал из своей добычи жирную овцу и вернулся с нею в шатер. «Ну, радуйся, старец, — сказал он, — твой сын выкуплен и лежит уже в колеснице, завернутый в мягкое полотно. Теперь подумаем о трапезе и оживим наши сердца.

 

 Я также оплакиваю в душе твоего благородного сына, ибо он достоин слез». Затем он перерезал горло овце, слуги сняли шкуру, разрезали мясо на куски, изжарили его на копьях и положили на стол. Автомедон, возница Ахиллеса, вынул из корзины хлеб, они принялись за трапезу, на время забыли о своем горе. За трапезой они старались ближе познакомиться друг с другом. Старец любовался величественной наружностью страшного воителя, а Ахиллес с удовольствием и глубоким уважением глядел на благородное лицо и важную осанку царя и внимал его разумным речам. Окончив трапезу, старец на несколько часов предался отдыху, так как почти четыре дня не смыкал глаз. Но еще до восхода солнца он поспешно приказал заложить своих коней для того, чтобы в греческом стане никто их не заметил. Ахиллес спросил его, сколько дней понадобится на погребение Гектора, обещая во все это время не делать нападения. «О, Ахиллес! — отвечал Приам, — если ты хочешь оказать нам почтение, то дай нам девять дней, чтобы оплакать умершего и приготовиться к его погребению. На десятый день мы предадим тело сожжению, на одиннадцатый соорудим гробницу, а на двенадцатый начинай снова войну, если только война неизбежна».

 

Ахиллес согласился на все и отпустил старца, который поспешил в город, где и был встречен радостными криками, так как троянцы, и не без основания, опасались за его жизнь. Девять дней продолжался вопль плачущих жен, на десятый день тело Гектора было предано сожжению. Пепел и кости его собрали и положили в золотую урну и воздвигли в честь его за городом высокий могильный холм. Ни один грек не нарушил печального торжества, закончившегося пиром во дворце; при этом были принесены установленные жертвы богам.

 

Но и мощный Ахиллес нашел свою смерть под стенами Трои. При рождении мать Ахиллеса, Фетида, окунула его в воды подземной реки Стикс, чтобы сделать своего сына неуязвимым, но слабым местом его оказалась пятка, за которую держала его мать во время купания. Именно в это место и поразил его стрелою Парис. За вооружение Ахиллеса разгорелся страшный спор между Одиссеем и Аяксом Саламинским. Оружие было присуждено Одиссею, Аякс был страшно оскорблен этим, сошел с ума и лишил себя жизни.

 

Наконец город был взят, благодаря хитрости Одиссея. Подвиг этот он совершил вместе с Диомедом. Они переодетые пробрались в Трою и похитили Палладиум — древнюю статую богини Афины — Паллады, покровительницу города, зная предсказание оракула, что Троя будет благоденствовать до тех пор, пока в ее стенах будет находиться эта статуя. По совету же Одиссея был сооружен деревянный конь. После того, как в него спрятались тридцать отборных воинов, конь был оставлен в греческом стане, а греки притворились, что уходят и отплыли на кораблях за ближайший мыс. Троянский жрец Аполлона, Лаокоон, убеждал их не ввозить в город коня. Но тут из моря появились две змеи, обвились вокруг него и двух его сыновей и задушили их. Троянцы восприняли это как божественное знамение и втащили в город «дар данайцев» для посвящения его богам. Ночью воины вышли из коня и отворили городские ворота для того, чтобы впустить туда греков. Началась страшная резня и грабеж. Приам пал у алтаря Зевса. Бесчисленное множество пленных было уведено в рабство, в том числе и неутешная мать Гектора Гекуба с ее дочерьми. Красивейшая из них, прорицательница Кассандра, предсказавшая окончательное падение Трои, была притащена Аяксом Локридским в добычу Агамемнону. Менелай отыскал в Трое Елену и, снова прельщенный и покоренный ее красотой, взял ее к себе. Троянский герой Эней вынес своего отца Анхиза на собственных плечах из пылавшего города и должен был спасаться бегством в Италию.

 

 

 

е) Возвращение греков после разорения Трои.

 Большие бедствия пришлось испытать разрушителям Трои на обратном пути. Уже при самом отправлении между предводителями возник спор о возвратном пути, они разделились и направились в разные стороны.

 

 Жестокие бури уничтожили множество кораблей и большая половина союзного войска погибла. Некоторые же были так далеко отнесены от цели путешествия, что попали в неведомые моря, даже к берегам Африки и Сицилии, блуждали многие годы и должны были вынести невыразимые бедствия. Большая часть их, вместо радостной встречи, нашла у себя дома беспорядок и несчастье. Так случилось с Агамемноном. Во время его отсутствия его жена Клитемнестра вышла замуж за Эгисфа. Эгисф не пожелал возвратить ни жену, ни власть, и нарушительнице супружеской верности ничего более не оставалось делать, как принять участие в его планах. Они решили, тщательно скрыв свой замысел от Агамемнона, принять его как можно ласковее и убить в самый день прибытия в то время, когда он будет освежать себя теплой баней. Несчастный, ничего не предчувствуя, вступил в желанное жилище, и в ту самую минуту, когда, желая выйти из бани, попросил себе чистую одежду, Клитемнестра накинула ее ему на голову, а скрытый за дверью Эгисф убил Агамемнона топором.

 

Особенно много бед пришлось перенести на обратном пути Одиссею. Его приключения описал Гомер в поэме «Одиссея». Описание удивительных странствований этого героя может быть признано верной картиной образованности, образа жизни и географических познаний того времени, поэтому и представляет особенно важное значение для историка.

 

Сперва героя прибило к африканскому берегу, на котором рос такой лотос, отведав которого люди все забывали и отказывались возвращаться на родину. Потом бури загнали Одиссея в Сицилию к циклопам-людоедам.

 

 Отсюда попал он на остров, где жила волшебница Цирцея, превратившая некоторых спутников Одиссея в свиней. Достигнув конца земли, Одиссей спустился в подземное царство и говорил там с тенями своей матери и друзей. Затем он снова вернулся к Сицилии и в Сицилийском проливе преодолел опасный переход, где в проливе жили чудовища Сцилла и Харибда, которые длинными руками хватали спутников Одиссея и бросали их в свои пасти. Далее он проплыл мимо острова сирен. То были наполовину женщины, наполовину птицы, заманивавшие проезжавших сладостным пением к острову, где корабли разбивались о скалы и гибли. Предупрежденный заранее, Одиссей заклеил воском уши своим спутникам, а самого себя приказал привязать к мачте. Так он избежал обольстительного соблазна. В другой раз Зевс разбил его корабль молнией. Все спутники Одиссея утонули в море, а сам он, уцепившись за проплывающее мимо дерево, носился без пищи девять дней, пока не был выброшен волной на остров Огигию, где его ласково приняла прекрасная нимфа Калипсо, обрадовавшись, что, наконец, дождалась себе супруга, которого так давно желала. Она обещала своему гостю бессмертие и вечную юность, если он останется с нею навсегда. Но Одиссей каждое утро уходил на берег к шумящему морю, садился на землю, погружался в думы о своей верной супруге и сыне и проливал горькие слезы в тоске по ним. Хотя бы издали желал он увидеть еще раз голубые горы своего родного острова, хотя бы полюбоваться дымом, вьющимся над хижинами его, — и затем умереть! Семь лет продержала нимфа Одиссея в скалистой пещере и только по прошествии этого времени, по велению богов отпустила его.

 

Тогда Одиссей построил плот из срубленных им самим сосен, взошел на него и пустился один в неведомые моря на этом ненадежном судне. Семнадцать дней не видел он никакой земли, ничего, кроме неба и моря. Наконец на восемнадцатый день заметил он вдали остров Схерию, где жили феаки. Но прежде, чем добраться до него, ему пришлось выдержать еще одну бурю, разбившую его плот. До берега он добирался вплавь, борясь с неистовыми волнами. Здесь на ложе из сухих листьев отдохнул он от своих непомерных трудов и, получив корабль от царя феаков, отправился на родину.

 

Вот сухой и краткий перечень приключений Одиссея. Из поэмы мы приводим здесь подробнее те сцены, которые ярко рисуют быт и нравы того времени.

 

 

 

ж) Сцены из «Одиссеи».

 

Вооружась советами волшебницы Цирцеи, Одиссей нашел последний край земли, где находится вход в подземный мир. Он привязал свой корабль, сошел на берег и вышел на обширную равнину. Здесь вырыл он яму, принес в жертву двух черных овец и дал крови стечь в яму. Тотчас явилась целая толпа воздушных теней, «призрачных образов», по выражению Гомера. Только один слепец Тиресий, бывший некогда мудрым прорицателем в Фивах, сохранил и в подземном мире дар понимания и речи. Он первый выступил вперед со своим золотым прорицательским жезлом, выпил крови из ямы и обратился к Одиссею с предсказанием. За ним теснилось множество других теней старцев и детей, женщин и девиц. Все они хотели также испить крови, но Одиссей, по совету Цирцеи, не позволил им этого.


 Вдруг он заметил в толпе тень своей матери.

 

«О, Тиресий! — воскликнул он. — Ведь это моя мать. Но она, кажется, не узнает меня. Могу ли я беседовать с нею?»

 

Тиресий отвечал: «Если ты хочешь расспросить кого-нибудь из духов, то дай ему испить крови, и тогда к нему вернутся разум и дар слова. Кто же не выпьет крови, тот снова исчезнет, не произнеся ни одного слова».

 

Одиссей тотчас же подвел свою возлюбленную мать к крови, и она, испив ее, с радостным изумлением узнала своего сына. Он от нее узнал, что отец его, супруга и сын еще живы, но что она сама умерла с горя, ожидая сына. Тут призвал он тени друзей своих: Агамемнона, Ахиллеса, Патрокла и Аякса, дал им испить крови и заставил рассказать их о том, что с ними случилось. Они просили сообщить им о своих, но он не мог этого исполнить. Печально исчезли они после недолгой беседы.

 

Видел также Одиссей знаменитого героя древности Миноса, который и здесь судил мертвых; и Ориона, продолжавшего заниматься охотой. Видел он и страшные наказания, какие испытывались теми, которые некогда сопротивлялись богам. Данаиды наполняли водой бездонную бочку. Царь Сизиф Коринфский был обречен втаскивать на гору огромный камень, который лишь только дотаскивал он с величайшим трудом до вершины горы, в ту же минуту выскальзывал из рук и стремительно скатывался в самый низ. Тантал стоял по горло в воде, а над головой его свешивались роскошнейшие плоды. Но когда он, мучимый вечной жаждой, наклонялся или хотел протянуть руку к плодам, вода тотчас отступала, а ветви отодвигались, и несчастный тщетно томился. Титий, непобедимый исполин, приблизившийся однажды с преступным желанием к Лето, лежал скованный на земле, и два коршуна постоянно клевали ему печень, которая, как у Прометея, ежедневно вновь вырастала. Вся эта обитель подземного царства имела мрачный и печальный вид, и Одиссей очень обрадовался, когда вышел из нее на землю и снова увидел яркий свет солнца.


Однажды, как уже было рассказано выше, плот Одиссея был разбит, и он должен был искать спасения вплавь на одном острове. Усталый и совершенно обнаженный —ибо, чтобы легче было плыть, он сбросил свою одежду в море — вышел он на берег. Никого не видя вокруг, он направился к лесу и устроил там себе ложе из листьев. Зарывшись до самого подбородка в опавшие листья, Одиссей заснул. «Так прячет, — говорит Гомер, — живущий одиноко на удаленном от всякого соседства поле земледелец горящую головню в куче пепла для того, чтобы на другой день, когда ему понадобится огонь, не ходить за ним далеко, а найти еще горящие угли под золою».

 

На следующее утро случай привел сюда Навсикаю — дочь Алкиноя, царя феаков. Она приехала на колеснице со своими рабынями, чтобы выстирать шерстяные одежды своих братьев и длинные женские покрывала. Мать дала ей с собой корзинку со сладким пирожным, мех с вином и благоухающее масло для умащения волос после купанья.

 

Они приехали к берегу светлой реки, вблизи которой находились небольшие ямки, наполнявшиеся из ручья водою. Там они бросили в ямки платье, вскочили на него и стали мять ногами. Платье было выстирано и разложено для просушки на жарком солнце, на чистых камнях, отпряженные кони паслись поблизости. Девушки выкупались, умастили себе головы и расположились на траве, чтобы приняться за легкий завтрак, привезенный в корзинке. Потом, развеселившись, они сняли с себя покрывала и стали играть в мяч. Навсикая запела при этом песню.

 

Наконец к вечеру платье высохло, его собралиг сложили в корзину и поставили в колесницу; заложили коней и начали готовиться к отъезду. Но тут Навсикае вздумалось пошутить с одной из девушек. Она бросила в нее мячом, но промахнулась: красивый шерстяной мяч полетел далеко в воду. Девушки громко закричали и разбудили спавшего в листьях Одиссея. Проворно выскочил он из своего убежища, но чтобы не явиться во всей непристойности своей наготы, сорвал густую ветвь и прикрылся ею. Девушки, увидев незнакомца, покрытого приставшими к нему пожелтевшими листьями, с загрязненными морским илом руками и ногами, испуганно убежали. Только одна смелая Навсикая осталась на месте и прислушалась к умоляющим речам, с которыми обратился к ней Одиссей, находясь в почтительном отдалении. Речь его показалась такой разумной, жалобы звучали столь трогательно, просьбы были так скромны и почтительны, что он, несмотря на странную внешность, понравился ей. Одиссей просил ее указать ему дорогу в город и дать что-нибудь для прикрытия тела и заключил свою просьбу следующими словами: «Да ниспошлют тебе боги мужа по желанию твоего сердца и да благословят они вас на мир и согласие!»

 

 Навсикая позвала испуганных девушек, приказала им отвести чужеземца к месту купания и дать ему склянку с маслом и одну из самых лучших одежд. Много времени понадобилось Одиссею, чтобы чисто вымыться, но зато, когда, выкупавшись и умастив свои волосы, он явился одетый в чистое платье, то предстал в таком преображенном виде, что молодые девушки залюбовались его благородной наружностью. Они дали ему остатки кушанья и вина и, когда он вполне подкрепил себя пищей, Навсикая села в колесницу и ему велела следовать вместе с рабынями. Когда они приблизились по цветущим полям к городу, она посоветовала ему идти в город одному и другою дорогой, чтобы не подать повода к нареканию, если бы жители увидели ее, идущей по городу с чужеземцем. Затем она описала ему дворец своего отца и дала указания, как вести себя с ее родителями и другими предводителями. Затем она взмахнула кнутом и быстро поехала в город.

