КАЛЕФ НОЭЛЬ. ЛИФТ НА ЭШАФОТ. Детектив

Adminos Проза 18 апреля 2011 Рейтинг: 0 Голосов: 0 6166 просмотров

 

 

 

 

Ноэль Калеф /1907—10 мая 1968/ — французский писатель, уроженец Болгарии.

 

 

Глава I

 

Фонари зажглись сразу все одновременно. Но было еще светло, и их отражение терялось на мокром асфальте, обмытом весенним дождем и последним снегом. Люди суетились возле больших магазинов. За окнами домов угадывались опустевшие квартиры: каждый хотел воспользоваться субботним вечером, а иные уезжали на уик-энд за город.

 

Однако многие учреждения еще работали. В центре города тут и там светились окна. Светились они и в многоэтажном здании «Ума-Стандард», построенном в стиле кричащего модернизма на краю бульвара Осман.

 

У приоткрытого окна сидели друг против друга мужчина и женщина. Он – в кресле за металлическим письменным столом, она – с блокнотом на коленях в затянувшемся ожидании, когда ей додиктуют письмо.

 

Мужчина опустил голову. Углубившись в свои мысли, он пытался представить себе будущее, разглядеть в нем проблеск надежды. Он забыл о сидевшей в метре от него секретарше.

 

Машинально он взглянул на часы. «В десятый раз, – отметила она про себя. – Он мне совсем не нравится. И эта горькая складка в углу рта». Вдруг ей показалось, что она угадала правду: «Он влюблен!» Но тут же пожала плечами. Невозможно. Он слишком любит свою жену. Поухаживать, может быть…

 

Чтобы проверить, она слегка подтянула юбку, открыв колени. Мужчина не шелохнулся.

 

В комнате царила атмосфера невысказанной тайны и присущей ранней весне расслабленности. Они вздрогнули, когда в полумраке пронзительный звонок телефона нарушил неестественную тишину. От неожиданности мужчина задел письменный стол. Телефон зазвонил вновь.

 

– Узнайте, в чем дело, Дениза, – раздраженно сказал мужчина.

 

Она поднялась и сняла трубку.

 

– ЭКСИМ, компания по экспорту и импорту, секретариат Жюльена Куртуа. Месье Куртуа? Не знаю, на месте ли он. Минутку, мадам.

 

Она прикрыла трубку ладонью и одними губами произнесла: «Ваша жена». Он отпрянул, затем протянул руку.

 

– Алло! Что случилось? О!.. Это очень мило с твоей стороны. Хорошо… Ну что за мысли… Я работаю, как и предупреждал… Напротив… в отличной форме.

 

Он замолчал, давая высказаться жене. Затем ответил, повысив голос:

 

– Да нет же. Зачем тебе приходить? Ты должна понимать, что если я и испортил нам уик-энд, то у меня были…

 

Он повернулся к Денизе, как бы призывая ее в свидетели. Он проглотил слюну: усаживаясь на место, она положила ногу на ногу. Секретарша слегка улыбнулась.

 

– Да нет же! – закричал он в трубку не в состоянии отвести взгляд от ног секретарши.

 

В аппарате что-то скрежетало. Он отнял трубку от уха и смущенно улыбнулся Денизе.

 

– Вовсе нет, Женевьева. Ты позвонила, чтобы убедиться, что я здесь? Ну вот… Видишь?.. Я на месте!

 

Продолжая говорить, он наблюдал за секретаршей. Она иронически подняла брови, и это его смутило. Жена говорила так громко, что ему пришлось опять отвести трубку от уха. Присутствие Денизы его стесняло. Он взглянул на нее: может быть, она сообразит и выйдет? Ничуть не бывало. Не обращая на него никакого внимания, она с сосредоточенным видом поправляла швы на чулках.

 

Жюльен Куртуа ощутил огромную усталость. Дениза ничего не значила для него, но ему вдруг захотелось бросить все: телефон, свои планы, заботы – и исчезнуть вместе с ней, забыться в ее объятиях, хотя бы на час… Пока все не уладится… На другом конце провода ему задавали вопросы. Он ответил:

 

– Договорились. Хорошо.

 

За потоком бессвязных слов последовала пауза, а затем отчетливое: «Ты меня любишь?»

 

Дениза обернулась. И она тоже расслышала.

 

– Ммм… Конечно…

 

– Нет, Жюльен. Скажи мне это. Скажи.

 

Он не знал куда деваться. Секретарша делала вид, что не смотрит в его сторону.

 

– Прошу тебя, Женевьева! Это неподходящий момент.

 

– Ты не один?

 

– В том-то и дело. Ты поняла?.. Да. Но я совершенно спокоен, повторяю тебе. Нет. К семи часам я не вернусь. Попозже… В полседьмого у меня важная встреча. Да. Перезвони еще, чтобы убедиться, что я не сдвинулся с места!

 

Он бросил трубку. Дениза сидела с невинным видом, но юбку не одернула.

 

– Никогда не выходите замуж, Дениза, – сказал он, криво улыбаясь. – Так… На чем мы остановились?

 

– «Господа…»

 

– Да… Правильно… «Господа… Мы получили…»

 

Он поднес руку к глазам и посмотрел на часы. В углу страницы Дениза поставила цифру «11» и обвела ее кружочком.

 

– «Мы получили…» – повторила она.

 

– «…ваше сообщение от…» Поставьте дату.

 

– Какую дату, месье?

 

Она подсмеивалась над ним, но он больше ничего не слышал. Он кашлянул и повернулся к приоткрытому окну. На улице был погожий вечер раннего апреля. Жюльен опять посмотрел на часы.

 

– Когда вы начали диктовать, месье, мне показалось, что вы хотите попросить каталог.

 

– Не важно…

 

Он прислушался. В доме слышался приглушенный смех, звук торопливых шагов. Те, кто работал в субботу во второй половине дня, готовились уходить, и теперь Денизу раздражал ее шеф, который в половине шестого все никак не мог закончить диктовку письма.

 

– На сегодня все, месье?

 

Жюльен Куртуа поднялся так резко, что чуть не опрокинул кресло.

 

– Что? Ммм… Да, отпечатайте письма.

 

Тяжело дыша, он подошел к окну. У него было ощущение, что ему не хватает воздуха.

 

– Но, месье, скоро шесть часов, – запротестовала Дениза.

 

Он повернулся к ней, стараясь улыбнуться:

 

– Знаю, знаю, Дениза. Но я вынужден попросить вас задержаться до половины седьмого.

 

Она хотела возразить, но он остановил ее жестом:

 

– Не сердитесь, малышка. Мне надо кое-что подготовить… для одного крупного дела. Я отдам вам свои записи, и вы сможете перепечатать их в понедельник утром до моего прихода.

 

Девушка была явно огорчена. Он как бы по-отечески положил ей руку на плечо и продолжил:

 

– Это ненадолго… ну, до двадцати минут седьмого! Вызовите меня по интерфону ровно в двадцать минут седьмого, и я вас отпущу. Договорились?

 

В его голосе звучали дружеские нотки, красивые зубы сверкали. В нем было много обаяния, и он знал это, умел этим пользоваться. Дениза опустила голову и с надутым видом направилась к двери. Поднеся руку к выключателю, она спросила:

 

– Зажечь свет?

 

– Нет. Не надо. Мне нужно поразмыслить.

 

– Хорошо, месье.

 

Когда она выходила, он окликнул ее:

 

– Дениза! Проследите, чтобы никто меня не беспокоил.

 

– А… если позвонит мадам Куртуа?

 

– Вы скажете ей, что… что у меня посетитель. Ничего и никого до половины седьмого…

 

– До двадцати минут седьмого!

 

– Да. Двадцать минут седьмого. Спасибо.

 

Она вышла, и Жюльен остался один.