 

Вскоре вошел в город и Одиссей. Он еще издали заметил много кораблей в гавани и тотчас догадался, что будет иметь дело с мореходным народом. Войдя во дворец Алкиноя, он был поражен невиданным им никогда великолепием. Двери залов, столбы и замки — все блистало золотом и серебром. Вокруг стен стояли кресла, покрытые коврами; на них восседали феакские властители. Пятьдесят женщин прислуживали во дворце, одни из них вертели ручные мельницы, другие пряли и ткали. Сама царица Арета сидела в большой зале у пылающего очага за прялкой. Рядом восседал царь Алкиной. По совету Навсикаи, Одиссей обратился к царице. По обычаю просителей, он обнял ей колени и после краткого приветствия просил оказать ему ласковый прием и отправить его на корабле на родину. Затем в ожидании ответа он сел у очага в пепле, как следовало просителю.

 

Слова и осанка Одиссея понравились феакам и, так как они были ревностными почитателями богов и им хорошо были известны обязанности гостеприимства, то они и приняли его с благосклонностью. Сам царь подошел к нему, протянул руку, помог встать с пепла и подвел к окованному серебром креслу, с которого велел встать собственному своему сыну. Затем вошла рабыня с прекрасным золотым кувшином с водой и серебряным умывальником, полила Одиссею на руки воды и поставила перед ним столик. Степенная ключница положила на него хлеб, мясо и овощи, и прекрасный страдалец — Одиссей мог вполне насытиться. Царь Алкиной приказал виночерпию смешать вино с водой (древние не пили неразбавленное вино) и наполнить чаши присутствующих во славу Зевса — защитника просящих. Все вылили по нескольку капель на пол, а остальное выпили. Затем речь зашла о возвращении Одиссея на родину, а потом двенадцать властителей встали и пошли по домам. Остались только Одиссей, царь и царица. Рабыни убрали столы и остатки еды. Царица, уже давно заметившая, что тонкий шерстяной плащ на чужеземце принадлежит ей, спросила его об этом, и он рассказал ей историю своего кораблекрушения и похвалил доброту Навсикаи. Наконец, царица велела рабыням поставить в сенях кровать, положить на нее лучшие подушки, покрыть коврами, а вместо одеяла положить шерстяной плащ. Все это было исполнено. Рабыни проводили чужеземца со светильником в сени. Алкиной же с супругой удалился в опочивальню, находившуюся во внутренних покоях дворца.

 

Рано утром царь повел своего гостя на площадь, расположенную у гавани — место собраний у феаков. Здесь уже было бесчисленное множество народа. Гость и царь сели рядом на хорошо обтесанных камнях, и царь произнес речь, в которой предложил пятидесяти двум храбрейшим юношам снарядить большой корабль, чтобы выйти в море. При этом он обещал угостить их перед отправлением в своем дворце и тут же пригласил к себе двенадцать знатных феаков, чтобы еще раз почтить чужеземца.

 

Во дворце началея шумный пир. Царь приказал заколоть двенадцать овец, восемь свиней и двух быков. Виночерпий усердно исполнял свою должность. Был призван любимый певец, запевший после окончания трапезы под аккомпанемент арфы сказание о троянской войне. В песне часто произносилось имя Одиссея, но никто не подозревал, что этот знаменитый муж находится так близко. Только тогда, когда Одиссей во время пения закрыл свое лицо, царь заметил, что он, вероятно, принимал участие в опасной войне. Затем он приказал певцу замолчать и пригласил юношей устроить военные игры. Пирующие снова отправились на площадь, где молодые феаки показывали чужеземцу свое искусство и ловкость в кулачном бою, единоборстве, метании копий, прыжках и беге взапуски. В заключении сын царя Лаудамас вызвал Одиссея на единоборство, но тот отклонил это предложение под предлогом грусти и тоски по родине. Кто-то посмеялся над этой отговоркой и высказал мнение, что он, должно быть, не воин, а просто какой-нибудь хозяин купеческого судна, постоянно путешествующий. Одиссей пристыдил его сильною речью, сказал, что готов принять вызов всякого и при этом так сильно метнул тяжелый каменный диск, что тот далеко перелетел за цель. Тогда никто уже не отважился больше шутить над ним. Игры прекратились, певец запел веселую песню, под звуки которой некоторые юноши стали танцевать с удивительной ловкостью. Каждый из двенадцати феакских властителей подарил благородному и умному чужеземцу верхнюю и нижнюю одежду, обе шерстяные и без рукавов. Насмешник смиренно подошел к Одиссею и поднес ему в подарок в знак примирения свой меч с серебряной рукояткой и в ножнах из слоновой кости, сопровождая подарок следующими дружескими словами: «Не сердись! И если между нами случилась какая неприятность, то пусть буря развеет ее. Да помогут тебе боги после столь продолжительных бедствий снова увидеть отечество и супругу».

 

Одиссей отвечал на такое пожелание также дружески, взял меч и опоясался им. К вечеру все воротились во дворец, где Одиссей получил все подарки уложенными в дорогой ящик, который он обвязал искусным узлом. Затем ключница проводила его в теплую баню, приготовленную рабынями. Вымывшись и умастив себе волосы, он хотел снова идти в залу, как увидел добрую Навсикаю, стыдливо стоявшую у дверей. В то время не было в обычае, чтобы молодые женщины и девушки участвовали в собрании мужчин, поэтому Навсикая тайно сошла вниз из своей верхней комнаты, чтобы еще раз пожелать понравившемуся ей чужеземцу доброго пути. «Прощай, чужеземец, — сказала она едва слышно, — и вспоминай иногда обо мне на своей родине». «О, Навсикая, — отвечал Одиссей, — ежедневно буду благословлять тебя, как богиню, в сердце моем: ты спасла мне жизнь, милая дева».

 

Когда он вошел в залу, уже была роздана жареная свинина и подано вино, смешанное с водой. Чтобы почтить гостя, ему подали большой, жирный кусок, вырезанный из хребта. Певец снова запел о Трое, слушатели снова восхищались, один только Одиссей плакал. Царь приказал прекратить пение и только теперь спросил у гостя его имя и откуда он родом. Тогда герой начал рассказывать о своих приключениях, и слушатели были так изумлены, что в один голос просили его остаться у них подольше. Он согласился и за это получил в подарок от каждого властителя еще по золотой чаше и медному котлу с треножником. На следующее утро все подарки были принесены на корабль, и сам Алкиной тщательно уложил их под скамьями гребцов. На прощанье был заколот еще один бык, и бедро его, по тогдашнему обычаю, сожжено на алтаре в жертву Зевсу. Все присутствующие приносили жертву вином и пили его. Одиссей пожелал своим гостеприимцам всех благ и, выпив вина из чаши, передал ее благородной царице и с чувством сказал: «Будь всегда здорова, царица, пока не настигнут тебя старость и смерть, неизбежный удел каждого человека. Расстаюсь с тобой, преисполненный благодарности. Будь счастлива в этом дворце вместе с милыми твоими детьми, с народом и с Алкиноем, супругом твоим!»

 

Одиссей вышел, за ним последовали три рабыни с едой, вином и мягкими одеялами, которыми они покрыли подушки в кормовой части корабля, и здесь же поставили кушанья. Герой лег на подушки и заснул; гребцы же, сидя на скамьях, рассекали веслами море. Была светлая ночь. Корабль тихо скользил по гладкой поверхности моря, и спящий герой быстро приближался к милому отечеству.


Отечеством Одиссея был остров Итака, как было сказано выше, находящийся к западу от Акарнании. Здесь, как и у феаков, было несколько родовых вождей, но главою их всех был Одиссей. Так как он уже почти двадцать лет был в отсутствии, на острове воцарился величайший беспорядок, и вожди, в особенности молодые, неистовствовали с наглой дерзостью. Мать Одиссея умерла с горя, а престарелый отец Лаэрт жил вдали от города, возделывая свой виноградник. Благородная супруга Одиссея Пенелопа проводила жизнь в слезах, оплакивая отсутствующего супруга и расхищение своего богатого дома. Она была прекрасна, богата, умна и благонравна, и все это побуждало многих искать ее руки, так как никто уже не верил в возможность возвращения Одиссея. Женихи требовали, чтобы благородная женщина вернулась к своему отцу и вышла замуж за того, кого сама выберет, остальные же уступят. Но Пенелопа продолжала хранить в своем сердце образ благородного Одиссея и отвергала вступление во второй брак. Этим она еще больше раздражала заносчивых искателей ее руки.

 

 «Хорошо же, — говорили они упрямо, — мы все-таки принудим тебя к этому. Каждый день мы будем пировать в твоем дворце, пользоваться твоими стадами и плодами и пить твое вино, пока ты не согласишься выйти замуж за кого-либо из нас». И с этого дня обширный дворец Одиссея всегда был полон дерзкими бражниками, истреблявшими его добро. Когда стало известно, что в этом доме всегда можно было найти веселое общество и свободный доступ в него, то охотников до пиров находилось все больше и больше; и хотя все они величали себя женихами, но не было среди них ни одного, который был бы достоин жениться на Пенелопе. С самого острова Итаки женихов было двенадцать, с соседнего острова Дулихия — пятьдесят два, из Сама — двадцать четыре и десять из Закинфа. Всех их сопровождали рабы, повара, вестники и певцы. Эта бесстыдная толпа более, чем в сто человек, три года хозяйничала в чужом доме и пировала за чужой счет. Они являлись утром; пастухи должны были пригонять быков, свиней и коз, служанки приносить хлеб и кушанья, а слуги вино. Начинался пир, шум и игры, а вечером женихи расходились по домам. Все это должна была переносить бедная Пенелопа, и не было никого, кто мог бы заступиться за нее. Единственный ее сын Телемах был еще слабым юношей, да и, если бы он был в полной силе, что мог он сделать один против ста? День и ночь сидела бедная женщина в своей комнате с прислужницами и плакала. Когда же она появлялась в общей зале, то не могла считать себя в безопасности среди дикого буйства бесновавшейся толпы. Чтобы избавиться от притязаний женихов, Пенелопа придумала хитрость. «Послушайте, — обратилась она к женихам, — я начну ткать полотно на саван престарелому Лаэрту; работа эта займет много времени. Обещайте оставить меня в покое, пока я ее не кончу, и я исполню ваше желание». Женихи согласились, и Пенелопа начала ткать, но по ночам распускала всю искусную дневную работу, и таким образом тканье никогда не кончалось. Когда женихи узнали об этом, они стали неистовствовать еще сильнее.

 

Верная супруга и ее сын все еще питали себя надеждой увидеть пропавшего. Они расспрашивали всех путешественников, не слыхал ли кто из них чего-нибудь об Одиссее, но все розыски их оставались тщетны. Тогда богиня Афина внушила юному Телемаху мысль посетить героев, бывших с его отцом под стенами Трои. От них он рассчитывал получить наиболее верные сведения о том, по какой дороге отправился Одиссей, и можно ли еще надеяться на его возвращение. Он ничего не сказал матери о своем намерении, чтобы не огорчать ее, но открылся только старой домоправительнице, снабдившей его вином и мукой в кожаных и глиняных сосудах. Один приятель уступил ему корабль, а двенадцать ловких юношей тотчас же согласились сопутствовать ему в качестве гребцов. К вечеру все они собрались на берегу, поставили сосновую мачту, укрепили ее веревками, привязали прочными ремнями парус, сели на скамьи, отвязали корабль и, принеся в жертву богам вина, радостно пустились в море.

 

На следующее утро они достигли Пилосской гавани в области Мессении, на западном берегу Пелопоннеса. Здесь жил престарелый Нестор, пользовавшийся среди троянских героев уважением за свои лета и мудрость. В это время он со своими друзьями приносил великую жертву Посейдону, которая называлась «гекатомба», то есть жертва в сто быков. Телемах сошел с корабля со своими спутниками, убравшими парус и крепко привязавшими корабль к берегу.

 

Телемах нашел пилосских мужей сидевшими на морском берегу девятью длинными рядами и вкушавшими мясо принесенных в жертву быков. В каждом ряду помещалось по пятисот человек. В честь божества были принесены в жертву и сожжены очищенные от кожи ноги, обмазанные толстым слоем жира. Остальное мясо было изжарено на копьях самими присутствовавшими, евшими его прямо руками. Телемах также получил свою часть после того, как он приветствовал собрание. Он сел на разостланной коже и принес жертву вином. По окончании трапезы Нестор спросил у своего гостя, кто он такой. Телемах рассказал ему свое семейное горе и что он собирает сведения об отце. Словоохотливый старик долго рассказывал ему о Трое и о своем возвратном пути, но ничего не знал об Одиссее, так как уехал раньше него. Он посоветовал Телемаху отправиться в Спарту, где жили Менелай и Елена, которые, может быть, могли доставить ему более верные сведения. «Если хочешь, — сказал Нестор, — ехать туда сухим путем, я дам тебе колесницу, коней и моих сыновей, которые для безопасности будут сопровождать тебя туда и обратно».

 

 Между разговорами наступил вечер. Гости отправились к жертвенной трапезе после того, как слуги полили каждому на руки воды и подали кубок вина для жертвоприношения. Придя во дворец, они сели рядом в обширной зале на великолепных креслах. Старец обнес вином присутствующих. Затем Телемаха отвели в сени, где ему была приготовлена постель рядом с Писистратом, младшим сыном Нестора. Женатые же сыновья и отец спали во внутренних покоях дворца.

 

Утром старец сидел на гладком камне у ворот дворца; вокруг него собрались любимые сыновья и множество рабов. Он дал обет принести в жертву Афине корову с позлащенными рогами и теперь готовился исполнить свое обещание. Спутники Телемаха тоже явились с корабля по приглашению Нестора. Пришел и кузнец с молотком, наковальней и щипцами и обложил золотом рога молодой коровы. Двое из сыновей царя повели телицу к жертвеннику, третий подошел с тазом и корзиной, полной ячменя, четвертый держал в руках острую секиру, а пятый сосуд для принятия крови.

 

Нестор умыл руки, рассыпал освященный ячмень, обстриг телице на лбу волосы и бросил их в огонь. Затем выступил вперед четвертый сын и нанес удар. Острая секира перерезала становую жилу, и животное повалилось. Тогда сыновья совершили жертву: они разрубили телицу, поспешно отрезали ноги, обмазали их жиром и покрыли кусками мяса. Между тем, как жертва горела на огне, старец окропил ее немного красным вином, а молодые люди стояли кругом с железными вилами, чтобы поворачивать ее по мере надобности.

 

Остальное мясо было тут же изжарено на завтрак присутствующим. Пришел и Телемах, которого младшая дочь Нестора между тем вымыла в бане, умастила и одела в тунику и плащ. В стоявшем посередине большом медном котле было налито вино с водой, и из него каждый почерпнул себе полную чашу и пил ее с обычными обрядами. Затем стали готовиться к отправлению Телемаха. Была заложена колесница, ключница положила в нее съестные припасы, и затем в нее сели Телемах и младший сын Нестора, Писистрат. Писистрат взял в руки вожжи и пустил лошадей. Вечером прибыли они в Феры и переночевали там. Следующим вечером они приехали в Спарту и безмолвно остановились у ворот дворца знаменитого Менелая.

 

Менелай в это время праздновал сразу две свадьбы: сына и дочери. Пир, пение и пляски до того наполняли залу, что прибытие колесницы было замечено только тогда, когда раб доложил об этом Менелаю. Тот приказал тотчас отпрячь лошадей и привязать их к яслям. Обоих же гостей радушно принял в своем великолепном жилище. Служанки отвели их в баню и умастили; затем они вернулись в залу и сели рядом с Менелаем. Одна из прислужниц пришла с тазом и кувшином, подала им умыть руки, а потом поставила перед каждым маленький столик, заставленный хлебом, зеленью и мясом. Сам Менелай от себя прибавил почетный жареный кусок жирного хребта, и молодые люди стали есть, дивясь великолепию дворца, ибо Менелай возвратился из-под стен Трои с богатейшей добычей и самыми дорогими дарами. Когда хозяин начал рассказывать о своем путешествии и упомянул имя Одиссея, Телемах закрыл лицо багряным плащом, и Менелай, не спросивший еще его имени, догадался, кто он такой.

 

В это время вошла Елена, виновница бедственной войны, и тотчас узнала по сходству лица Одиссеева сына. Окруженный истинным сочувствием, он рассказал, что делают в его доме искатели руки Пенелопы. Тогда Менелай вскричал: «Как львица терзает детенышей серны, которых, возвратившись к себе, находит в своем логовище, так и Одиссей растерзает нечестивцев, когда вернется в свое отечество!» Друзья еще долго изъявляли свое сожаление о судьбе благородного героя. Менелай сообщил о нем Телемаху только то, что ему однажды предсказал морской бог Протей, умевший принимать на себя все образы, даже огня и воды: «Одиссей снова увидит свое отечество после десятилетнего странствия и возвратится без спутников».

 

Юный Телемах удовольствовался этим сведением и собрался возвратиться домой, несмотря на то, что Менелай и Елена старались удержать его при себе. Обрадованный приятным посещением, богатый хозяин подарил Телемаху трех великолепных коней, колесницу и золотую чашу. Юноша отказался от коней и колесницы, так как лошади не были пригодны для гористой местности Итаки. Взамен них Менелай подарил ему прекрасный серебряный кубок с золотым ободком искусной финикийской работы. По окончании жертвенной трапезы оба чужеземные юноши легли спать в сводчатой галерее перед дворцом, где рабыни приготовили красивые парадные постели с роскошными подушками и мягкими одеялами. На другой день утром после жертвоприношения Телемах и Писистрат сели в колесницу, а Менелай и Елена проводили их до ворот. Тут поднялся орел с гусем в когтях, и Елена истолковала это как благоприятное предзнаменование гибели женихов.

 

 Обрадованные таким предсказанием юноши пустились в обратный путь. Они поехали через Феры в Пилос, где Телемах, не заезжая в дом Нестора, поспешил на корабль к своим спутникам, которые тотчас поставили мачту, подняли парус и отвязали судно от берегового утеса. В тихую ночь поплыли они по гладкой поверхности моря к Итаке, но при этом держали путь в сторону и направлялись к северному берегу, потому что женихи Пенелопы на другом корабле подстерегали Телемаха, чтобы убить его, но покровительница Телемаха Афина предупредила его во сне об опасности.

 

Одиссей еще крепко спал на корабле феаков, когда гребцы на утренней заре направляли путь к Итаке. Не желая тревожить его сладкого сна, они бережно снесли его на берег, положили возле него дорогие подарки и не медля отправились назад в Схерию. Проснувшись и увидя себя одного между сундуками, кубками и треножниками, Одиссей испустил жалобный стон: несчастный не узнал родины, так как густой туман скрывал окрестность. Тогда на помощь ему явилась богиня Афина. Она предстала в образе прекрасного молодого пастуха, рассказала ему о страданиях его супруги и об отсутствии сына и побудила его истребить надменных женихов сперва хитростью, а потом силой. Она помогла ему спрятать подарки в пещере и, коснувшись его своим посохом, превратила цветущего мужа в грязного старика с плешивой головой, гноящимися глазами и слабыми членами. Его нарядная одежда заменилась оборванным нищенским рубищем из вытертой оленьей шкуры, в руках у него очутился посох, ветхая сума из веревочной перевязи висела через плечо.

 

 В таком наряде пошел великий страдалец Одиссей через лесистые горы и, по указанию Афины, остановился у жилища старого Эвмея. Этот Эвмей происходил из царского рода и в детстве вместе со своей нянькой был похищен финикийскими морскими разбойниками, продан в рабство в далекие страны и наконец куплен Одиссеем и сделан им надсмотрщиком над свиными стадами. Стада эти имели загоны вдали от города, и возле них стояло жилище свинопаса. Он вместе с работниками охранял и пас стада.

 

Свинопас Эвмей был человек честный, умный и всей душой преданный своему господину Одиссею. Всякий раз, когда ему приходилось посылать для женихов в город свиней, он негодовал на такое бесчинство и оплакивал своего господина, считая его давно погибшим. В то самое время, когда он сидел на пороге хижины и вырезывал себе из бычьей кожи пару сандалий, привязывавшихся к ногам ремнями, вдруг залаяли собаки. Он поспешно бросил кожу, заставил собак замолчать и пригласил незнакомца в хижину, затем постлал на свое ложе из листьев козью шкуру и усадил на нее гостя. Потом он заколол пару поросят, посыпал их мукой, зажарил на копье, налил в деревянную чашу вина с водою и все это радушно поставил перед гостем, который, принеся вместе с ним жертву, принялся за трапезу. В беседе Эвмей описал несчастье царского дома на Итаке.

 

Когда же Одиссею, по обычаю того времени, после трапезы следовало рассказать о себе, он выдал себя за сына критского владыки, сказал, что он недавно видел Одиссея, который, вероятно, находится на пути в Итаку, а может быть, даже и возвратился. Эвг мей этому не поверил.

 

Когда воротились со стадами пастухи, Эвмей убил откормленную свинью, чтобы почтить гостя. После ужина пастухи улеглись спать. Эвмей приготовил Одиссею постель из козьих шкур у очага и покрыл ее своим косматым плащом. Сам же он, вооружившись мечом и копьем, вышел из хижины и лег спать под нависшей скалой вблизи стада.

 

Одиссей собирался войти в город в образе нищего, пробраться в свой дом, принять должность слуги и таким образом ознакомиться с тем, что там происходит. Но старик не соглашался с этим планом: «Поверь, такие люди, как ты, не могут быть им слугами; им прислуживают молодые люди в красивых одеждах, умращённые благовониями. Хорош ты там будешь! Нет, друг, оставайся-ка лучше здесь, пока не вернется Телемах. Он, наверное, снабдит тебя платьем и отправит на корабле, куда просится твое сердце».

 

И в самом деле, вскоре в хижину пастуха вошел цветущий Телемах. Темные волосы его блистали от умащения, красивая широкая одежда облегала его стан, на ногах были сандалии, а в руке длинный посох. Он только что вернулся из своей поездки и, прежде чем войти в город, он хотел побеседовать с верным Эвмеем. Собаки ласково бросились к нему, а свинопас обнял царского сына с радостными слезами. Как бы хотелось и отцу обнять сына! Но бедный нищий не смел выказать себя. Напротив, он почтительно встал перед своим сыном и хотел уступить ему свое место. Но юноша удержал его и ласково сказал: «Сиди, старичок, мы найдем себе место, хозяин и меня где-нибудь пристроит».

 

«Что это за человек?» — спросил он у свинопаса.

 

«Он с острова Крита, — отвечал пастух, — пришел как проситель и надеется на твое милосердие».

 

«Мне жаль его, — ответил юноша, — но ты знаешь, что происходит в моем доме. Я не могу приютить его у себя, потому что женихи будут над ним смеяться, а это огорчит меня. Я лучше пришлю ему кушанья и платье сюда, чтобы он не сделался тебе в тягость. А теперь сходи к моей матери и скажи ей потихоньку, что я благополучно вернулся из Пилоса. Я же останусь здесь, пока ты не вернешься».

 

Свинопас привязал к ногам сандалии, взял в руки посох и отправился в путь. Дорога в город была длинная, и отец с сыном долго оставались в хижине одни. И тут Одиссей открылся Телемаху. Как забилось сердце восхищенного юноши на груди милого, давно ожидаемого им родителя!

 

Но теперь не время было предаваться жалобам и восторгам. Одиссей поспешно сообщил своему сыну давно задуманное им намерение собственноручно расправиться со всеми надменными женихами. Юноша испугался столь смелого предприятия, но отец ободрил его и приказал хранить молчание. Никто, кроме их двоих, не должен знать, кто он в действительности, когда на следующий день он явится в виде нищего.

 

Они обо всем договорились, и благоразумный сын твердо запечатлел в памяти слова родителя. Возвратился свинопас, и Телемах пошел в город и предстал здравым и невредимым пред женихами, досадовавшими, что посланный ими разбойничий корабль не захватил его. Они бы умертвили его всенародно, если бы не опасались народного мщения.

 

На следующий день Одиссей, покрытый рубищем, в сопровождении свинопаса отправился в путь. Уже дорогой ему пришлось предвкусить то, что ожидало его дома. Когда они проходили по гористой тропинке мимо устроенного в тополевой роще колодца, к которому девушки приходили ежедневно за водой, пристал к ним козопас Мелантий, приятель женихов, и стал осыпать покрытого рубищем царя ругательствами и пинками, пока они не дошли до ворот Одиссеева дворца. Там их встретил запах жереного мяса.

 

У ворот произошла трогательная сцена верности. На дворе, на навозной куче лежала старая собака Аргос, некогда вскормленная Одиссеем. Дряхлая, всеми брошенная и пожираемая паразитами, она давно уже едва волочила ноги и была теперь при последнем издыхании. Она узнала старого господина, завиляла хвостом и хотела подползти к нему, но силы ей изменили. Она вдохнула в себя еще раз запах своего благодетеля и издохла. Одиссей скрытно отер слезу и вошел в дом.

 

Здесь вдоль длинных стен на стульях, покрытых кожами, сидели сто женихов; ноги их покоились на деревянных скамеечках, перед каждым стоял столик с хлебом и жареным мясом. Тарелок у них не было. Гонцы и прочие слуги бегали взад и вперед, прислуживая пирующим. Посередине комнаты стоял огромный медный чан, наполненный вином, смешанным с водою, из которого слуги наполняли кубки. Певец пел во время обеда. У столбов, подпирающих стены комнаты, были поставлены стойки для копий, остальное оружие висело по стенам; Одиссей, как просящий помощи, сел на пороге. Женихи разгневались на покрытого рубищем пришельца и осыпали ругательствами свинопаса за то, что тот привел его. Злой козопас Мелантий также не переставал издеваться над несчастным. Чужеземец стал обходить всех гостей и просить милостыни, и каждый клал в его жалкую суму кусок хлеба и мяса. Один Антиной, самый гордый из всех, не дал ему ничего. Другой со смехом кинул в него коровьим копытом. Даже прислужницы издевались над ним и провожали его оскорбительными словами.

 

Все переносил царь с величайшим терпением, но в душе сгорал от негодования и ждал приближения минуты мщения. Пенелопа, решившись, наконец, предложить искателям ее руки окончательное условие, вошла со своими прислужницами в залу и сказала: «Слушайте! В оружейной лежит любимый лук моего супруга Одиссея с колчаном, наполненным стрелами. Он без труда, пустив издали стрелу, попадал в ушки двенадцати железных секир, поставленных одна за другой. Предлагаю вам завтра испытать эту игру, и кто попадет, подарки того я принимаю и соглашусь стать его супругой, чтобы не расхищалось таким постыдным образом имущество моего благородного сына Телемаха.

 

Это показалось Одиссею удобным предлогом для мщения. В тот же вечер, когда женихи удалились, он вместе с сыном вынес из залы все оружие и запер его в одной из верхних комнат. Только два меча, два копья и два шлема оставили они для себя и спрятали их в зале. Свинопасу Эвмею и еще одному столь же преданному скотопасу, узнавшему царя по рубцу на колене, было объяснено все, и они обещали верную помощь.


 Когда на следующее утро женихи снова явились, Телемах вбил в пол залы двенадцать секир в ряд и подал лук Антиною. Но сколь ни считал себя сильным этот надменный жених, он не мог натянуть лук. Тогда лук взял Эвримах, после него самый гордый, кинувший скамейкой в Одиссея в первый день его появления. Он намазал лук жиром и стал держать его над огнем, но также не смог натянуть его. Столь же безуспешно пробовали на нем свою силу и остальные. «Оставим пока» — воскликнули они, наконец, — завтра мы снова попытаемся. Сегодня же мы хотим пировать». Совет этот понравился всем, и скоро все столы были заставлены жареным мясом.

 

«Подайте и мне лук», — попросил Одиссей со своего места на пороге.

 

Женихи засмеялись и закричали: «Не хочешь ли и ты искать руки прекрасной Пенелопы?» «Берегись, — произнес нищий, — подайте же его сюда!» Женихи сочли это неприличным и рассердились. Но Телемах сказал: «Лук мой, и я могу его дать кому хочу. Возьми его, старик».

 

Одиссей взял издавна знакомый ему лук, легко натянул его, и стрела, звеня, полетела сквозь ушки. Все пришли в изумление. Царь дал знак свинопасу и другому пастуху и произнес: «Теперь смотрите! Избираю себе цель, в какую не попадал еще ни один стрелок». И в это самое мгновение стрела пронзила горло Антиною; пораженный, он упал и увлек в падении стол, уставленный вином и яствами.

 

Гости вскочили и бросились к стенам, но на них не висело больше оружия. Они все еще думали, что старик нечаянно убил Антиноя, как вдруг Одиссей с яростным взглядом закричал страшным голосом: «Псы! Вы воображали, что я уже не вернусь на родину и потому расхищали мое имущество, принуждали служить себе моих слуг, терзали мою верную супругу брачными предложениями, когда я еще жив! Вы не боялись ни богов, ни людей! Зато теперь настал час вашей смерти!»

 

 Все ужаснулись, потому что грозный герой опять натянул свой лук. Телемах, вооружившись мечом, надев шлем и взяв щит, принес такие же доспехи и отцу, а свинопас и верный скотопас, заперев все двери, вошли также вооруженные. Все женихи стояли безоружные и безмолвные. Один Эвримах произнес: «Справедливо порицаешь ты, господин, их поступки, ибо здесь произошло много беззаконного. Но тот, кто был всему виною, горец, домогавшийся не только твоей супруги, но и власти над Итакой, уже лежит пораженный. Пощади нас, остальных. Мы вознаградим тебя за все убытки и дадим столько скота, меди и золота, сколько потребуешь». «Нет, Эвримах, — отвечал разгневанный царь, — если.бы вы принесли мне все ваше достояние, то и тогда рука моя не отдохнула бы, пока все вы не поплатитесь мне завашу дерзость. Готовьтесь к битве со мною! Надеюсь, никто из вас не уйдет от меня!»