 

До него все еще доносился смех, крики, звук шагов. Он с удовлетворением несколько раз кивнул, но лицо его сохраняло напряженное выражение. Электрические часы на стене показывали без семнадцати шесть. Он проверил свои. Облизнул сухие губы. Затем направился в помещение, примыкавшее к его кабинету, вымыл там руки и тщательно их вытер. Из стенного шкафа, где он держал чистое белье, Жюльен достал носовой платок и заменил тот, что был у него в кармашке. На лбу у него выступил пот.

 

Вернувшись к письменному столу, он открыл средний ящик, достал из него новую чековую книжку и документ, содержащий несколько страниц: «Оборудование нефтеперерабатывающего завода в районе Парижского порта…»

 

Сложив бумаги, Жюльен сунул их во внутренний карман пиджака. Дышал он с трудом, но ничего не мог поделать: дышать мешала тревога.

 

– Надо с этим покончить! – прошептал он, стиснув зубы.

 

Прошло всего две минуты. Он тихонько приоткрыл дверь, отделявшую его кабинет от комнатки секретарши.

 

Дениза шептала в телефонную трубку:

 

– …Еще бы! Ровно в двадцать минут седьмого я ухожу. Не знаю, что с ним сегодня. До пяти часов я читала. Потом он начал диктовать письмо, которое так и не закончил. Ему не сиделось на месте… Вот именно! Вовсе нет! Даже мои ноги! Обычно он на них посматривает украдкой. Нет, я уверена, он влюбился.

 

Глаза Жюльена сверкнули: он был доволен. Дениза, думая, что она одна, продолжала говорить, положив ноги на стол:

 

– Очень ничего… Довольно высокий… Правильные черты лица. Представляешь? Но, ты не представляешь, какие глаза! Эти глаза могут требовать чего угодно.

 

Он наклонился вперед, чтобы лучше слышать. На щеке у него дергался нерв.

 

– Между нами, он, наверное, пользуется огромным успехом! И при всем при том обожает свою жену. Она зануда, но деньги-то у нее. Или по крайней мере у ее брата… Ну вот, и названивает каждые пять минут, морочит голову: «Ты меня любишь? Скажи мне это еще раз…» Можешь себе представить. Что?.. Разумеется, он бабник. Кстати, если бы не мой Поль, я бы попытала счастья…

 

Оставаясь невидимым, Жюльен слушал, одобрительно кивая в такт ее словам.

 

– Во всяком случае, сегодня это, должно быть, серьезно. Он смотрел на часы одиннадцать раз. И сказал жене, что в полседьмого у него «деловое» свидание…

 

Жюльен тихо прикрыл дверь. Было без двенадцати шесть. В какой-то момент он заколебался. Вытащив из кармана чековую книжку и документ, касающийся нефтеперерабатывающего завода, Жюльен смотрел на них, вытаращив глаза и открыв рот. Нервным жестом он достал из ящика автоматический пистолет, но, вздрогнув, положил оружие на место и тихо пробормотал:

 

– Нет. Или выгорит, или не выгорит, но…

 

Он глубоко вздохнул. Воздух наконец наполнил его грудь. «Должно выгореть!» – решил Жюльен.

 

Он подошел к раскрытому окну и перекинул ногу через подоконник.

 

 

 

 

Глава II

 

 

Напрасно он посмотрел на улицу с высоты двенадцатого этажа. У него закружилась голова. Свет фар несущихся во всех направлениях автомобилей пробивался сквозь темноту. Огни фонарей, как жемчужное колье, окаймляли тротуары. Разноцветное сияние неоновых реклам поднималось к нему. Бездна влекла Жюльена, но, переборов это ощущение, он перекинул через подоконник вторую ногу.

 

Судорожно сжав кулаки, он нащупал ногами маленький выступ на фасаде здания. Медленно выпрямившись, шаг за шагом двинулся вдоль стены. Он давно уже наметил этот путь. Он цеплялся ногтями за крохотный карниз. Сначала нащупывал дорогу левой ногой, потом переставлял правую, и опять все сначала. Ему надо было преодолеть таким образом три метра. Страх все больше овладевал им, но тут он наконец добрался до соседнего окна, раскрыл его и спрыгнул в комнату.

 

Это был никем не занятый довольно просторный кабинет, недавно окрашенный в бледно-зеленый цвет. Тонкий слой белой пыли покрывал паркет, запачканный штукатуркой, заставленный банками с краской. Жюльен на цыпочках подошел к застекленной двери, на которой можно было прочесть справа налево неоконченную надпись: «Не вход…»

 

Внезапно он подскочил, как будто неожиданно вспомнил о чем-то. Дрожащей рукой пошарил в кармане брюк, вытащил тонкие перчатки и натянул их. Вернувшись к окну, долго тер ручку рамы, к которой прикоснулся перед тем. После чего все так же осторожно вновь подошел к застекленной двери, тщательно вытер ноги о валяющийся рядом половичок.

 

Рукой в перчатке он медленно нажал на ручку двери. Освещенный коридор был пуст. Жюльен взял себя в руки и спокойно вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Никого. Он с облегчением вздохнул и сделал несколько шагов. Со всех сторон до него доносились обрывки разговоров:

 

– Попробуй мою помаду, увидишь, она потрясающая.

 

– У тебя поехал чулок, дорогая…

 

Жюльен Куртуа не остановился. Молоденькие девушки прелестны, но это все потом. Он ускорил шаг. По-прежнему никого. Все так, как он предвидел. Коридор поворачивал под прямым углом. Жюльен шел дальше. Это крыло здания освещалось слабее. Здесь арендовали помещения, состоявшие лишь из одной комнаты. И почти все они были закрыты по субботам. Кроме одной в конце коридора, где над дверью горела лампочка: «Боргри. Ссуды под гарантию». Жюльен ухмыльнулся, снял перчатки, сунул их в карман и вошел не постучавшись.

 

Лысый мужчина, возраст которого трудно было определить, склонившийся над письменным столом, поднял голову. На его тонких губах играла злая усмешка.

 

– А! Вот и вы, Куртуа!

 

– Привет, Боргри, – сказал Жюльен, закрывая дверь.

 

Ростовщик не шелохнулся, но его улыбка стала еще заметней.

 

– Ну и дела! Вы теперь и в субботний вечер работаете?

 

– Как и вы.

 

– Я – другое дело. Если бы это проклятое здание было открыто по воскресеньям, я бы работал и в этот святой день! Я-то люблю свою работу!

 

– Скажите лучше, что любите деньги!

 

– А вы?

 

– Я тоже, – признался Жюльен, – но несколько иначе…

 

Боргри лихорадочно вытирал носовым платком вспотевшие ладони. Вновь раздался его бесцветный неприятный голос:

 

– Я ошибся в вас, Куртуа!

 

– Каким образом?

 

Ростовщик откинулся, чтобы лучше видеть, какое действие произведут его слова.

 

– Я принимал вас за неудавшегося коммерсанта, думающего только о девочках и не честнее других, оказавшихся на грани банкротства…

 

Жюльен натянуто улыбнулся:

 

– Что же вас заставляет думать, что я стал серьезней?

 

– Ваш визит ко мне.

 

Куртуа изобразил удивление:

 

– Но ведь именно сегодня срок платежа?

 

– С каких это пор вы думаете о сроках своих платежей? К тому же по закону у вас есть еще время до полуночи. Больше того, поскольку это конец недели, вы получаете отсрочку до утра понедельника!

 

– Кто вам сказал, что мне нужна отсрочка?

 

– У вас есть деньги? – спросил ростовщик с застывшим выражением лица.

 

– Нет.

 

Боргри саркастически улыбнулся:

 

– Я так и думал… Тогда что же вы хотите? Продлить срок? Ничего не получится. Хоть в делах я человек корректный, Куртуа…

 

– Чего нельзя сказать о процентах, которые вы требуете!