 

Эвримах в отчаянии бросился на него с мечом, но смертоносная стрела Одиссея пронзила ему грудь, и он упал, опрокинув на себя стол и стулья. Тогда Одиссей стал поражать женихов одного за другим, а когда вышли все стрелы, устремился на них с копьем. Телемах и оба пастуха мужественно поддержали его. Женихи все еще стояли, пораженные внезапным ужасом. Но вот вероломному козопасу Мелантию удалось достать их оружие, и они кинулись на Одиссея со своими острыми копьями. Но Афина защитила и его, и Телемаха так, что удары женихов не попадали в них, между тем как сам Одиссей с быстротою молнии повергал их на землю одного за другим.

 

Вероломный козопас еще раз пробрался наверх, чтобы достать новое оружие. Но оба верных пастуха поспешно бросились вслед за ним, скрутили ему руки и ноги и при помощи толстой веревки втащили его на столб, и он повис там, испытывая страшные мучения.

 

 Затем они снова сошли вниз, где битва свирепствовала ещё ужаснее. Женихи, доведенные до крайнего отчаяния, устремили все копья на мстителя. Один из пастухов убил того жениха, который несколько дней назад бросил в нищего коровьим копытом, а мужественный свинопас поверг другого.

 

Остальные женихи, чтобы избежать ударов, как испуганные петухи в ужасе бегали по зале, пока не пали, пораженные копьями Одиссея и Телемаха. Пощажены были только двое: певец Фемий, певший за обедом по принуждению, и один верный гонец, по просьбе юного Телемаха. Услышав ходатайство юноши, дрожащий гонец выполз из-под скамьи и сбросил с себя коровью шкуру, под которой он скрывался. Одиссей выслал их обоих за дверь, а Телемаху приказал позвать старую верную ключницу, державшую до тех пор под замком пятьдесять прислужниц. Старуха обрадовалась при виде залитого кровью пола и груды мертвых тел.

 

Тогда Одиссей произнес следующие прекрасные слова: «Радуйся, матушка, в душе торжеству правого дела, но остерегись выражать свою радость слишком громогласно, ибо грешно радоваться смерти».

 

Затем ключница должна была указать прислужниц, находящихся на стороне женихов. Таких оказалось двенадцать, и Телемах с обоими пастухами приняли на себя гнусную обязанность повесить их всех вместе в одной из отдаленных частей дома. Козопас был постыдно изувечен и умер мучительной смертью.

 

Одиссей и Телемах, властители Итаки, взяли метлы и лопаты и вместе с обоими пастухами (до такой степени в то время не было еще известно презрение к простому труду) очистили окровавленную залу, после того как из нее вытащили во двор мертвых и свалили их тела в одну кучу. Прислужницы вымыли столы и скамьи, а в заключение царь окурил все помещение серой. Божество на все это время ниспослало на испуганную Пенелопу благодетельный крепкий сон, так что она, находясь в верхней комнате, ничего не знала о происходившем кровопролитии. Теперь ключница позвала ее вниз и все ей рассказала. Она содрогнулась при мысли, что должна обнять в образе морщинистого нищего своего супруга. Но он в это время сходил в баню, вымылся и умастил себя. Афина снова коснулась его своим посохом, и Одиссей, прекрасный, как бог, с блестящими, длинными локонами, в багряной одежде предстал перед изумленным взором супруги. Тогда узнала его верная Пенелопа и бросилась на грудь любимого супруга, двадцать лет с нею разлученного.

 

 

 

 

 3. Переселение дорян. Колонии

 

 

 (1100 г. до Р. X.).

 

 

 Троянская война, закончившаяся уничтожением Трои, после возвращения победоносных греков на родину нисколько не повела к более тесному сближению Азии и Европы. Но стоило грекам один раз ознакомиться с плодородными берегами Азии, и они уже стали сюда стремиться. В скором времени вся приморская полоса Азии покрылась греческими городами, потому что многие эллины вынуждены были покинуть свое отечество и искать себе пристанище на азиатском берегу. Это произошло по причине великого переворота, который сначала коснулся непосредственно только одного Пелопоннеса, но потом распространился и на все греческие племена.

 

То было знаменитое переселение дорян, известное под именем «возвращения Гераклидов», так как во главе переселенцев стояли мнимые потомки Геракла. В сказании об этом событии, смешанном с мифическими преданиями, были попытки доказать законность овладения Пелопоннесом дорянами. Они считали себя потомками Геракла, а отец Геракла, Амфитрион, когда-то владел Микенами, но из-за умышленного убийства вынужден был покинуть свое государство и бежать в Фивы. Сын его Геракл, воспитанный в Фивах, ничего не сделал для возвращения отцовского государства, но вместо того, долго служил фиванскому царю Эврисфею и по его приказанию совершил двенадцать подвигов.

 

Но сыновья Геракла предъявили свои права к Пелопидам, которые, происходя от упомянутого выше Пелопса, благодаря брачным союзам подчинили своей власти не только микенское государство, но и весь Пелопоннес. После нескольких тщетных попыток правнукам Геракла: Темену, Кресфонту и Аристодему, поддержанным этолийцами и другими племенами, через восемьдесят лет после троянской войны удалось вторгнуться в Пелопоннес. Сначала они пытались сделать это из Коринфа через Истмийский перешеек, но, наконец, следуя совету Дельфийского оракула, переплыли залив на кораблях, высадились в Ахайе и затем направились дальше. Они подчинили своей власти весь Пелопоннес, за исключением Аркадии, сохранившей независимость благодаря гористой местности и благоразумию своего царя.

 

Победители разделили между собой по жребию покоренную страну и образовали три новых государства: Мессению получил Кресфонт, Аргос достался Темену, а Лакония двум братьям-близнецам, сыновьям умершего в походе Аристодема — Эврисфену и Проклу. Элиду они отдали во владение своему союзнику, этолийцу Оксилу. Аргосские Гераклиды завоевали пограничные городские округа: Сикион, Флиус, Трезен, Эпидавр. Один из внуков Геракла Алет с дружиной дорян завоевал Коринф. Только Пелопиду Тизамену, изгнанному из своего государства, удалось снова вытеснить ионян из Ахайи и основать здесь свое государство. Остальные коренные жители Пелопоннеса в скором времени должны были, особенно в Спарте, подчиниться на весьма тяжких условиях власти новых победителей — дорян или выселиться. Именно так поступили вытесненные из Ахайи ионяне, которые и направились в Аттику. Эти беглецы, лишенные своих жилищ, в конце концов покинули свое отечество и основали столь важные для греческой истории греческие колонии в Малой Азии. Эти колонии простирались от мыса Триопииского до мыса Лектонского и распространились на близ лежащие острова. Жители колоний отличались деятельным, предприимчивым, торговым духом, ранним развитием научного и художественного образования. Они первыми из греческих областей столкнулись с персами и втянули в это столкновение свою греческую родину. Важнейшими ионийскими колониями были: Милет, Эфес, Смирна, Колофон, Клазомена, Фокея и острова Самос и Хиос. Не менее замечательными были колонии эолийские: Киме и на острове Лесбосе Митилена и Метумна, основанные сыном Ореста, Пенфилом, бежавшим из Микен сперва во Фракию, а оттуда в Азию. Несколько позднее появились дорейские колонии, к которым принадлежали Галикарнас и Книд, а позже — остров Родос. (О греческих колониях в южной Италии будет упомянуто ниже).

 

Различные города этих колоний, принадлежавших к одному племени, имели, по древнему обычаю, общие храмы, в которых праздновались годовые празднества и происходили общие совещания. Эти установления служили сохранению политической связи между отдельными городами.

 

Для этой цели ионянам служил Панионион на мысе Микале, эолийцам — храм в Киме, дорянам — храм Аполлона Триопииского в Книде. С отечеством своим колонии находились в дружественно-родственных отношениях, подобно тем, какие должны существовать между родителями и детьми. При отъезде переселенцы брали с собой огонь из родного города. В празднествах города-метрополии принимали участие и жители основанного им колониального города. В поздейшее время и спартанцам, и афинянам удалось приобрести власть над своими колониями.

 

В первые столетия после переселения дорян в политической жизни греческих государств произошла в высшей степени важная перемена: всеобщее уничтожение царской власти и установление власти аристократов, то есть благородных. Аристократы, возвысившись благодаря родству с бывшими царями, военным заслугам, земельной собственности и высшему образованию, ограничили царскую власть, а потом и совсем вытеснили её. Там, где благородные злоупотребляли властью и старались умалить права остальных граждан, аристократия вырождалась в олигархию, то есть власть нескольких привилегированных фамилий. Из-за этого стали возникать смуты в народе и недовольство. Во главе недовольных становилась личность, выдававшаяся умом, и объявляла себя единовластителем. Подобное лицо, хорошо или дурно оно управляло, называлось тираном. Тиранами в лучшем смысле этого слова были, например, Периандр Коринфский (625 г. до. Р. X.), Поликрат Самосский, Писистрат Афинский, Питтак Лесбосский, Гиерон I Сиракузский тиранами в худшем смысле были оба Дионисия Сиракузские, Старший и Младший.

 

Тирания была только переходной формой к демократии, то есть народовластию при совершенной полноправности граждан.

 

Лучшим примером такого государственного устройства служат, нам Афины. Спарта, в которой царская власть сумела удержаться, представляет, напротив, пример неизменности и устойчивости первобытной формы правления.

 

 

 

 

 4. Государственная реформа Ликурга в Спарте

 

 

 (Около 800 г. до Р. X.)

 

 

 В Беотии царское достоинство было уничтожено в 1126 году до Р. X., в Аргосе в 984 году, в Элиде в 780 году, в Коринфе в 584 году до Р. X. О времени уничтожения царского достоинства в Ахайе точных сведений нет.

 

Одна Спарта не утратила у себя царского достоинства. Но и она не избегла внутренних смут, господствовавших в прочих греческих государствах. Страсти были возбуждены до такой степени, что один из царей — Эвном был убит на площади народом во время возмущения. Но как раз в период этих смут среди спартанских граждан нашелся муж, оказавшийся способным найти противоядие от этого государственного недуга своего отечества. Биография этого государственного человека основывается не на достоверных данных, а на легендарных сказаниях. То был Ликург — младший сын царя Эвнома. Он должен был наследовать своему старшему брату Полидекту, который умер после кратковременного правления. Но на восьмом месяце своего правления он узнал, что вдова брата собирается родить. Тогда он торжественно объявил, что отказывается от престола. Вдова, женщина честолюбивая, велела секретно сообщить ему, что она тайно умертвит ребенка, если Ликург согласится жениться на ней и остаться царем. Гнушаясь подобным предложением и желая спасти жизнь ребенка, Ликург медлил с ответом и в то же время поручил своим слугами тайно наблюдать за матерью и, как только родится ребенок, немедленно принести его к нему. Он сидел за столом со знатными спартанцами, когда ему принесли только что родившегося племянника. В радости Ликург воскликнул: «Спартанцы! У вас родился царь!» Он немедленно объявил себя опекуном новорожденного и назвал его Харилаем, что означает «радость народа». Сам Ликург отказался от престола.


 Несмотря на такую благородную скромность и бескорыстие, Ликург не избег клеветы оскорбленной царицы и ее приверженцев. Они распустили слухи, что он хочет уничтожить младенца. Для устранения всяких подозрений Ликург вынужден был покинуть Спарту. Может быть, он уже тогда возымел намерение предпринять путешествие для обогащения себя политическими сведениями и опытностью, чтобы принести потом пользу отечеству. Прежде всего он отправился на остров Крит, славившийся мудростью и строгими законами Миноса.

 

Здесь, должно быть, впервые Ликург принял решение сделаться законадателем своего народа. Затем он направился в Малую Азию, объехал тамошние греческие колонии и привез оттуда с собой неизвестные до того времени в собственной Греции поэмы Гомера. По некоторым известиям он посетил и Египет.

 

Пока Ликург вдали от родины усердно готовился стать законодателем своего отечества, лица, жаждавшие восстановления порядка и прочных основ государства, с нетерпением ожидали его возвращения. Именно на таких лиц мог рассчитывать Ликург, собираясь проводить в жизнь свои законы. Он также не упустил случая на возвратном пути в Спарту посвятить в свою тайну и в свои намерения расположенных в его пользу лиц. Многие из-за личных соображений были против изменения порядка в государстве. Ликург обратился к дельфийскому оракулу, спросив его, следует ли вводить новые законы. Пифия объявила, что она почитает Ликурга более божеством, чем смертным, а составленные им законы наилучшими.


 Подкрепленный божеской помощью, Ликург выступил на площади с торжественным объявлением о своих преобразованиях. С ним вместе явилось тридцать вооруженных сторонников — для отпора возможных противников. Преобразования касались взаимных отношений властей и граждан, частной собственности и образа частной жизни. Благодаря этим преобразованиям должна была установиться прочная власть государства над отдельными лицами, взаимное равноправие граждан и свободное слияние их в общее целое. В своем законодательстве Ликург сумел искусным образом соединить старинные обычаи с новыми узаконениями, иноземное с отечественным. Упорная привязанность спартанцев к старинным обычаям и совершенно изменившееся культурное положение остальных эллинов позволяют думать, что нововведения Ликурга действительно нечто новое и преднамеренное, хотя и основанное на древне-дорических законах.

 

Во главе государства в Спарте издавна стояли два царя. Отношения между властью наследственных царей и правами народного собрания Ликург старался упрочить учреждением герусии, то есть совета старейшин. Он состоял из двадцати восьми геронтов и обоих царей. Геронты были людьми рассудительными и опытными, поэтому каждый геронт должен был иметь шестьдесят лет. Только безукоризненная жизнь могла доставить это достоинство. Выборы нового геронта происходили следующим образом: в день выборов кандидаты, один за другим, являлись перед народным собранием; особые лица, которые находились в отдельном закрытом помещении, и не видели кандидатов, решали, кого из кандидатов народ встречал более громкими приветствиями и кто из них оказывался таким образом наиболее достойным занять столь почетную должность. Должность эта была почетная и весьма важная: в руках геронтов находилось государственное управление. Они также обсуждали предварительно все предложения, которые рассматривало народное собрание. Это собрание состояло из всех спартиатов, достигших тридцатилетнего возраста. Голосование на нем происходило криком одобрения или неодобрения, без подсчета голосов. Решения народного собрания распространялись на вопросы о войне и мире, о договорах и о выборе новых должностных лиц.

 

За царями сохранились два чрезвычайно важных преимущества: они предводительствовали войском на войне и были первосвященниками. В этом звании они как в мирное, так и в военное время совершали торжественные жертвоприношения от лица всего народа, вели дипломатические переговоры с иностранными государствами и в наиболее важных случаях приносили окончательные приговоры по судебным делам.

 

Позднее была введена должность эфора. Пять сменяемых ежегодно эфоров имели высший надзор за совершением правосудия. Они составляли демократический противовес власти царей и геронтов. Значение эфоров впоследствии достигло такой силы, что сами цари должны были подчиняться их приговорам.

 

Чтобы это новое государственное устройство имело прочное основание, Ликург постарался уничтожить главную причину недовольства — поразительно неравномерное распределение имущества между гражданами. Он разделил всю Лаконскую область на равные земельные участки; при этом земельная собственность самих спартанцев, то есть дорийских завоевателей, состояла из девяти тысяч, а периэ-ков — покоренных спартанцами людей — из тридцати тысяч частей. Чрезмерно разбогатевшие лица с большим трудом были принуждены к этому разделению. Весьма вероятно, что Ликург возобновил лишь старинное разделение страны, которое существовало после покорения Спарты Гераклидами, и восстановил это разделение на старинных правах, уничтоженных силою, хитростью или случаем.

 

При этом Ликург позаботился так устроить новое распределение собственности, чтобы возвращение к неравенству в имущественном отношении стало невозможным. Для этого он запретил землевладельцам продавать свои участки и определил, что наследство отца должно всегда переходить к старшему сыну, а, если сына не будет, участок переходит к дочери, но эта дочь могла выходить замуж только за человека, не имеющего никакой собственности.

 

Особое внимание уделяли законы Ликурга воспитанию юношества. Ликург считал детей собственностью государства, а воспитание их правом государства. Поэтому дети тотчас после рождения подвергались осмотру, здоровы ли они, сильны и неувечны ли. В последнем случае дети, как не могущие стать способными орудиями государства, обрекались на гибель, для чего и сбрасывались в пропасть с Тайгетской скалы. Если же они были здоровы, то возвращались родителями на воспитание. Но родители занимались этим делом только до шести лет. На седьмом году воспитание принимало на себя государство. Все городские мальчики разделялись на разряды и классы и жили вместе под наблюдением особо назначенных государством надзирателей. Надзиратели, в свою очередь, со всеми своими подчиненными находились под начальством главного надзирателя — педонома. Эту должность обычно занимал один из знатнейших и почетнейших граждан. Этим совместным воспитанием достигалось то, что все дети были проникнуты одним общим духом и направлением.

 

Детей воспитывали в величайшей простоте и умеренности, подвергали всякого рода лишениям. Пища их была дурна и настолько недостаточна, что они должны были сами добывать себе недостающее пропитание, но пойманный при этом подвергался наказанию. Одежда детей состояла из простого плаща, и они всегда ходили босиком. Спали на сене, соломе или тростнике, собираемом ими самими из реки Эврота. Ежегодно в праздник Артемиды мальчиков секли до крови и некоторые из них падали мертвыми, не произнеся ни одного звука, не издав ни одного жалобного стона. Этим думали достигнуть того, что вышедшие из таких мальчиков мужчины не будут бояться в сражении ни ран, ни смерти.

 

Законы, касавшиеся частного образа жизни, также были направлены на уничтожение неравенства. Ни один спартанец не имел права есть у себя дома, а все пользовались общим столом в так называемых общественных фидитиях или сисситиях, обыкновенно из пятнадцати человек за одним столом. На покрытие издержек такого общего стола каждый спартанский гражданин был обязан ежемесячно доставлять какое-то количество съестных припасов: ячменной муки, вина, сыру и фиг. Приправы приобретались на незначительные денежные взносы, составлявшие для каждого десять оболов.

 

Самые бедные люди, которые были не в состоянии платить эти взносы, освобождались от них. Но от сисситии мог быть освобожден только тот, кто был занят жертвоприношением или чувствовал усталость после охоты. В этом случае, чтобы оправдать свое отсутствие, он должен был послать в сисситию часть принесенной жертвы или убитого им животного. Это исполнялось так строго, что, когда впоследствии царь Агис, возвратившись домой после войны с афинянами, пожелал обедать дома, то распорядители не отпустили из сисситии следовавшей ему порции. Для поддержания этих сисситии служил еще другой закон, по которому ни под каким видом не дозволялось есть до обеда дома, а за общественным столом только делать вид, что ешь. К различного рода невкусным кушаньям принадлежала между прочим и знаменитая «черная похлебка». Это был род супа, сваренного из крови и уксуса. Однажды сиракузский тиран Дионисий попробовал этого национального спартанского блюда. На вопрос, как оно ему понравилось, он отвечал, что оно ему пришлось вовсе не по вкусу. Тогда повар заметил: «Охотно верю, потому что в нем не доставало приправы, то есть ни трудов на охоте, ни испарины после купания в Эвроте, которые и составляют приправу, придающую вкус кушанью для спартанцев». В частных жилищах Ликургом был изгнан всякий признак роскоши, для чего им было предписано не употреблять при постройке домов никаких других инструментов, кроме топора и пилы.

 

 Естественным следствием простоты таких отношений и потребностей было то, что деньги в государстве не обращались в большом количестве, и при ограниченности торговли с другими государствами, в особенности в первые времена, легко обходились без золота и серебра. Это обстоятельство приписывается Ликургу, будто бы изгнавшему из государства все золото и серебро и заменившему их железной монетой, которая своей тяжестью и количеством должна была затруднить денежные обороты. Но в столь ранние времена не было ни надобности, ни необходимости отменять золотую монету: у спартанцев никогда не было большого количества благородных металлов, так что они не могли впоследствии даже доставить золота, потребного на позолочение головы Зевса Амикклейского. Поэтому скорее всего можно предположить, что малое количество золота и серебра во времена Ликурга было весьма естественно и только позже, когда в остальных греческих государствах золотая монета была уже в большом обращении, Спарта стала отличаться тем, что в ней было мало золота.

 

Таким же образом напрасно приписывают Ликургу и запрещение всякого умственного занятия в то время, как в остальной Греции, сначала в немногих местах, а потом и во всей эллинской нации проявлялись уже признаки научного образования.

 

При необыкновенной привязанности спартанцев к своим законам и обычаям умственное развитие их задерживалось всею системою древних учреждений, приспособленной к их государственному устройству. И когда в других греческих государствах появлялись ораторы, софисты, философы, историки и драматические поэты, умственная сторона воспитания у спартанцев ограничивалась лишь обучением грамоте и письму, священным и воинственным песням, которые они пели на празднествах и начиная битву. Мальчиков приучали с ранних лет к кратким, ясным ответам. Такая речь называлась лаконической. Речь эта отличалась меткостью и остроумием, а в выражении чувства духовной свободы и независимости возвышалась над речью тех, которые, хоть и имели прославленное образование, но утратили силу, ясность речи и душевную чистоту. С такими понятиями, вытекавшими из жизненного опыта, неразрывно было связано свойственное преимущественно спартанцам и прославившее их почитание старших, так как мудрость приобретается главным образом долгою жизнью. Цицерон рассказывает один показательный случай. Однажды в Афинах один мудрец вошел в театр, но не нашел себе места между согражданами. Тогда он подошел к местам, занятым случайно находившимися в Афинах спартанскими послами, которые все встали, чтобы дать место мудрецу. Такая самобытность в нравах и образовании, которую поддержали законы Ликурга, ещё больше усиливала противоположность между спартанцами и всеми остальными эллинами вела к еще большей отчужденности природного характера спартанско-дорийского племени. Поэтому, хотя и указывают на Ликургов закон, по которому ни один иностранец не мог оставаться в Спарте дольше необходимого времени и ни один спартанец не имел права долго жить вне отечества, но, очевидно, что это был просто обычай, вытекавший из самой сущности вещей. Природная суровость Спарты уже сама по се, бе удаляла от нее чужеземца, и если что и могло привлекать его туда, так это только одна любознательность. Для спартанца же чужая сторона не могла иметь никакой заманчивости, так как там он встречал чуждые ему обычаи и условия жизни, к которым он приучался с самого детства относиться не иначе, как с презрением. А так как Ликург постарался как можно теснее слить всех граждан с государством, то каждый из них в отдельности и не стремился удаляться из страны и долго жить в чужих краях, за исключением того случая, когда он шел туда в составе всего государства, то есть войной.

 

Кроме изложенных выше законов, устанавливающих умеренность, сохранение телесного здоровья, презрение ко всякого рода опасностям, существовали еще и другие постановления, непосредственно стремившиеся образовать из спартанцев воинов и храбрых мужей.

 

Пребывание в военном лагере считалось праздником. Здесь строгость домашней жизни получала некоторое облегчение и жилось несколько свободнее, а отнятая у неприятеля добыча доставляла большее разнообразие и изобилие в пище и питье. Багряная одежда, носимая ими на войне, венки, которыми они украшались, вступая в сражение, звуки флейт и песен, сопровождавших их при наступлении на врага, — все это придавало страшной прежде войне веселый торжественный характер.

 

Храбрые воины, павшие на поле битвы, погребались увенчанные лавровыми венками. Еще почетнее было погребение в багряной одежде; имена указывались только на могилах убитых в сражении. Трус же наказывался оскорбительным позором. Кто бежал с поля битвы или уходил из строя, тот лишался права участвовать в гимнастических играх, в сисситиях, не смел ни покупать, ни продавать, одним словом, во всем выставлялся на всеобщее презрение и поношение.

 

Ликург запретил окружать город стенами и укреплениями и искать защиту его в чем-либо другом, как только в храбрости его граждан. Спартанцы не любили и не умели осаждать укрепленные города и башни. Сражаться один на один вот искусство, которое они изучали с детства, и все гимнастические упражнения и звериная охота, составлявшие их ежедневные занятия, основывались на правилах только подобной войны.

 

 Упражняясь в единоборстве, метании диска, военных плясках, плавании, приобретали они ту неустрашимость, благодаря которой их короткий, изогнутый меч в единоборстве, длинное, далеко достававшее копье, тесно сплоченная фаланга при наступлении на неприятеля приводили к расстройству противника. Для того, чтобы никакие посторонние влияния не могли помешать этому направлению, спартанские девушки и молодые женщины должны были также участвовать в гимнастических упражнениях, причем, крнечно, имели отдельные места для этих занятий, но при некоторых состязаниях и играх молодежь обоего пола присутствовала вместе. Законодатель хотел, чтобы они даже ценой потери женской стыдливости не только рождали стройных и сильных сыновей, но и сами проникались мужественным духом и не уступали мужчинам в любви к отечеству, в презрении к смерти и в перенесении всяких лишений. Поэтому насколько их похвала была поощрением для спартанских юношей, настолько порицание было огорчением и унижением. Нет ничего удивительного в том, что спартанские женщины пользовались в государстве таким большим уважением.

 

Женщины в Спарте так же мало, как и мужчины, занимались ручным трудом, но проводили свою жизнь исключительно в занятиях, наиболее соответствовавших их гражданскому призванию.

 

Такая свобода граждан основывалась на тяжелом труде рабов, подавшем повод к известной во всей Греции поговорке, что «нигде свободный человек не свободнее, а раб не подвержен большему притеснению, как в Спарте».

 

Уже выше было сказано, что завоевание Пелопоннеса дорийцами породило два совершенно противоположных по своим правам каласса жителей: победителей — дорийцев и побежденных — ахейцев. Только спартиаты считались действительными, полноправными гражданами; побежденные, известные под именем периэков, а также лакедемоняне, жившие внутри страны и в приморских городах, занимались частью торговлей, частью ремеслами или же возделыванием оставленных им полей, от дохода с которых они должны были отдавать часть спартанцам. Они также обязаны были нести военную службу в войсках и во флоте, но, несмотря на это, не имели права принимать участие в государственном управлении и исключались из народных собраний.

 

Периэки составляли переходную ступень к третьему классу — илотам или общественным рабам. Илоты были собственностью государства, и оно отдавало их в пользование отдельным спартанцам. Название их, по общему мнению, произошло от имени города Гелоса, жители которого были обращены в рабство. Завоевание многих других городов увеличило число илотов. Им, впрочем, дозволялось вступать в брак.

 

Илоты были обязаны возделывать государственные земли и поля спартанцев и доставлять определенное количество ячменя, вина и оливкового масла, исполнять различные мелкие работы: прислуживать при общественных обедах, носить тяжести во время похода, работать в военное время при укреплении лагеря, а в случае нужды сопровождать спартанцев и на войну в качестве легковооруженных.

 

 От свободных граждан илотов отличала одинаковая одежда — кожаная шапка и овчина. Они должны были часто напиваться допьяна, чтобы пьянство представлялось молодым спартанцам в отвратительнейшем виде, петь неприличные песни и танцевать непристойные пляски. Но петь песни, сочиненные Терпандром и Алкманом для возбуждения благородных чувств, илотам не дозволялось: такие песни могли петь только спартанцы.

 

Сурова и бесчеловечна была так называемая криптейя, которую считают также в числе Ликурговых постановлений. То была правильно организованная система шпионства. Молодых спартанцев посылали бродить по стране, подслушивать речи илотов и всех подозрительных из них убивать своими кинжалами. Самых сильных и отважных илотов тайно убивали, а в отношении остальных обращали внимание на то, чтобы число их не превышало полумиллиона, так как в противном случае они могли бы быть опасны для девяти тысяч спартиатских семейств. Таким образом, спартанцы жили, постоянно опасаясь илотов, а илоты всегда были готовы к возмущению и к мщению, «подстерегали несчастье Спарты», как говорил один писатель. Само собой разумеется, что эти взаимные отношения становились все враждебнее, так как гнет илотов все увеличивался и делался бесчеловечнее, а с другой стороны, после покорения Ликургом Мессении жители ее были обращены в илотов, и их число значительно увеличилось.

 

О смерти знаменитого законодателя существуют разные сомнительные сообщения. По одному преданию, Ликург, написав и введя в действие свои законы, предпринял путешествие в Дельфы, чтобы спросить оракула, не следует ли изменить что-либо в его законодательстве, и что перед отъездом он взял со своих соотечественников клятву не предпринимать никаких изменений в законах до его возвращения. Когда же оракул ответил, что при этих законах Спарта возвысится и возвеличится, то он послал этот ответ в Спарту, а для того, чтобы лишить спартанцев возможности освободиться от данной ими клятвы, добровольно уморил себя голодом в Фокиде или в Элиде. По другим же сказаниям, он умер на острове Крите и приказал там же сжечь его тело, а пепел бросить в море, чтобы с перенесением его останков в Спарту граждане не сочли себя освобожденными от данной ими клятвы, а наоборот, строго бы исполняли его постановления. Спартанцы исполняли законы Ликурга в течение многих веков.