 

– Вы знали, что к чему, когда пришли занимать деньги.

 

– Тем не менее. За четыре миллиона наличными требовать расписку на пять миллионов[1 — Речь идет о старых французских франках. Один новый франк равен ста старым.] – это чересчур.

 

– Святая невинность! Он еще не достиг совершеннолетия, когда брал эти деньги! Довольно шутить, старина. Разве я вас обманывал? Деньги стоят дорого. И есть определенный риск. Если в понедельник утром вексель не будет оплачен, я его опротестую.

 

– Обойдется без этого, поскольку я могу сейчас же подписать чек.

 

Боргри изумленно раскрыл глаза:

 

– Чек?

 

– Да, чек. Вы знаете, что это такое?

 

– Не шутите, Куртуа, – проворчал ростовщик, – с пятью миллионами не шутят. Вы мне дадите чек, а я сохраню вексель до получения денег?

 

– Зачем вам это? – Жюльен пожал плечами, облокачиваясь на письменный стол. – Если чек без покрытия, вы его опротестуете и подадите жалобу…

 

Боргри нахмурил брови, прикидывая, где здесь ловушка. Он не понимал.

 

– Все это так, – задумчиво согласился ростовщик.

 

Чтобы выиграть время, он развернулся в кресле лицом к сейфу и рассеянно набрал шифр. Послышался щелчок, и тяжелая дверца раскрылась. Через плечо Боргри Жюльен увидел на одной из полок револьвер, явно служащий в качестве пресс-папье. Пальцы ростовщика схватили пачку связанных резинкой бумаг и вытянули из нее вексель.

 

Боргри, не закрывая сейфа, повернулся к Жюльену. Положив вексель на стол, прикрыв его рукой и пристально глядя на Куртуа, он недоверчиво повторил:

 

– Все это так… – Он тяжело вздохнул, как будто, отдавая вексель, испытывал тяжкие страдания. – Значит, я верну вам вексель в обмен на чек на пять миллионов.

 

Жюльен поднес руку к карману.

 

– Минутку, – продолжил Боргри угрожающим тоном. – Если в понедельник банк не оплатит чек, клянусь, я тут же подам жалобу за выдачу чека без покрытия. Я вас предупредил.

 

– Почему вы так убеждены, будто я настолько глуп, что дам вам чек без покрытия, прекрасно зная, что вы не колеблясь отправите меня в тюрьму. Подумайте!

 

– Я пытаюсь, – признался Боргри. – И не могу понять. В настоящий момент у вас есть необходимая сумма в банке?

 

– Этого я никогда не говорил.

 

– Ах так!

 

– Можно подумать, что вам это приятно. Вы хотите получить свои деньги?

 

– Хочу, хочу. Но не меньше мне хочется заполучить ЭКСИМ.

 

– Что вы станете с ним делать? Это торговое предприятие, а не контора ростовщика.

 

– Мне нужна новая вывеска. Здесь начинает пахнуть жареным.

 

Минуту они молча смотрели друг на друга, натянуто улыбаясь. Каждый старался разгадать, каким образом собеседник хочет его одурачить. Боргри обливался потом и комкал платок влажными пальцами. Он внушал Жюльену инстинктивное отвращение. Куртуа испытывал лишь одно желание: бросить все, отдаться на милость победителя, лишь бы не приводить в исполнение свой план. Он первый опустил глаза, прошептав:

 

– И что вам за удовольствие разорять людей, уничтожать их?

 

Боргри с трудом сдерживал ликование:

 

– Я-то за девочками не бегаю. Я делом занимаюсь.

 

Жюльен помимо воли заговорил умоляющим тоном:

 

– Послушайте, старина, если вы продлите вексель всего на два месяца, обещаю вам…

 

– Ни за что! – крикнул Боргри. – Оставьте свои уговоры для баб, которые пожирают ваши деньги. Со мной этот номер не пройдет. Сантименты на бирже котируются невысоко.

 

Куртуа закусил губу:

 

– С того дня, как я подписал вексель…

 

– Прошел уже целый год! – прервал его ростовщик едким тоном. – Не будем забывать, что уже три раза я давал вам отсрочку!

 

– Каждый раз за полмиллиона, не будем забывать и об этом. Боргри, послушайте… Возможно, я и не был образцом добродетели, но я не был обманщиком, и с тех пор…

 

– С тех пор вы наделали немало гадостей. В частности, хитростью выманили ой-ой сколько денежек у своего шурина. Так что в вашем теперешнем положении одним обманом больше, одним меньше…

 

Жюльен выпрямился как от удара:

 

– Как, какой обман?

 

– Эта ваша история с чеком. Вероятно, это какая-нибудь махинация…

 

– Может быть, – признался Куртуа. – Тем более надо ее избежать, если есть возможность.

 

– Нет возможности. Поскольку непорядочно поступаете вы, а я лишь возвращаю свои деньги.

 

Он опять вытер руки носовым платком. Его безрадостный смех проскрипел, как негостеприимная дверь.

 

– Поторопитесь. У вас, наверное, свидание с какой-нибудь девицей.

 

– Скажите-ка, Боргри, вы мне случайно не завидуете?

 

Боргри подскочил:

 

– Завидую? Боже, да в чем же? Вы спятили!

 

Глаза у Жюльена заблестели. Он покачал головой:

 

– Когда я слышу, сколько вы говорите о женщинах, мне многое становится ясным. Бедняга, вы, должно быть, импотент!

 

Лицо ростовщика приобрело землистый оттенок. На мгновение он потерял дар речи. Жюльен заговорил твердым тоном:

 

– Черт возьми, Боргри, сделайте хоть раз в жизни доброе дело, вы не пожалеете об этом…

 

Кулак Боргри обрушился на стол, прерывая Жюльена на полуслове:

 

– Ну хватит. Если вам нужен психоаналитик, поищите поблизости. Если хотите молиться, обращайтесь в Армию спасения. Здесь или платят, или убираются вон. Подпишите-ка мне этот чек, чтобы я мог отправить вас в тюрьму.

 

Жюльен тяжело опустился на стул. Он достал свою новую чековую книжку, снял колпачок с авторучки и холодно проговорил:

 

– Вы только что сказали, что рискуете. Действительно. В один прекрасный день какой-нибудь несчастный вроде меня прикончит вас, и это будет благом для всех!

 

Боргри разразился пронзительным смехом, поперхнулся и закашлялся.

 

– Не волнуйтесь, у меня есть чем защищаться! – выговорил он наконец, указав на большой револьвер в сейфе. – К сведению любителей!

 

Внезапно его охватил гнев. Он замахал пачкой векселей, связанных резинкой.

 

– А любители есть! Лентяи! Лицемеры! Все, что вы умеете делать, вы и вам подобные, – это приходить сюда и плакаться, когда остаетесь без гроша!

 

Он швырнул пачку на стол. Сжал губы. Жюльен подавил нервный зевок.

 

– Ну что? – крикнул Боргри. – Струсили?

 

Эти слова подстегнули Куртуа, к нему вернулось его наигранное спокойствие. Он пожал плечами. Неприятный голос ростовщика хорошо влиял на него. Чтобы действовать, ему нужен был стимул – ненависть.

 

– Вы сами этого хотели, – произнес он и быстро заполнил чек, пристроившись на уголке стола.

 

Боргри внимательно наблюдал за ним.

 

– Послушайте, старина, – проговорил он, – если это блеф, то не трудитесь. С просроченным векселем вы оттянете еще на несколько месяцев. Этот же чек в моих руках представляет для вас куда большую опасность.

 

Жюльен оторвал чек и протянул его ростовщику.

 

– Alea jacta est…[2 — Жребий брошен _(лат.)_.]

 

– Что значит?

 

– Представьте его в банк, если хотите, в понедельник утром.

 

– Он будет оплачен?

 

– Увидите.

 

– Кто даст деньги? Ваш шурин?

 

Жюльен кивнул.

 

– Ну и шляпа! Он еще вам верит?

 

– Вот именно, что нет, – ответил Жюльен, чувствуя себя теперь вполне непринужденно. – Сегодня вечером я отдам ему вексель. Так он сможет убедиться, что я действительно оплатил его. Тогда он подпишет мне чек на соответствующую сумму, которую я переведу на свой счет в понедельник с утра пораньше. Теперь вам ясно, в чем заключается комбинация?

 

Не слишком успокоенный этими словами, Боргри схватил чек и внимательно изучил его, держа подальше от своих дальнозорких глаз. Взгляд Жюльена вернулся к револьверу, который по-прежнему лежал на полке приоткрытого сейфа.

 

– Как будто все правильно, – разочарованно вздохнул Боргри.

 

Кончиками пальцев он пододвинул вексель к Жюльену. Тот взял его, сложил и сунул в карман. Одновременно он бросил взгляд на часы. Без двух минут шесть. Он управился быстрее, чем предполагал.

 

– Теперь, Боргри, хочу предложить вам одно исключительное дело. Если согласитесь, вы войдете в долю в ЭКСИМ.

 

– Фифти-фифти?

 

Жюльен чуть не ответил утвердительно, поскольку время торопило, а нервы были на пределе. Но надо идти до конца.

 

– Минутку! – спохватился он, чтобы не возбудить недоверия ростовщика. – При одном условии. Фифти-фифти, если мы разделим таким же образом прибыль вашего маленького тайного банка.

 

– Я не могу так просто дать вам ответ. Сначала я должен узнать, в чем заключается дело.

 

– Для этого я и принес вам эту бумажку.

 

Жюльен достал записи и положил их перед Боргри.

 

– На первый взгляд это может показаться глупым. Но не смейтесь. Это феноменальное дело, я основательно обдумал его. Нефтеперерабатывающий завод у Парижского порта.

 

– Вы сошли с ума? Думаете, что крупные фирмы позволят вам осуществить вашу затею?

 

– Нет. Но они перекупят дело, чтобы мы не рыпались. Только для этого надо, чтобы колесо завертелось! Впрочем, ничего сложного тут нет. Вы дадите мне ответ в понедельник. А пока подумайте… Вот, взгляните…

 

Он обошел вокруг стола и встал между Боргри и сейфом. Левой рукой отмечал некоторые строчки. Боргри надел очки, чтобы лучше видеть текст. Жюльен суетливо объяснял:

 

– Кому угодно могла прийти в голову эта идея. Но тем не менее она нова. Подумайте об экономии на транспортировке! Если вас это интересует, то для начала необходимо десять миллионов.

 

– У вас они есть? – поинтересовался Боргри, не поднимая глаз.

 

– У меня есть половина. А вы дадите другую половину. Вам достаточно не представлять чек к оплате. Это ваш взнос. Тогда я располагаю чеком моего шурина, который, сам того не подозревая, становится моим вкладчиком. Неплохо задумано, а?

 

– Вы не так уж глупы, Куртуа…

 

В тоне ростовщика слышались уважительные нотки. Куртуа не обратил на это внимания. Из коридора донесся взрыв смеха, постукивание каблучков: машинистки покидали здание.

 

– Шесть часов, – проворчал ростовщик. – Каждый раз этот балаган. Невозможно спокойно работать…

 

Он вновь погрузился в чтение записей. Шум за дверью усилился. Служащие, которые не смогли воспользоваться лифтом, сбегали по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Боргри время от времени присвистывал испорченным зубом. Он потирал руки, не расставаясь со своим платком. Жюльен устремил взгляд к потолку, мысленно торопя развязку.

 

– У Сент-Уанских ворот? – спросил Боргри.

 

– Прямо за кладбищем. Дадим заявку на участок и сообщим в газеты…

 

Жюльен задыхался. Он просунул правую руку в приоткрытую дверцу сейфа, и его пальцы сжали рукоятку револьвера.

 

– …что собираемся построить завод при поддержке иностранного капитала. Затем нам остается только ждать…

 

Вены на его шее вздулись. Вдруг наверху раздался оглушительный шум. Боргри ударил кулаком по столу:

 

– Ну, теперь школа для машинисток начинает свой концерт.

 

Жюльен чуть не плакал. Он прокричал:

 

– Участок находится рядом с Национальным шоссе, в тысяче шестистах метрах от кладбища…

 

Он прижал оружие к бедру.

 

– Что вы говорите? – Боргри пытался перекричать шум. – Погодите… Из-за этих идиоток ничего не слышно. Дайте им успокоиться…

 

В тот момент, когда орава освободившихся машинисток устремилась на лестницу, наполнив все здание криком и шумом, Куртуа как во сне проделал жест, который репетировал сотню раз. Он прислонил дуло револьвера к виску ростовщика и в ту же секунду нажал на спуск. Грохот выстрела потонул в общем шуме. Боргри тяжело упал вперед, и Жюльен отскочил в сторону, чтобы на него не попала брызнувшая кровь.

 

Постепенно шум стих, и наступила тишина. Убийца застыл неподвижно. Он еще не осознавал, что осмелился на такое. По его гладко выбритой щеке катилась слеза. Он этого не замечал.

 

Револьвер выскользнул из его руки и упал на ковер. Жюльен хотел крикнуть, но не смог.

 

Струйка крови стекала по столу, на пол и уже подбиралась к оружию. Куртуа тупо наблюдал за ней не в силах пошевелиться. Он знал, что, если кровь попадет на револьвер, ему не удастся стереть свои отпечатки и не оставить следов, которые заставят усомниться в самоубийстве… Жюльен сделал нечеловеческое усилие, чтобы избавиться от оцепенения.

 

Надев перчатки, он быстро схватил револьвер. Затем тщательно протер рукоятку, ствол, спуск, избегая смотреть на труп, и, повернувшись к нему спиной, вытер своим платком дверцу и полку сейфа. Он взял пачку векселей и положил ее в карман, толкнул локтем тяжелую дверцу, которая захлопнулась со щелчком. Превозмогая тошноту, Куртуа вложил в еще теплую руку Боргри револьвер и прижал его пальцы к рукоятке и спуску. Затем положил оружие на ковер. Через несколько мгновений струйка крови доберется до него.

 

Жюльен тщательно протер носовым платком все, к чему мог прикоснуться, войдя в комнату: ручку двери, край письменного стола. Он сунул в карман чек и записи о выдуманном заводе у Парижского порта. Он по-прежнему старался не смотреть на Боргри, вид которого, наверное, был ужасен. Но труп необъяснимым жутким образом привлекал убийцу, и он взглянул на него. Как только Куртуа увидел залитое кровью страшное лицо, он потерял сознание.

 

 

 

 

Глава III

 

 

Дениза округлила рот, провела по нему помадой, сжала губы и еще раз взглянула в зеркальце. Одна ресничка, намазанная тушью, приклеилась к веку. Она наклонилась к зеркальцу, кончиком мизинца поправила ресницы.

 

Шесть часов семнадцать минут. Она задумчиво взглянула на интерфон: рискнуть? Ох, не стоит! Шеф пунктуален до мелочности. Он ставит часы с точностью до секунды. Обмануть его невозможно. Уж он, конечно, не упустит возможности едко заметить, что до назначенного времени еще три минуты.

 

Она взяла пальто и, прежде чем надеть, внимательно осмотрела. Ей просто необходимо новое. Если б только Куртуа прибавил ей жалованье, о чем она давно просит, Дениза могла бы приобрести новое пальто.