 

Благодаря духу этого законодательства, они окрепли и достигли преобладающего положения не только среди дорийских племен, но на некоторое время, как покажет дальнейший ход истории, возвысились даже над всеми эллинами. Прежде всего, они очень скоро заняли первое место в Пелопоннесе благодаря войне с мессенцами. Счастливый исход войны создал для них внешнюю безопасность в такой же мере, как законодательство Ликурга способствовало благоприятному развитию их внутреннего гражданского быта.

 

 

 

 

 5. Первая и вторая Мессенские войны.

 

 

 (730…710 и 645…630 гг.)

 

 

 Ближе других к Лаконской области лежала Мессения, то есть средняя или внутренняя страна. Уступая по площади Лаконии, она была гораздо плодороднее ее. Находясь в неприятельских руках, она могла быть угрозою, а будучи во власти спартанцев, являлась щитом Лаконии. Это и побудило спартанцев полностью упрочить свое положение присоединением Мессенской области к своей территории. Взаимные притязания и опасения обоих государств и некоторые случаи, которые каждая сторона толковала в свою пользу, привели, наконец, к открытой борьбе между ними. Вина в этом отношении была более на стороне спартанцев. Тайно подготовившись к войне и дав торжественную клятву не слагать оружия до тех пор, пока неприятельская сторона не будет завоевана, спартанцы в 730 году до Р. X., не известив мессенцев, как то следовало по принятому обычаю, внезапно начали войну. Ими предводительствовал царь Алкамен, отец которого Телекл был убит мессенцами во время жертвоприношения, на котором собрались оба народа. Спартанцы вторглись в Мессенскую область, завладели пограничной крепостью Амфеей и убили большинство ее жителей или в собственных постелях, или в храмах у жертвенников, где многие, пытаясь спастись, искали себе убежища.

 

Это несправедливое нападение пробудило остальных мессенцев от их безмятежного покоя. Не теряя мужества, хотя и вполне сознавая, что они не могут одержать верх над опытными и искусными в военном деле спартанцами, они удалились в свои укрепленные города, ревностно предались военным упражнениям, отбили неприятеля от своих укреплений и отплатили за грабежи счастливыми набегами на область лакедемонян. Война без решительного перевеса продолжалась четыре года. В одном большом сражении мессенцы бились с таким ожесточением и отвагой, что показали себя вполне достигшими спартанского военного искусства.

 

Когда военные силы мессенцев ослабели, они решились покинуть свои города, удалиться на крутую гору Итому, укрепить ее и на этом месте сосредоточить защиту своей свободы и независимости. Одновременно они обратились к пользовавшемуся у всех дорийцев величайшим уважением Дельфийскому оракулу с вопросом о своей судьбе и получили ответ, что мессенцы победят, если в жертву подземным богам будет принесена непорочная девушка из царского рода. Их герой Аристодем добровольно предложил свою дочь и собственноручно умертвил ее. Но спартанцы, поверив в счастье и спасение мессенцев, больше ничего не предпринимали против них.

 

Однако вскоре спартанцы, благодаря счастливым предсказаниям, почувствовали себя снова воодушевленными и достаточно сильными для новых предприятий. В новом большом сражении мессенцы, еще находясь в полном уповании на оракула, сражались так мужественно, что опять не было никакого перевеса той и другой стороны. Но в этом сражении мессенцы потеряли своего царя Эфая и вместо него провозгласили царем Аристодема.

 

Аристодем в течение шести лет причинял спартанцам большой вред своими опустошительными набегами в их область. Поддержанный аргивянами и аркадянами, он в одном сражении нанес им такое жестокое поражение, что они на некоторое время совершенно присмирели.

 

Но конечная победа оказалась все-таки на стороне спартанцев. Мессенцы на вопрос к Дельфийскому оракулу, кому будет принадлежать честь победы, получили ответ: «Тому, кто первый поставит вокруг жертвенника Зевса в Итоме сто треножников». Так как мессенцам исполнить это было легче всего, то они и не торопились. Спартанцы же, узнав о таком прорицании, упредили их. Приготовив поспешно из глины сто треножников, они пронесли их незаметно ночью в святилище.

 

Эта удавшаяся хитрость и другие дурные предзнаменования породили в мессенцах твердое убеждение в неизбежной собственной гибели. Аристодем лишил себя жизни на могиле напрасно умерщвленной дочери, а прочие мессенцы после упорной попытки отбить от Итомы неприятеля также предались отчаянию. Они покинули Итому из-за голода; часть их спаслась бегством к союзникам, аргивянам и аркадянам, посвятила себя элевсинским таинствам и переселилась в Элевсин, остальные рассеялись по всей стране.

 

Беднейшая часть народа осталась на родине и принуждена была жить в зависимости от спартанцев. Обязанные присягою, они не должны были никогда отпадать от спартанцев, предоставлять в их пользу половину сбора со своих полей и, подобно периэкам и илотам, являться в черной одежде на погребение спартанских царей.

 

Мессенцы еще раз попытались сбросить с себя позорное иго упорной войной. Выросло новое, сильное, молодое поколение, горевшее одним только чувством — желанием отомстить Спарте. Вся сила этой мести и стремления к свободе сосредоточилась в Аристомене — юноше из царского рода. Он стал душой нового восстания; все мессенцы возложили свои упования на ум и мужество этого юноши, который к тому же смог договориться о помощи с аргивянами и аркадянами. Так началась вторая мессенская война. В первом же сражении между мессенцами и спартанцами Аристомен настолько доказал свою храбрость и способность, что мессенцы предложили ему сперва царское достоинство, а потом, когда он отказался от этого, неограниченную власть предводителя. Вскоре после этого Аристомен проник ночью в Спарту и положил в храм Афины Халкиокийской свой щит с надписью: «Аристомен посвящает его богине после победы над Спартой». Спартанцы должны были противопоставить такому страшному противнику самого выдающегося человека.

 

Они спросили Дельфийского оракула, и тот посоветовал им обратиться за помощью к афинянам. Афиняне вместо войска прислали поэта Тиртея. Своими пламенными песнопениями и военными песнями он водворил мир и согласие между враждовавшими до тех пор гражданами и вновь воодушевил и оживил их упавшее мужество. Однако мессенцы, благодаря храбрости Аристомена, и в открытом бою, и в набегах постоянно побеждали спартанцев. В конце концов, спартанцы прибегли к самому постыдному средству — предательству. Они подкупили аркадского царя Аристократа, приведшего к мессенцам вспомогательное войско. В самый разгар сражения он ушел со своими войсками и этим привёл мессенцев в такое расстройство, что спартанцы одержали над ними полную победу.

 

Мессенцам не оставалось другого выхода, как тот, к которому они прибегли уже в первую мессенскую войну. Они оставили за собой только западный берег. Жители остальной страны, в особенности способные сражаться, заняли укрепленную гору Иру. Отсюда Аристомен предпринимал такие успешные набеги, что спартанцы решили не обрабатывать полей в близлежащих областях Мессении и Лаконии, так как Аристомен уничтожал все посевы на них. Такое положение создало голод и повело к возмущению землевладельцев, которых с трудом усмирил Тиртей.

 

Аристомен становился все смелее и смелее. Он напал даже на город Амиклы и разграбил его. Но во время этого нападения он вместе со своими пятьюдесятью товарищами был схвачен спартанцами и брошен в пропасть с Тайгетской скалы, откуда сбрасывали осужденных на смерть. Отсюда, казалось, не могло быть никакого спасения, и спартанцы рассчитывали, что со смертью Аристомена будет окончена и война. Но к радости своих и к ужасу врага, случай, изукрашенный в легенде вымыслом, спас Аристомена от верной гибели. Из всех брошенных в пропасть мессенцев одному только Аристомену удалось спастись. Сначала, казалось, счастье совсем покинуло его, и он приготовился к мучительной смерти, но вдруг он услышал шорох и увидел лисицу, пожиравшую труп. Появление этого животного доказало ему возможность выхода из пропасти, и он возымел надежду найти для себя этот выход.

 

Незаметно и проворно схватил он одной рукой хвост лисицы, а другою при помощи плаща защищался от ее укусов. Следуя за лисицей, он достиг прохода, расширил его, насколько позволили силы, и убежал из пропасти к своим на гору Иру. Ликующие мессенцы собственными глазами убедились в спасении Аристомена, которого они считали умершим. Спартанцы не хотели верить случившемуся, но вскоре им пришлось убедиться в справедливости слухов: Аристомен напал на коринфян, шедших на помощь спартанцам, и рассеял их войско.

 

Спартанцы не пренебрегали ничем, чтобы обезвредить такого противника. По случаю наступления в Амиклах священного праздника Гиацинтий они заключили с мессенцами перемирие. Аристомен, полагаясь на договор, разъезжал по Мессении. Во время этих разъездов он был схвачен находившимися на жаловании у спартанцев критскими стрелками и, связанный, был отправлен в Спарту. Но дорогою во время остановки в доме одной мессенянки он был снова спасен ее дочерью от неминуемой гибели.

 

Аристомен и его народ казались непобедимыми. Но боги решили погубить Мессению, что и было возвещено оракулом. Для окончательного падения Мессении судьба воспользовалась минутой, когда полученная Аристоменом при одном набеге рана помешала его обычной бдительности и заботливости об охране и защите укрепленной горы Иры. Случилось так, что в одну дождливую и темную ночь в надежде, что спартанцы ничего не предпримут в такое время, мессенские часовые покинули свои посты и ушли домой.

 

Один спартанский беглец случайно спрятался в доме ушедшего со своего поста мессенского часового. Узнав таким образом о совершенной беззащитности крепостных стен, он поспешил в спартанский лагерь, рассчитывая за такую новость получить позволение вернуться в свое отечество. Спартанцы не замедлили воспользоваться этим и ворвались в крепость, прежде чем мессенцы успели их заметить. Пробужденные шумом мессенцы, еще три дня и три ночи отчаянно защищались под предводительством Аристомена.

 

Наконец, когда превосходство сил все прибывавших спартанских войск сделало сопротивление невозможным, Аристомен постарался спасти остаток своего народа. Он собрал его вокруг себя, стал сам во главе его, свободно прошел сквозь расступившиеся ряды спартанцев, которые не пожелали купить победу над этой горсткой врагов слишком дорогой, кровавой ценой, и направился в Аркадию. Отсюда спасшиеся бегством мессенцы, соединившись с другой толпой своих соотечественников, населяющих западную часть Мессении, отправились в Сицилию. Там они овладели городом Занкле и назвали его Мессаною.

 

Аристомен отправился на остров Родос к царю Дамагету. Дамагет, повинуясь Дельфийскому оракулу, повелевавшему ему жениться на дочери лучшего из греков, вступил в брак с дочерью Аристомена. Мессенский герой умер на этом острове, собираясь ехать сначала к мидийскому, а от него к лидийскому царю. Оставшиеся в своей области мессенские жители были обращены спартанцами в илотов, а вся земля их была разделена между спартанцами.

 

С победой над мессенцами Спарта получила решительный перевес над государствами Пелопоннеса, что и было ими признано. Только один Аргос выражал неудовольствие и впоследствии, завидуя гегемонии Спарты, держался от нее в отдалении.

 

Даже за пределами своего отечества Спарта как сильнейшее государство Греции пользовалась в VI веке до Р. X. большим уважением, что доказывает, например, тот факт, что Крез обратился к Спарте с предложением принять участие в его войне против Кира.

 

 

 

 

 6. Солон — законодатель Афинский

 

 

 (594 г. до Р. X.)

 

 

 Гораздо позднее и совсем в ином духе перешло к прочной форме правления афинское государство.

 

Переход этот совершился благодаря деятельности Солона, государственные способности которого, подобно Ликургу в Спарте, были настоятельно необходимы, чтобы вывести государство из обуревавших его смут. Между царями и благородными родами — эвпатридами — вспыхнула борьба. Царское достоинство было принесено в жертву греческому духу свободы, но при этом по отношению к последнему царю сохранилось чувство признательности и благоговения.

 

Дорийцы во время своего переселения, овладев всем Пелопоннесом, проникли до области Мегары. Афиняне, желая изгнать из этой важной области чужеземное и враждебное племя, начали войну с дорийцами. Оракул обещал в этой войне победу дорийцам, если они не убьют тогдашнего афинского царя Кодра. Но Кодр, узнав о таком прорицании, принял героическое решение доставить афинянам победу ценой своей жизни. Он переоделся крестьянином, отправился в неприятельский стан и, оскорбив одного дорийца, затеял спор и был убит в драке. Вскоре под рубищем бедняка узнали афинского властителя, и пелопоннесцы, усомнившись в счастливом исходе войны, отступили назад, удовольствовавшись завоеванием Мегары.

 

Эвпатриды воспользовались этим обстоятельством, чтобы положить начало правлению благородных — аристократии. Они сумели искусно согласовать чувство признательности к царю со своими собственными государственными и гражданскими интересами. Ни один смертный, говорили они, недостоин быть преемником такого царя, как Кодр, и никто, кроме Зевса, не должен после него царствовать в Афинах. Таким образом отменили царское достоинство, и старший сын Кодра Медонт был поставлен во главе правления с титулом архонта (1068 г. до Р. X.).

 

 Это новое достоинство, как и предшествующее царское, было пожизненное и наследственное и совмещало в себе те же права, не исключая прав верховного жреца и высшего надзора за религиозными обрядами.

 

Но достоинство архонта постепенно проникалось все более и более республиканским духом и по истечении трехсот лет, когда от должности архонта был отрешен тринадцатый архонт из рода Кодра — Алкмеон, перестало быть пожизненным и в течение некоторого времени было ограничено десятью годами. Оно, по возможности, сохранялось в роде Кодра. Брат Алкмеона первый был избран архонтом на десять лет с обязательством отдавать отчет в своем управлении эвпатридам. Около 683 года до Р. X. вместо одного архонта стали выбирать девять и уже не на десять лет, а на один год. Первый архонт назывался эпоним (его именем назывался год), второй — базилевс, заведывал религиозными обрядами; военными делами заведывал третий — полемарх. Остальные шесть назывались фесмофетами и вели судебные и законодательные дела. Таким образом единство царской власти было раздроблено. Многие благородные фамилии достигали этого высшего достоинства, и в Афинах господствовала аристократия.

 

Однако Афины не остановились на этой перемене; она составила лишь переходную ступень в дальнейшем развитии политической и гражданской жизни, к которому было предназначено афинское государство. Из правления благородных со временем должна была возникнуть демократия, потому что благородные роды, полные честолюбия, враждовали между собой, оспаривая друг у друга власть над Афинами, и угнетали народ. Ряд смут и междоусобий наполняет историю Афин того времени.

 

Потребность в прочном законном порядке и в составлении писаных законов против своевольного правления архонтов-эвпатридов чувствовалась все сильнее и настоятельнее. Но первая попытка в этом роде архонта Дракона в 620 году до Р. X. не достигла цели и безотрадное положение дел продолжалось. По законам Дракона за каждый проступок, даже за кражу плодов, полагалась смертная казнь, так что один из позднейших ораторов, Демад, сказал о них, что законы Дракона были написаны кровью.