 

Она устало покачала головой. Каждый раз, как она поднимала этот вопрос, Жюльен Куртуа казался шокированным и говорил тоном легкого превосходства:

 

– Теперь? Моя маленькая Дениза, и не думайте об этом! Когда дела идут так плохо и моя казна почти пуста…

 

Себя же он не ограничивал в расходах. Его казна оказывалась не пустой, когда речь шла о том, чтобы поменять машину, заказать пять костюмов сразу, послать корзину цветов жене или пригласить куда-нибудь свою очередную пассию.

 

– Однако же мне необходимо новое демисезонное пальто! – произнесла она плаксивым тоном, дурачась и топая ногой.

 

Телефон как будто ждал этого знака и зазвонил. Дениза недовольно сняла трубку.

 

– ЭКСИМ, Общество по экспорту… Простите? Ах! Мадам Куртуа? Разумеется, он здесь!

 

Было лишь девятнадцать минут седьмого, но она решила соединить Куртуа с женой. Эта маленькая месть была как бальзам для ее сердца. Она нажала кнопку интерфона. В кабинете Жюльена раздался звонок. Дениза не отпускала кнопку, как будто от этого звонок мог стать громче. Ответа не было. Она занервничала. Ну же! Нет, он не ответит раньше назначенного времени. Она злилась на него, но не могла не восхищаться таким упрямством. Настойчивость и упрямство часто путают.

 

Наконец… Нет…

 

– Не кладите трубку, мадам Куртуа. Он здесь, я знаю, он не выходил, я бы увидела. Я все время была на месте. Он, наверное, моет руки… Я звоню еще, мадам…

 

Черт! Двадцать минут седьмого уже миновало, а Куртуа по-прежнему молчал.

 

– Алло? Месье Куртуа? Двадцать минут седьмого, месье, мадам Куртуа на первой линии.

 

– Спасибо, Дениза.

 

В задумчивости она машинально переключила аппарат. Как он это сказал… Каким-то измученным голосом. От этого голоса все в ней перевернулось. Он из тех мужчин, которым прощается все. И чем больше им прощаешь, тем больше они этим пользуются. Точно как Поль… Боже, Поль наверняка потерял всякое терпение, поджидая ее возле Оперы. Но как уйти? Разговор между супругами мог продолжаться до бесконечности.

 

В щели под дверью показался свет. Тем лучше! Он включил лампу. Она набралась духу, постучала и приоткрыла дверь.

 

Навалясь на письменный стол, в усталой позе, бледный, с трудом переводя дыхание, Куртуа с необычайной нежностью шептал в трубку. Будто больной, выздоравливающий после тяжелого недуга. Его голос был едва слышен, глаза закрыты, изможденное лицо при ярком свете лампы казалось беззащитным. Игра теней не могла скрыть выражения безграничного спокойствия на этом лице. Он все время повторял одни и те же слова:

 

– Любимая моя… Если бы ты знала, любимая…

 

Денизе стало неловко. Словно она застала его в ванной обнаженного.

 

Он слушал терпеливо, с выражением нежности на лице. Испытывая страшное смущение, Дениза вновь постучала по приоткрытой двери. Он тут же поднял глаза и улыбнулся. Дениза в замешательстве сделала красноречивый жест рукой: она может идти? Он несколько раз приветливо кивнул.

 

– До понедельника, – вполголоса произнесла Дениза.

 

Он ответил, чуть шевеля губами, прикрыв трубку рукой:

 

– Да, да. Желаю вам хорошо провести воскресенье, моя маленькая Дениза.

 

Эти слова, их тон тронули ее больше, чем если бы вдруг он сообщил, что повышает ей зарплату.

 

– Спасибо. И вам тоже, месье, – пробормотала она.

 

– О! Я… – Лицо Жюльена утратило напряженное выражение, морщины на лбу разгладились. – Буду спать как сурок весь день… Минуточку, Жину, – сказал он в трубку, – я попрощаюсь с Денизой, она уходит. Да, мы до сих пор работали, но теперь закончили…

 

Дениза прикрыла дверь и удалилась. Чувство преданности переполняло ее.

 

Не выпуская из руки трубки, Жюльен откинулся в кресле. Он чувствовал себя обессиленным и полным любви. Он любил Женевьеву. Она все никак не могла в это поверить, и не без причины. Но что за важность? Он сам, впрочем, не всегда отдавал себе в этом отчет. Но только ему было все же легче: он заранее знал, что вернется к жене, переполненный еще большей нежностью, чем раньше.

 

– Да, я освободился, любовь моя… Наконец!.. О! Ну зачем тебе рассказывать? Трудное и опасное дело. Я очень рисковал… Очень. Но все в порядке. Конечно, я был храбр. Я думал о тебе и смело бросился в драку… Ради тебя я на все способен!.. – Его голос прерывался от волнения. Ему непреодолимо хотелось почувствовать рядом с собой присутствие близкого человека. – Нет, любимая, я не храбр, но ради нашего спокойствия надо было рискнуть… Удалось на все сто… О! Но, знаешь, подготовка… Я вполне доволен собой.

 

Он сиял. Опасность миновала, и содеянное возвеличивало его в собственных глазах. Легче всего убедить себя в собственном величии. Такая снисходительность к самому себе побуждала его раскрыть объятия той, которая была ему необходима.

 

– Теперь я буду спокойней, Жину, у меня будет время, чтобы говорить тебе, как я тебя люблю…

 

Ей было тесно в душной телефонной кабине кафе, откуда она звонила. Она изнемогала от счастья, еле удерживалась, чтобы не разрыдаться.

 

– Да, но только что… только что ты не захотел сказать мне это даже один раз. Ты рассердился.

 

– Только что, – говорил он проникновенно, – я диктовал письмо. Как раз по поводу этого дела. А ты меня прервала. Я потерял мысль. Теперь все иначе.

 

– Значит, это правда, ты меня любишь?

 

– Я без ума от тебя.

 

– О! Любимый, любимый… Жаль, что я не нахожу других слов, чтоб говорить с тобой, Жюльен. Когда ты добр, когда у тебя такой голос, я теряю голову…

 

– Любовь моя!

 

– Как?

 

– Я говорю, любовь моя!

 

– О! Жюльен, приходи поскорей…

 

– Дай мне десять минут, дорогая. Через десять минут обещаю тебе выйти отсюда и помчаться прямо домой. Приведу в порядок кое-какие бумаги… – Он улыбнулся, глядя на векселя, чековую книжку и записи, которые он доставал из кармана и бросал на стол. – У меня есть идея. Знаешь, что мы сделаем? Приготовься. Поедем за город, хочешь?

 

– Прямо сейчас! Теперь же! – нетерпеливо воскликнула она.

 

Он совершенно расслабился и смеялся от души.

 

– Десять минут, не больше, клянусь.

 

– Дорогой, я что-то вспомнила. В полдень ты говорил, что у тебя нет ни гроша. У тебя, правда, есть сколько надо, или, хочешь, я попрошу у Жоржа?

 

– Нет, оставь своего брата. Он и так чересчур вмешивается в наши дела. Не волнуйся насчет денег. Повторяю тебе, все изменилось.

 

– Благодаря этому удивительному делу?

 

– Удивительному. Это точно. Значит, до скорого?

 

Она быстро прикинула в уме:

 

– Десять минут? Ведь не больше?

 

– Разрази меня гром, если я лгу.

 

– Хорошо. Тогда и я тебе устрою сюрприз.

 

Женевьева поспешно вышла из кафе и взглядом поискала такси. Стоянка была пуста. Она решила идти пешком и быстрым шагом направилась к центру.

 

Положив трубку, Жюльен застыл в неподвижности, не убирая руки с аппарата. Затем встряхнулся, глубоко вздохнул, встал и с наслаждением потянулся. Кончено. Да, смерть Боргри положила конец долгому кошмару. Чтобы прогнать воспоминание об этом ужасном лице с остекленевшим взглядом, об этой лысой голове, Куртуа вернулся к документам, которые захватил из сейфа, и недоверчиво посмотрел на них. Вдруг он беззаботно рассмеялся.

 

– Кончено! – воскликнул он. – Я больше не боюсь!

 

Он резко оборвал смех: а вдруг Дениза еще не ушла. В один прыжок он очутился у двери и с силой распахнул ее. Увидев пустое помещение, он снова улыбнулся.

 

За дело! Лихорадочными движениями он смахнул следы штукатурки и пыли со своего костюма, вновь перебрал в уме все свои действия после убийства. Вспоминая об этом, он вздрогнул. Он восхищался самим собой: откуда у него взялась смелость убежать из жалкого кабинета ростовщика? К счастью, в коридоре не было ни души.

 

Перчатки? Здесь. Он хорошо помнил, как снял их, стаскивая зубами, прижав трубку к уху. Значит, он не мог оставить ни одного отпечатка. В комнате, предназначенной для маляров, он запутал свои следы. Никакому хитрецу не удастся распознать среди бесчисленных следов именно его. Да благословит господь маляров, отдыхающих два дня! Самым трудным был этот бесконечный обратный путь по карнизу над зияющей пустотой, оглушающий звонок интерфона и страх не поспеть вовремя. Вдруг Дениза проявит нетерпение, нарушит приказ и зайдет посмотреть, почему он не отвечает…

 

В подсобном помещении Куртуа посмотрел в зеркало. Костюм был чист. Теперь следовало действовать с методичностью. Прежде всего перчатки. Он придержал их кончиком канцелярских ножниц и поджег зажигалкой. Затем выбросил пепел на улицу. Теперь не оставалось ничего.

 

Закрыв окно, он вернулся к столу. Тихий стук в дверь пригвоздил его к месту. Сердце бешено забилось, мысли беспорядочно проносились в голове. Это мог быть лишь Боргри, который пришел свести с ним счеты! Стук повторился.

 

– Войдите!

 

Это оказался Альбер, привратник.

 

– Прошу прощения, месье Куртуа. Я хотел проверить, здесь вы или нет. Все ушли, вот поэтому я и заглянул посмотреть…

 

– Я тоже ухожу, Альбер.

 

Стоя у вешалки, он положил ему руку на плечо.

 

– Я закончил, Альбер. Ухожу.

 

Привратник помог ему надеть пальто.

 

– Вы понимаете, что это значит, Альбер? – повторял Куртуа. – Вы тоже испытываете эту радость, закончив работу, почувствовав, что вы свободны?

 

– Ну, знаете, моя работенка – это другое дело, ведь так. О, я доволен. Ничего не могу сказать. Но вот ноги болят потом до следующего утра. Мы-то все время на ногах…

 

Подойдя к двери, Жюльен вспомнил о векселях.

 

– Идите, Альбер, я вас догоню…

 

Он вернулся к столу. Его взгляд привлек револьвер, который блестел в приоткрытом ящике. Он положил его в карман.

 

– Вы берете с собой револьвер, месье Куртуа? – удивился привратник.

 

– А?

 

Он резко обернулся, как будто его застали на месте преступления, когда он убивал Боргри.

 

– Да… Да, мы едем за город, и вот… Разве можно знать в наше время, не пригодится ли эта игрушка?

 

С трудом найдя в себе силы улыбнуться, он схватил бумаги, сунул их в карман и вышел.

 

Альбер с серьезным видом кивал головой. Успокоившись, Жюльен весело насвистывал.

 

– Вы в прекрасном настроении! – заметил привратник. – Это воскресенье так на вас действует?

 

– Может быть. Видите ли, я проведу уик-энд с прелестнейшей из женщин.

 

Привратник состроил гримасу, открывая дверь лифта, но промолчал. Всем было известно, что Куртуа – бабник. Догадываясь, о чем думает Альбер, Жюльен забавлялся. «Никогда, – думал он, – никогда ему и в голову не придет, что я говорю о собственной жене!»

 

Дверь лифта закрылась сама. Альбер нажал кнопку первого этажа, и кабина начала бесшумно опускаться.

 

– Терпеть не могу эти лифты, замурованные в стене, – пожаловался Жюльен. – Чувствуешь себя как в колодце. Мне больше нравилась старая система. Можно было видеть лестничные площадки, ступени… А здесь задыхаешься.

 

– Современная техника, месье Куртуа. Впрочем, путешествие не такое уж длинное.

 

Лифт остановился. Они вышли в холл.

 

– До свидания, месье Куртуа. Желаю приятно провести воскресенье!

 

– Вы сейчас закроете?

 

– Да, месье. Вы последним уходите. Запру до понедельника.

 

– Ну что ж, и вам приятного отдыха, Альбер.

 

– Спасибо, месье.

 

Он прикоснулся пальцами к каскетке. Жюльен, выйдя на порог, вдохнул свежий воздух. Жизнь прекрасна! Он не испытывал ни малейших угрызений совести.

 

Его машина, красный «фрегат», стояла у тротуара. Садясь в автомобиль, он увидел Альбера, машущего ему каскеткой: привратник не забыл еще новогодних подарков. Жюльен махнул в ответ рукой. Он слегка повернул ключ, и мотор заработал: машина заводилась с пол-оборота. Куртуа прогрел мотор.

 

Ах! Теперь он сделает Женевьеву счастливой! Он больше не заставит ее страдать. Никогда. Он слишком боялся потерять ее. Новая жизнь. Новая любовь, вот что он предложит ей, как только она очутится в его объятиях. Он нежно шепнет ей на ухо: «Видишь ли, сегодня я многое понял. Раз провидение помогло мне, значит, я достоин сделать тебя счастливой».

 

Носком ботинка он нащупал педаль. Мотор еще не прогрелся. Он представил себе, как разговаривает с инспектором полиции, наводящим справки среди арендаторов двенадцатого этажа: «Боргри? Боргри?.. Не помню… Ах да! Погодите. Это не тот низенький, круглый, лысый, не слишком симпатичный человек? Неприятная физиономия, между нами говоря. Я иногда встречал его на лестничной площадке. «Привет, как дела?» И все. Кто-то мне сказал, что он ростовщик. Не помню кто. Нет, я не поддерживал с ним никаких отношений. Впрочем, он, наверное, и не знал, как меня зовут… Бухгалтерия? Не смешите меня, инспектор. У таких людей нет бухгалтерии. Кстати, если хотите, можете просмотреть все мои книги, счета, прошу вас. Вы нигде не встретите упоминания о Боргри…»

 

Как бы желая успокоиться на этот счет, он достал из кармана компрометирующие документы и побледнел. Он перепутал: по невнимательности унес свою почту!

 

Черт побери! Векселя! Чек! Записки!

 

Не сжег ли он их? Нет. Он помнил, как превратил в пепел и развеял по ветру перчатки. Затем вошел Альбер. Он вспоминал, как вернулся с полпути, чтобы взять бумаги и… потом этот кретин Альбер задал ему идиотский вопрос насчет револьвера. Испугавшись, Жюльен обернулся и… Он выругался.

 

Векселя, чек и записи, должно быть, остались на виду, на его письменном столе.

 

Ну, не будем паниковать. Еще ничего не потеряно. Мотор тихо урчал, создавая ощущение уюта и лени. Ему совершенно не хотелось подниматься. Кстати… Его револьвер, да… Он вытащил его из кармана и положил в отделение для перчаток.

 

Он машинально включил скорость. Он уладит все в понедельник утром. Придет раньше Денизы и уничтожит компрометирующие бумаги. Но он не нажал на педаль. А уборщицы? Уборщицы не читают. А если вдруг именно на этот раз они станут читать? Не из-за таких ли ничтожных деталей, мелких небрежностей, как вот эти, срываются так называемые совершенные преступления?