 

Следствием жестокости этих законов было кровавое восстание Килона. Его победа на Олимпийских играх увеличила его природную славу как человека знатного происхождения, а брак с дочерью тирана Мегары еще больше увеличил его могущественные фамильные связи. Полагаясь на такие преимущества своего положения, Килон вознамерился присвоить себе в Афинах верховную власть. Воспользовавшись раздорами эвпатридов и склонив на свою сторону народ различными обещаниями, в том числе обещанием передела земли, он овладел Акрополем — крепостью Афин.

 

Но как только узнали об этом государственном перевороте эвпатриды, они под предводительством Мегакла, принадлежавшего к не менее могущественной фамилии Алкмеонидов из рода афинских царей, поспешили отнять у Килона Акрополь. Сторонники Килона, находившиеся в крепости, из-за недостатка в воде и съестных припасах, были доведены до бедственного положения. Самому Килону удалось спастись бегством; его же приверженцам не оставалось ничего другого, как искать спасения в храмах крепости. Враги выманили их из храмов обещанием даровать жизнь и умертвили как их, так и тех, которые искали спасения у жертвенников богинь Эвменид.

 

Это злодеяние, совершенное против религии, вызвало в афинском народе опасение за благосостояние города. Афиняне опасались, чтобы гнев богов не обрушился вместе с преступниками и на самый город. Прежде всех отложились эвпатриды. После долголетних смут эвпатриду Солону удалось, наконец, убедить Алкмеонидов подвергнуть себя третейскому суду, составленному из граждан одного с ними сословия, и по приговору суда удалиться в изгнание. Затем, по указанию Солона, нужно было совершить обряд очищения города от поругания святынь. Жертвоприношениями и другими умилостивительными обрядами город был очищен, и граждане вновь обрели мужество и надежду.

 

Но источник беспрерывных смут заключался главным образом в отсутствии прочного устройства государственных и гражданских отношений и в различии желаний и стремлений политических партий. Таких партий было три, и они назывались историками по местностям афинской области, в которых они жили: диакрии или гиперакрии — жители гор, педии — жители равнин и парали — жители побережья. Диакрии — самые бедные ограниченные в правах, стремились к переделу земельной собственности, а главным образом, к равноправию всех граждан, то есть к демократии; парали — граждане среднего сословия, торговцы и мореходы, желали умеренных законов; педии, состоявшие из благородных землевладельцев, желали видеть управление в руках немногих, то есть олигархию. К диакриям примкнула большая часть бедных из других областей, которые сильно задолжали богатым (явление, встречаемое почти во всех государствах того времени) и принуждены были отдать им в залог свои маленькие земельные участки или самих себя. Они жили под постоянным тяжелым гнетом строгих законов, охранявших права заимодавцев, и готовы были прибегнуть к самым отчаянным средствам, лишь бы уничтожить мучителей. Умиротворить с возможною осторожностью так много страстей и удовлетворить, по возможности, столь различные требования — составляло далеко не легкую задачу. Эту задачу выполнил Солон — человек, от проницательного ума которого не ускользнуло, что должно быть истинным средством, чтобы помочь государству в беде. Наделенный мягким характером, обширным умом, он обладал сверх этого даром привлекать к себе людей. При этом по своему общественному положению, одинаково далекому и от заносчивой гордости знатных, и от слепого отчаяния угнетенного народа, он был более других способен выступить посредствующим и примиряющим законодателем.

 

 Солон уже успел доказать свои способности и привлечь на свою сторону уважение народа различными делами, направленными на пользу государства. Ему обязаны были возвращением острова Саламин, отнятого у афинян тираном Теагеном из Мегары в отмщение за неудачное предприятие его зятя Килона. После многократных и тщетных попыток возвратить столь необходимый для их торговли остров афиняне, уже отчаявшись в возможности этого дела, издали закон, запрещающий под страхом смертной казни кому бы то ни было даже упоминать об этом острове. Этот закон наносил прямой ущерб городу, и все дело сводилось к тому, чтобы уничтожить его, не подвергая свою жизнь опасности. Солон указал средство для исполнения всеобщего желания. Он заперся у себя дома, распустил слух, что он сошел с ума, сочинил относившееся к Саламину стихотворение и, выучив его наизусть, выскочил из своего дома на площадь, прокричал это стихотворение и призвал в нем граждан к обратному завоеванию Саламина. Сговорившиеся с ним заранее его друзья, в особенности Писистрат, не замедлили поддержать перед собравшимися это предложение. Когда труднейший шаг, а именно, упоминание о деле, был сделан, пошли дальше — и закон был отменен. Счастливый исход похода, возвративший Саламин в руки афинян, окончательно возвысил славу и авторитет Солона.

 

Еще большее значение для него имело благоволение Дельфийского оракула. Он приобрел это расположение тем, что настоял перед судом на строгом наказании Фокейского города Кирры за ограбление области Дельфийского божества. То была так называемая первая священная война (600…590 г.). Кирра была разрушена, принадлежавшая ей земля посвящена Аполлону, а всякий, кто отважился бы снова возделывать ее, предавался проклятию. В благодарность за энергичное заступничество за честь божества оракул поддержал стремление Солона выступить в качестве законодателя для своих граждан. Ему было прислано следующее изречение оракула:

 

 Сядь посреди корабля и возьми правящее весло в свои руки.

 Для управления; многие афиняне, готовые помогать тебе, появляются.

 

Солон должен был удовлетворить желания различных партий, и его законы носили примиритель-ский характер. Это доказывается его собственными словами, что он выбрал для афинян законы не лучшие сами по себе, а лучшие из тех, которыми они могли воспользоваться. Согласно желанию угнетенной и притесненной части народа, он мог, по примеру Ликурга, разделить земельные участки поровну между всеми гражданами. Но Солон предпочел прибегнуть к менее насильственному средству, к так называемой сейсахтии, то есть к облегчению тягостей долгов. Под этим следует понимать не полное погашение долгов, но, с одной стороны, известное уменьшение накопившихся процентов, а с другой, уменьшение самого капитального долга на 27% через введение новой денежной системы. Например, кто должен был при старой денежной системе сто драхм, хотя и платил по новой системе также сто драхм, но равнявшихся семидесяти трем старым. Кто должен был старый (эгинский) талант, платил за него только новый (эвбейский), который был дешевле на двадцать семь процентов. К этому Солон присоединил строгое запрещение, чтобы никто в будущем не мог отдавать в залог свою личную свободу, и придал этому закону обратную силу, то есть, что все, кто к тому времени находился за долги в рабстве, были объявлены свободными. То обстоятельство, что он, по уверению историков, не вполне удовлетворил этими законами ни бедных, ни богатых, говорит за справедливость и беспристрастие его постановлений.

 

Подобным же уравнительным образом распределил он право участия в управлении государством между знатными родами, представители которых управляли до тех пор, и народом, который до этого времени не принимал никакого участия в управлении государством. Он разделил граждан на четыре класса, различавшиеся между собой размерами имущества. Кто из своего имущества или земельного участка получал ежегодно пятьсот мер (медимнов) хлеба или соответствующее количество вина и масла, то есть обладал податным капиталом в шесть тысяч драхм, тот принадлежал к первому классу, члены которого назывались пента-косиомедимнами, получающими пятьсот мер хлеба. Принадлежавшие ко второму классу должны были получать от трехсот до пятисот мер и обладать податным капиталом не менее, чем в три тысячи шестьсот драхм. Они назывались всадниками, потому что могли содержать коня, и из них выбирались конные воины. Находившиеся в третьем классе назывались зевгитаями, то есть такими, которые были в состоянии содержать для обработки своего поля одну запряжку волов и получали от ста пятидесяти до трехсот мер ежегодного дохода, равнявшегося тысяче восьмистам драхмам капитала. Они должны были иметь полное вооружение гоплита (тяжеловооруженного воина), в качестве которых и служили на войне. Феты, то есть работники, поденщики, ремесленники, торговцы составляли четвертый класс. Его члены имели годовой доход меньше ста пятидесяти медимнов. Они составляли в войске легковооруженных и служили матросами во флоте.

 

Этот самый многочисленный класс был свободен от налогов, имел право голоса в народных собраниях, но был лишен права занимать государственные должности. Доступ к этим должностям имели только члены первых трех классов; достоинство же архонтов осталось исключительно за членами первого класса. Право голоса в народных собраниях имело однако весьма важное значение. Народное собрание решало вопросы о мире и войне, утверждало законы, выбирало должностных лиц и требовало отчета в государственных расходах. Народное собрание составлялось из всех граждан, достигших двадцатилетнего возраста, и утверждало решения большинством голосов (поднятием руки, черепками или камешками). Особенно строго соблюдалось, что в народном собрании принимали участие только афинские граждане. Ни один иностранец под страхом смертной казни не смел являться в народное собрание. Приобретение же права гражданства Солон весьма затруднил.

 

Для того, чтобы придать осмотрительность и благоразумие этой подвижной массе народного собрания, способной по легкомыслию увлекаться в разные стороны, Солон, по его собственному выражению, установил «два якоря». Одним из них был ареопаг, который до Солона был уголовным судом, заседавшим в ночной темноте. Солон устроил ареопаг совершенно по-новому, в соответствии со всем новым законодательством. Членами ареопага назначались ежегодно выбывающие архонты, то есть ареопаг состоял из представителей только первого класса. Круг его действий, кроме разбирательства дел об убийстве и других тяжких преступлениях, состоял в наблюдении за исполнением законов и религиозных обрядов и за правами граждан. Он также имел право высказывать возражение против всякого решения совета или народного собрания, если это решение представляло опасность для благосостояния государства или заключало в себе нарушение существующего государственного устройства. Один римский писатель сравнивал влияние ареопага на афинское государство с божественным провидением о вселенной. В первые времена без ареопага не принималось ничего сколько-нибудь важного.

 

Вторым якорем, предназначенным Солоном для укрепления народного собрания, был совет четырехсот, позднее пятисот, когда число классов в Афинах увеличилось. Хотя в этот совет выбирали все четыре класса, но избираемые должны были принадлежать к лицам только первых трех классов, причем прошлая жизнь их подвергалась строгому разбрру, который назывался докимасия. Докимасия включала проверку наличия полных гражданских прав, фамильного склепа, исполнения воинской обязанности, уплаты налогов и почтения к родителям. Этот совет имел право созывать народное собрание и предварительно рассматривал все вопросы, прежде чем они предлагались народному собранию. То, что он не считал полезным, вовсе исключалось из обсуждения народного собрания. Он имел исключительное право заведывать финансами, в нем сосредоточивалась правительственная и административная власть. Совет также заведывал вооружением войска и флота и мог задерживать и сажать в тюрьму государственных преступников. Председатель совета был хранителем государственной печати, ключей от казнохранилища и крепости. Однако власть совета была ограничена, и без одобрения народного собрания никакое постановление его о войне или мире не могло иметь само по себе окончательной силы. Совет заседал в особом помещении и в определенное время. В промежутке между заседаниями текущими делами управлял комитет из ста избранных членов совета, которые назывались пританами.

 

Хотя оба эти учреждения и должны были обуздывать народное собрание, но последующая история покажет нам, как, несмотря на это, народное собрание, ослабляя значение обоих своих противовесов, постоянно расширяло свою власть и давало все больше и больше простора коренившемуся в народе демократическому духу. Составился и народный суд, гелиэя, в который архонты ежегодно назначали по жребию из всех четырех классов по тысяче граждан из каждого. Сначала суд этот был апелляционный, а впоследствии стал высшей судебной инстанцией для уголовных преступлений и важнейших юридических вопросов.

 

Республиканским духом проникнуты и многие другие узаконения, касавшиеся частных отношений. Каждый афинский гражданин мог кому угодно завещать свое имущество.

 

До Солона это не было позволено, и имущество должно было оставаться в семье как общая родовая собственность. Теперь же гражданин, не имевший детей, получил право отказывать все свое по своему желанию. Таким образом, имущество впервые перешло в собственность. Далее, всем гражданам было дозволено заниматься ремеслами, и сын не был обязан содержать в старости своего отца, если тот не научил его какому-нибудь мастерству. Эти два постановления поощряли афинян к промышленности и торговле, в которых так нуждалась неплодородная и в то же время столь удобная для мореплавания Аттика.

 

В высшей степени замечателен выказывающий всю политическую проницательность Солона закон в силу которого каждый, кто во время народных движений не принимает чьей-либо стороны, должен объявляться бесчестным. Этим законом Солон желал противодействовать вредному равнодушию благомыслящих людей к общественным делам, вследствие чего часто одерживают верх дурные начала.

 

Воспитание юношества Солон не обратил, как Ликург, в дело государственное, но, напротив, предоставил больше на волю и средства частных лиц. Гимнастика, по общему греческому обычаю, составляла в Афинах, как и в Спарте, главную школу при воспитании юношества, но ею не заставляли заниматься с такой суровой строгостью. Свобода и многосторонность, предоставленная Солоном деятельности афинских граждан, вносили нравственное, умственное и художественное начала в круг их образования и в высшей степени способствовали богатству и разносторонности развития государства. Юношество должно было обучаться музыке, чтению и в совершенстве знать лучшие произведения поэзии, в особенности религиозного содержания.

 

Затем Солон заботился об оживлении любви к отечеству. По одному из его постановлений, дети павших на поле сражения с оружием в руках воспитывались за счет государства; по другому, убитым в сражении воздавались торжественные похороны, сопровождаемые похвальными речами. И действительно, оба эти постановления способствовали подъему в гражданах воинственного духа на защиту отечества.

 

Господствовавшая в афинском государстве кротость происходила также от того, что Солон отменил кровавые законы Дракона, сохранив их только за убийство и за другие уголовные преступления, а также в отношении тех, кто обижал бедняка, ребенка, женщину или раба. По кроткому обращению с рабами Афины в особенности отличались от Спарты, поэтому и говорили, что рабы в Афинах менее стеснены, чем свободные граждане в других государствах. Особого восхваления заслужил также закон Солона, запрещающий дурно говорить об умерших.

 

Этими и подобными им законами Солон положил основание дальнейшему развитию отличительного афинского духа. Законы его, написанные на деревянных досках, были открыто выставлены в городе. После того, как граждане поклялись в течение десяти лет не отменять и не изменять новых законов, Солон отправился путешествовать в Египет, на остров Кипр и в Малую Азию и на пути своем посетил Креза, царя лидийского.

 

 

 

 

 7. Писистрат

 

 

 (560…510 г. до Р. X.)