 

Он спокойно выключил скорость, вышел из машины. Привратника в холле не было. Никогда его нет на месте. Придется обойтись без него. К счастью, лифт скоростной!

 

Он вошел в кабину, нажал кнопку, обозначенную цифрой 12. Лифт начал плавно подниматься.

 

В этот момент привратник Альбер подошел к щитовой во втором подвале. Он сдвинул каскетку на затылок, почесал голову и зевнул. Затем, зная, что в здании никого не осталось, рабочий день и неделя закончены, он одним движением опустил рукоятку, отключив электроэнергию.

 

Кабина лифта резко остановилась между десятым и одиннадцатым этажами.

 

 

 

 

Глава IV

 

 

Кабина остановилась так резко, что Жюльен очутился на полу. В полной темноте. Он стукнулся коленом о стальную стенку, и от боли у него перехватило дыхание.

 

Он выпрямился, морщась от боли, прислонился спиной к стенке кабины и помассировал ногу.

 

– Альбер! – крикнул он.

 

Никто не появлялся, и Жюльен на ощупь нажал на первую попавшуюся кнопку. Потом на вторую, третью… Ничего.

 

При свете зажигалки он нашел кнопку с надписью «привратник», нажал на нее. Прислушался, стараясь уловить далекий звонок. Ничего.

 

Внезапно разозлившись, он ударил ногой в стальную стенку. Колено снова обожгла боль. Он выругался, в бешенстве завопил:

 

– Альбер! Отзовитесь же, черт подери! Альбер!

 

Зажигалка погасла, и Жюльен почувствовал себя пленником в этой непроглядной темноте. Здание погрузилось в тишину, нарушаемую время от времени далекими шумами улицы.

 

Жизнь продолжалась. Совсем близко. Достаточно было выбраться из этой идиотской клетки. Стиснув зубы, сжав кулаки, Жюльен боролся с охватившей его паникой…

 

 

 

 

 

Вот уже добрых десять минут Женевьева шла быстрым шагом, почти бежала. Почувствовав, как закололо в боку, она вынуждена была замедлить шаг. Она так радовалась тому, что в своих будущих воспоминаниях уже окрестила как «возвращение» Жюльена. Она радовалась тому, как сейчас появится неожиданно для него… Но не разминутся ли они? От мысли, что сюрприз может не получиться, слезы выступили у нее на глазах. Она зашагала быстрее: «Если он меня любит, интуиция подскажет ему и он подождет. Если он уехал, моя жизнь кончена!»

 

Сердце на секунду замерло: «Не бросай меня, Жюльен!»

 

Ее сердце… Это сердце болело каждый раз, как она думала о Жюльене или делала физическое усилие. Она остановилась у витрины спортивного магазина и даже не заметила юную пару, одетую по последней моде Сен-Жермен-де-Пре, лениво разглядывавшую витрину. Парень смерил Женевьеву критическим взглядом: «Смешная бабенка… И одета безвкусно… Явно с приветом!»

 

Женевьева продолжила путь. Парень повернулся к своей спутнице:

 

– Ну, ты идешь, Тереза?

 

Отдавая дань моде, он старался выговорить ее имя на английский лад и манерно произнес «Сириза». Его волосы, нарочито разлохмаченные, закрывали затылок. Чересчур широкий свитер с высоким воротником скрывал худые плечи. Вместо пальто на нем был доверху застегнутый серый пиджак с падающими плечами и расходящимися полами. Он не вынимал рук из карманов черных брюк с клетчатыми отворотами, обтягивающих щиколотку и лодыжку.

 

– Иду, иду, Фред, – ответила девушка, продолжая разглядывать анораки.

 

У Терезы были прямые волосы до плеч. Толстый шерстяной свитер, надетый поверх юбки, не скрывал маленькие груди. Во всем ее облике было что-то хрупкое и вместе с тем вызывающее. Фреду это нравилось. Но особенно ему нравились ее модные туфли без каблука; вроде стоптанных башмаков, они создавали впечатление какой-то домашней простоты, будто к женщине, носящей эти туфли, мог подступиться каждый.

 

Наконец Тереза присоединилась к Фреду. Они зашагали рядом, не касаясь друг друга.

 

Перед витриной книжного магазина Фред презрительно пожал плечами.

 

– Представляешь, еще находятся идиоты, которые пишут книги.

 

– Почему идиоты? – робко спросила Тереза. – Это нехорошо?

 

Фред выпятил узкую грудь.

 

– Вопрос не в том. Для чего? Вот что следует спросить. Ну, напишешь ты одну книжонку, ну, две, пять, десять, сто… Но всех их тебе никогда не написать… Так что?

 

Опустив голову, Тереза усваивала урок. Быстрый взгляд Фреда остановился на женщине, которая только что стояла вместе с ними у витрины спортивного магазина. Она порылась в сумочке, достала флакон, а из него таблетку и проглотила ее. «Все ясно, – подумал он, – она наркоманка. Я так и предполагал…»

 

Молодые люди обогнали женщину.

 

Но Женевьева не была наркоманкой. Она принимала «пилюли для сердца», абсолютно, впрочем, безобидные, добытые у врача ценой настойчивых просьб.

 

Ну вот, теперь ей стало лучше.

 

Уже виднелось здание «Ума-Стандард». Женевьева продолжила путь. Еще несколько секунд, и она у цели. В конце концов, почему бы Жюльену не задержаться? Конечно, не для того, чтобы ее подождать. Просто потому, что он никуда не торопился, назначив ей свидание. К собственной жене можно и опоздать.

 

Тем временем Фред и Тереза зашли за угол. На тротуаре стояла группа из Армии спасения. Две женщины в смешных форменных шапочках, надвинутых на глаза, с воодушевлением пели какой-то гимн. Видно было, как двигаются их губы, но звуки почти не слышались. Третья женщина, склонившись, писала что-то на асфальте большим куском мела. Речь шла о боге. При каждом ее движении юбка задиралась и видны были подвязки для чулок. Фред хихикнул, подтолкнув Терезу локтем.

 

Она тоже все видела, но жест Фреда был ей неприятен. Она подавила раздражение, но недостаточно быстро, и Фред состроил презрительную гримасу:

 

– Ах да!.. Есть святые вещи… Еще бы. Я спрашиваю себя, удастся ли мне когда-нибудь выбить из тебя мещанство.

 

Он запнулся на слове, но не обратил на это внимания. Тереза тоже предпочитала переменить тему разговора. Она указала Фреду на рекламу у входа в кафе: женщина, осыпаемая золотым дождем, – мол, покупайте билеты Национальной лотереи!

 

– Что это за женщина? – спросила Тереза.

 

– Даная, – ответил Фред с выражением непреодолимой скуки на лице.

 

– Даная? Что это значит?

 

Мгновение Фред созерцал рекламу.

 

– Еще один фокус, чтобы дать себя одурачить.

 

Они прошли мимо кафе. Фред остановился перед красным «фрегатом». Дверца машины была приоткрыта, но мотор работал.

 

– Не мешало бы проучить этого типа! Завел машину и смылся! Дамы и господа, подходите и пользуйтесь!

 

Он старался придать своему голосу грубоватые интонации и добавил шутя:

 

– Поехали?

 

Тереза вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, жалея, что выдала свой страх, особенно после их маленькой перепалки. Взгляд Фреда застыл. Девушка знала этот взгляд. Хуже, чем если б она сказала: «Слабо!» Задетый за живое, он непременно захочет доказать ей, что он-то ничего не боится.

 

– Ты думаешь, я на это не способен?

 

– Способен, – сказала она. – только… ты украдешь одну машину, украдешь две… Ты никогда не сможешь украсть все!