 

 

 Но во время путешествия Солона в Афинах произошли события, показавшие, что законы не могут удержаться сами собою, а для своего упрочения нуждаются в поддержке сильного правителя. Уже в то время, когда Солон в качестве законодательного архонта пытался укрепить государство своими новыми установлениями, многие изъявляли желание, чтобы он стал верховным правителем Афин или тираном (в греческом смысле этого слова). Отрывки из стихотворений Солона показывают, что он считал необходимым защищаться от тех, которые упрекали его в том, что он желает господства не себе, а своим законам, и усматривали в этом не скромность, а слабость и малодушие. Подобную скромность считали неблагоразумной. Не думая, что убеждения и законы достаточно сильны сами по себе для изменения государственного устройства, они охотно бы подчинились управлению столь справедливого и благоразумного человека, как Солон.

 

То, что отверг Солон, удалось получить одному из его родственников, Писистрату. Он отличался властолюбием и воспользовался настроением умов к тирании не только ради своих личных интересов, но и к выгоде государства.

 

Лишь только удалился Солон, как тотчас же выступили друг против друга три упомянутые выше партии, которые из перемены правления хотели извлечь каждая для себя гораздо больше пользы, чем предоставлялось им уравнительным Солоновым законодательством. Во главе педиев стал Ликург, паралиев — Мегакл из рода Алкмеонидов, а диакриев — Писистрат. Таким образом к партии Писистрата принадлежала беднейшая часть народа, всецело покоренная его высоким умом и увлекательным красноречием. Она ожидала от своего предводителя расширения своих политических прав и распределения земельной собственности.

 

Писистрату легко удалась хитрость, при помощи которой он создал для себя независимую власть. Он сам нанес себе рану и, приказав привезти себя в таком виде на колеснице на городскую площадь, сумел уверить народ, что он пострадал от своих врагов за политические убеждения. Раздраженный народ изъявил готовность сражаться за него и охранять его, а один из друзей Писистрата сделал предложение дать ему для охраны пятьдесят вооруженных телохранителей. Это предложение было одобрено советом четырехсот и утверждено народным собранием. Писистрат в скором времени увеличил число этих телохранителей по своему собственному усмотрению и начал беспрекословно править Афинами.

 

Между тем Солон вернулся и стал свидетелем всех этих происшествий. Но волнения партий пересилили его общественное влияние, а преклонные лета требовали покоя, поэтому он устранился от общественной жизни и только старался переговорами с предводителями партий внести мир и согласие в их отношения. Но старания его не имели успеха. Так же тщетно старался он убедить народ не поддаваться обману и не предоставлять в распоряжение Писистрата охранной стражи. Наконец, увидав, что одна часть граждан была введена Писистратом в ослепление, а другая от страха не решилась сопротивляться ему, Солон удалился с городской площади, сказав: «Писистрат умнее первых и мужественнее вторых».

 

Достигнув власти, Писистрат выказал себя благоразумным, продолжая уважать и пользоваться советами престарелого Солона, который не переставал в речах и стихотворениях упрекать граждан в их неблагоразумии и малодушии. Когда Солон умер, Писистрат не перестал соблюдать его законы и, как рассказывают, будучи уже тираном, сам явился на суд в ареопаг, когда был обвинен в убийстве. Архонты и члены совета выбирались по-прежнему; при этом заботились только о том, чтобы большинство их состояло из приверженцев Писистрата.

 

Однако власть Писистрата еще не была настолько прочной, чтобы противостоять каждому случавшемуся сопротивлению. Мегакл и Ликург, бежавшие из Афин в страхе за свою жизнь, возвратились и с помощью своих приверженцев в 554 году изгнали Писистрата из города. Но вскоре они сами вступили в борьбу друг с другом и сильно потесненный Ликургом Мегакл предложил Писистрату вступить в брак с его дочерью, обещая за это помочь ему снова получить верховную власть. Писистрат принял предложение, и они для достижения своей цели придумали хитрость, которую Геродот считает несколько грубой для эллинов, с давних пор отличавшихся От варваров умом и сметливостью, и в особенности для афинян, которые по уму занимали первое место среди греков.

 

Они выбрали женщину, отличавшуюся высоким ростом и необыкновенной красотой, поставили ее во всеоружии на колесницу и вьехали вместе с ней в город. Впереди шли глашатаи и громко восклицали: «Примите Писистрата с любовью: сама богиня Афина уважает его более других смертных и вводит в свой город!» Слух о том, что женщина эта сама богиня, быстро распространился по городу, и афиняне, убежденные в справедливости этого слуха, хорошо приняли Писистрата (в 550 году до Р. X.).

 

После этого Писистрат разошелся с дочерью Мегакла. Тогда Мегакл, разгневанный и оскорбленный, снова соединился с противниками Писистрата. Узнав об этом, Писистрат покинул Аттику, удалился в Эретрию и старался там добыть себе людей и денег в соседних государствах, которые прежде были с ним в союзе.

 

Лишь спустя одиннадцать лет, собравшись с силами, Писистрат снова вернулся в Аттику в 538 году, занял Марафон и получил еще значительную поддержку из Афин и из самой области Аттики. Во главе собранного в.ойска он напал на Афины и в битве при Паллене обратил своих противников в бегство. Со свойственным ему благоразумием он тотчас послал своих сыновей за бежавшими и приказал ободрить их и уговорить вернуться домой, обещая, что им ничего дурного не сделают. Когда беглецы вернулись, Писистрат избавился от дальнейшей борьбы.

 

Многочисленные враги его или пали в сражении, или, спасая свою жизнь, тотчас бежали.

 

Чтобы избавиться на будущее от противников, Писистрат распорядился захватывать и отсылать в качестве заложников на покинутый остров Наксос детей знатных граждан, казавшихся ему подозрительными. Он правил Афинами справедливо и умеренно до самой своей смерти в 527 году и постоянно старался распространять в них умственное образование.

 

 

 

 

 8. Дельфийский Оракул. Союз Амфиктионов. Общественные игры.

 

 

 Рядом со Спартою и Афинами, историю которых мы довели до известной степени развития и которые частью уже в это время, а частью впоследствии вступили между собой в борьбу и неприязненные отношения, в Греции существовало еще множество других государств. Но история их не настолько известна нам, чтобы мы могли также всесторонне изложить их судьбу и устройство их государственных учреждений. Мы знаем только, что их государственное устройство уподоблялось или афинскому или спартанскому. Что же касается их политического значения, то они почти всегда примыкали к одному из этих двух государств.

 

Однако, несмотря на то, что общий мир эллинских государств распадался на множество отдельных, самостоятельных частей, которые с трудом соединялись в одно целое — и то лишь для отражения общего врага, угрожавшего их общему отечеству, — существовали такие учреждения, благодаря которым все эллины сознавали единство своего происхождения. Таковыми были их общая религия и связанные с ней оракулы, Амфиктионии — род религиозных союзов, священные игры, а также их общий язык и излагавшиеся на нем произведения, художественные и научные.

 

Свойственное всему миру в древности убеждение, что боги непосредственно общаются с людьми, и вера в то, что такое общение отчасти выражается в известных откровениях богов, породили множество учреждений, среди которых самыми замечательными являются оракулы.

 

Оракулов в Греции было несколько, но ни один из них не приобрел такого значения и уважения, как Дельфийский, посвященный богу Аполлону. В Фокиде, в диком ущелье горы Парнас, находится пещера с трещиной в земле. Через эту трещину выходят газообразные испарения, производящие опьяняющее действие. Это место и было избрано жрецами для устройства прорицалища.

 

Над этой дымящейся трещиной ставили треножник, на который садилась жрица, называемая пифией (сначала в пифии выбиралась молодая женщина, впоследствии — старая). Испарения, поднимавшиеся из трещины, приводили пифию в исступление.

 

 В подобном состоянии, считавшемся доказательством того, что она вдохновилась Аполлоном, пифия произносила бессвязные и отрывочные слова. Жрецы из этих слов слагали гекзаметрами предсказания, которые согласовывались с данными обстоятельствами. Эти предсказания часто заключали в себе двусмысленные ответы на предложенные посетителями вопросы, касавшиеся как отдельных лиц, так и целых государств. В Греции, особенно у дорийских племен, не предпринималось ничего сколько-нибудь важного без предварительного мнения об этом Дельфийского оракула.

 

Всеобщее уважение, которым пользовался этот оракул и за пределами Греции (доказательством служит пример Креза), выражалось в богатых приношениях звонкой монетой, драгоценностями, произведениями искусства, наполнявшими храм, на котором знаменательная надпись гласила: «Учись познавать самого себя». Охраняли эти священные жертвоприношения жрецы, состоявшие из почетных граждан Дельф. Стечение множества иностранцев, непрестанные празднества и процессии доставляли и занятия, и выгоды всем дельфийским жителям.

 

Влияние Дельфийского оракула в первые времена было по большей части благотворно. Нередко сила его прорицаний, имевшая величайший авторитет, предотвращала раздоры и кровавые столкновения. Таким образом, этот оракул составлял связующее звено между греческими племенами, разъединенными взаимным соперничеством. Позже, вероятнее всего с началом Пелопоннесской войны, этот оракул стал приходить в упадок из-за усиливавшейся продажности жрецов и возраставшего просвещения народа. В конце концов он стал предметом презрения и насмешки.

 

В тесной связи с Дельфийским оракулом находилась Дельфийская Амфиктиония — союз двенадцати соседних государств, первоначально созданный с целью праздновать общие религиозные торжества, а впоследствии служивший для охраны Дельфийского храма, святилища Деметры в Анфеле и для надзора за Пифийскими праздничными играми. Вскоре эта Амфиктиония, состоявшая из фокеян, фессалийцев, беотийцев, а также афинян и спартанцев, приобрела и политическое значение. Она устанавливала основные международные правила, имевшие обязательную силу как во время мира, так и во время войны.

 

 Весною Дельфы служили сборным местом, осенью же собрания происходили в Анфеле, при Фермопилах. Эти собрания состояли из послов государств, имевших право принимать участие в этом союзе. К нему обычно причисляют следующие племена: ионийцы, дорийцы, беотийцы, фессалийцы, локрийцы, фокеане, перребы, ойтейцы, магнеты, феотийцы и долопы.

 

Названия этих племен указывают на то, что первоначально союз ограничивался народами Фессалии и ближайших к ней областей. Но когда некоторые из этих народов, как например, дорийцы и ионийцы, распространились в большей части Греции, то в союзе приняли участие все государства, основанные каким-либо из народов, входящих в Амфиктионов союз. Каким образом распределялись голоса между относящимися к одному племени различными государствами, неизвестно. Послы, отправляемые членами союза, назывались пилагорами и иеромнемонами; пилагоры составляли род постоянного совета для обсуждения политических вопросов; иеромнемоны назначались для решения религиозных дел.

 

Совсем иного рода, чем Амфиктионии, но также связующим всю Грецию учреждением были торжественные общественные игры, которые доставляли повод к большим многолюдным собраниям. В Дельфах каждые восемь лет проходили Пифийские игры в честь бога Аполлона, Истмийские бывали каждые два года на Коринфском перешейке в честь Посейдона и Немейские происходили также каждые два года в честь Зевса в Немее, в Арголиде. Но все эти игры далеко уступали по своему значению играм Олимпийским. Они праздновались в Олимпии, в Элиде, каждые четыре года, в июле и устраивались в честь Зевса Олимпийского.

 

 Считается, что первые Олимпийские игры учредил Геркулес, а возобновил их Ифит, царь Элиды, современник спартанского Ликурга. Дельфийский оракул на вопрос Ифита о возобновлении игр не только одобрил это намерение, но и предписал, чтобы все государства, которые будут принимать участие в этих играх, устраивали перемирия на время игр для того, чтобы они могли проходить как можно спокойнее и чтобы на них могли стекаться все эллины. Жители Элиды, на которых, по преданию, еще Геркулес возложил заботу об этих играх и жертвоприношениях, были объявлены посвященными служению Зевсу, не имели права вмешиваться в военные распри и были признаны неприкосновенными от всякого нападения.

 

Эти празднества продолжались пять дней. Начало и окончание их сопровождалось жертвоприношениями Олимпийскому Зевсу на алтаре, который возвышался на двадцать футов. Священные процессии и пение гимнов прославляли Олимпийские игры и возводили их в степень религиозного обряда. Представления всякого рода искусства телесного и духовного характера делали этот праздник средоточием физического и умственного развития эллинского мира.

 

 

 Так как сюда стекалось множество народа из всей Эллады, то победа на этих играх, награждаемая оливковым венком, составляла предмет величайшей славы и счастья. Сами цари, например, Гиерон и Дионисий Сиракузские, Филипп Македонский, добивались победы на Олимпийских играх. Когда отдельные лица одерживали победу, эта победа служила к прославлению и их родины, так как имя ее провозглашалось вместе с именем победителя. Поэтому в честь победителя сограждане воздвигали его статую в Олимпии.

 

При первоначальном основании и восстановлении этих игр они были не состязательны и весьма просты. С течением времени характер и значение этого празднества увеличились. Главным предметом состязаний вначале был только бег взапуски на расстояние в один стадий (стадий составлял расстояние в 192,28 м). Постепенно к бегу присоединились конские ристания на четверке лошадей, борьба, кулачный бой, метание дисков и прыжки в длину.

 

Игры обычно начинались с восходом солнца на берегах реки Алфея.

 

Похожие статьи:

Газета → КНИГА О ВКУСНОЙ И ЗДОРОВОЙ ПИЩЕ (начало)
Газета → НИКОЛАЙ КУН. ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ. Окончание
Газета → 99. О форме мира. Приложение. Источники
Газета → НИКОЛАЙ КУН. ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ. Начало
Газета → ЭТИКЕТ. Правила поведения
Страницы: << < 1 2

Свежее в блогах

Они кланялись тем кто выше
Они кланялись тем кто выше Они рвали себя на часть Услужить пытаясь начальству Но забыли совсем про нас Оторвали куски России Закидали эфир враньём А дороги стоят большие Обнесенные...
Говорим мы с тобой как ровня, так поставил ты дело сразу
У меня седина на висках, К 40 уж подходят годы, А ты вечно такой молодой, Веселый всегда и суровый Говорим мы с тобой как ровня, Так поставил ты дело сразу, Дядька мой говорил...
Когда друзья уходят, это плохо (памяти Димы друга)
Когда друзья уходят, это плохо Они на небо, мы же здесь стоим И солнце светит как то однобоко Ушел, куда же друг ты там один И в 40 лет, когда вокруг цветёт Когда все только начинает жить...
Степь кругом как скатерть росписная
Степь кругом как скатерть росписная Вся в траве пожухлой от дождя Я стою где молодость играла Где мальчонкой за судьбой гонялся я Читать далее.........
Мне парень сказал что я дядя Такой уже средних лет
Мне парень сказал что я дядя Такой уже средних лет А я усмехнулся играя Словами, как ласковый зверь Ты думаешь молодость вечна Она лишь дает тепло Но жизнь товарищ бесконечна И молодость...