 

Он мрачно усмехнулся:

 

– Ты редко открываешь рот, но уж когда откроешь, так такое сморозишь… Садись.

 

– Может, хозяин отошел за сигаретами в кафе…

 

Фред посмотрел: в кафе было пусто.

 

– Садись! – повторил он.

 

И, не колеблясь больше, чтобы и себя поставить перед свершившимся фактом, он сел за руль. Тереза покорно обошла машину…

 

Женевьева в свою очередь свернула за угол. Какой-то пожилой мужчина поздоровался с ней. Она машинально ответила, не узнав его в ту минуту. Она как раз увидела красный «фрегат» в пятидесяти метрах от себя, и сердце у нее сразу перестало болеть. Жизнь прекрасна: Жюльен ждал ее! Ну конечно, человек, который поздоровался с ней, – это же Альбер, привратник. Надо поторопиться. Из выхлопной трубы автомобиля показалось серое облачко. Через заднее стекло Женевьева видела затылок мужа, готового тронуться с места.

 

– Жюльен…

 

Ей стало стыдно, что она кричит на всю улицу, и она пустилась бегом. Но вдруг кровь застыла у нее в жилах: молоденькая девушка в нелепом наряде – не та ли, что стояла у спортивного магазина? – обойдя вокруг машины, открывала дверцу и садилась с непринужденностью, свидетельствующей о давней привычке. Да, то была та самая девчушка, что стояла у магазина… Подол ее юбки оторвался и неряшливо висел…

 

У Жюльена есть любовница! Эта истина открылась ей во всей своей жестокой очевидности.

 

Это не могла быть Дениза; в данный момент Женевьева была так потрясена, что простила бы, если б Жюльен проводил домой секретаршу. Хотя та и была чересчур красива, чтобы семейный покой не находился под угрозой. Но эта неизвестная особа? В два раза моложе, чем Женевьева!

 

Страдание парализовало ее, но жажда мести толкнула вперед. Она выцарапает глаза этой грязной девке, она… Машина тронулась с места, когда Женевьева была в двадцати метрах от нее. «Фрегат» повернул за угол и исчез.

 

Женевьева испустила вопль. Какая-то прохожая на всякий случай вторила ей. Собрались люди. Кто-то спросил:

 

– Вам нехорошо, мадам?

 

Устремив в пространство безумный взгляд, она тяжело дышала, закусив губу.

 

– Нет… Нет… Все в порядке… Кольнуло в сердце, но сейчас уже прошло… Мне уже лучше, спасибо… Это пустяки.

 

Она стояла на месте и ждала, пока разойдутся невольные свидетели ее слабости. Зеваки нехотя уходили прочь, оглядываясь назад в тайной надежде, что она все-таки упадет замертво.

 

Женевьеву постепенно охватывал безумный гнев. Оставшись одна, она немедля ринулась ко входу в здание. Судорожно сжав пальцами железные прутья, она трясла решетку.

 

 

 

 

 

В этот момент десятью с половиной этажами выше Жюльен тоже бросался на железные двери своей тюрьмы. Им овладело слепое бешенство. Любой ценой надо было выбраться из этого герметического колодца, из этой жуткой западни. Кто угодно мог войти в его кабинет, увидеть следы его преступления. Кто угодно мог застать его в этих стенах, скрывающих труп! А Женевьева? Женевьева будет волноваться, подумает бог знает что! Он закричал:

 

– Альбер! Альбер! Откройте же, черт возьми!

 

Жюльен задержал дыхание, чтобы не пропустить ответный возглас. Тишина. Жуткая тишина. Кажется – он не был в этом уверен, – кажется, из глубины колодца до него доносились глухие удары… шум машин… далеко… далеко…

 

 

 

 

 

Откинув полу своей пелерины, к Женевьеве приближался полицейский:

 

– Что с вами, мадам? Здесь закрыто, разве вы не видите?

 

Он подавлял в себе желание отвести эту женщину в полицейский участок. Вечно эти прилично одетые дамочки устраивают скандалы. Тяжело дыша, красная от стыда, Женевьева опустила голову.

 

– Что-нибудь случилось? – спросил полицейский.

 

– Нет… Нет…

 

– Что же тогда вы здесь делаете?

 

– Мой муж! – крикнула она, не в силах дольше сдерживаться.

 

– Что ваш муж? Он там, внутри?

 

– Нет, он только что уехал…

 

– В таком случае вам совершенно незачем туда входить. Идите, мадам…

 

Женевьева повиновалась. Гнев был лишь уловкой, чтобы заглушить горе: Жюльен ее не любит. Теперь у нее есть доказательство.

 

Наконец-то такси…

 

– Улица де Варен, тридцать два!

 

Но и сидя в такси, она так и не смогла заплакать. Вдоль Сены по дороге Марли мчался красный «фрегат».

 

 

 

 

Глава V

 

 

Моросил дождь. Фред, вцепившись в руль и всем телом наклонившись вперед, гнал машину – он выиграет чемпионат мира! То была мечта его детства. А Терезу терзало любопытство: как зовут типа, у которого они только что украли машину? Не выдержав, она включила освещение и, запинаясь, прочла имя на табличке, прикрепленной к приборной доске:

 

– Жюльен Куртуа…

 

– Это что еще? – проворчал Фред.

 

– Так зовут владельца машины.

 

– Ну а мне какое дело? Жюльен! Ха! Вот дурацкое имя!

 

Она опять замолчала. С Фредом трудно разговаривать, ведь он настолько умней и образованней ее. Ну а ему надоело продолжать гонки на первенство мира. Он обрушился на социальное неравенство:

 

– Жюльен Куртуа! Представляешь? Какой-нибудь тип вроде моего папеньки. Заплывший жиром. Живет припеваючи. Денег куры не клюют. Зимой ходит в шубе. Акций полон мешок! Презирает всех этих бедолаг, у которых ничего нет, чтоб заработать на хлеб, кроме рук и головы. Вот пари держу, что он просто гроза для своих служащих. Вылитый папаша. Ничего, пусть прогуляется.

 

Фред уже сам не знал, кого хотел заклеймить – своего отца или того неизвестного.

 

– Давай, дождичек! Все одно к одному. Раз уж я собрался отдохнуть за городом!

 

Небрежным движением он включил дворники. Стекло стало мутным, сквозь него ничего не было видно.

 

– Браво! – завопил Фред. – Совсем здорово! Нет, ты представляешь? Эти проклятые буржуи ничего толком не могут. Теперь мы рискуем сломать шею, потому что твой болван пожалел денег на хорошие дворники!

 

Тереза подумала о другом: может быть, внутреннее освещение мешает водителю? Она подняла руку, чтобы выключить свет. Свитер при этом движении сильнее обтянул грудь. Правая рука Фреда тут же потянулась к Терезе. Но одной рукой он плохо держал руль, и машина потеряла управление.

 

– Черт побери! – выругался Фред.

 

«Фрегат» ехал зигзагами. Тереза сжалась в комок. Наконец Фреду удалось справиться с машиной. Злясь за пережитый страх, он обрушился на подружку:

 

– Ну хороша же ты со своими номерами! Идиотка! Ты вообще соображаешь? Счастье, что я хорошо вожу машину, а то бы мы врезались в дерево! Но тебе, конечно, на это плевать! Тебе лишь бы покрасоваться!

 

Взмокший от страха, он неслушающейся ногой нажал на тормоз.

 

 

 

 

 

Женевьева неожиданно крикнула:

 

– Остановите! Остановите!

 

Шофер резко затормозил, и старый «рено» занесло. Он не успел повернуть на улицу де Варен и остановился у тротуара. Таксист, которому большие усы явно служили фильтром для никотина, рассердился:

 

– Предупреждать надо, дамочка! Предупреждать! А не орать так! В чем дело?

 

Женевьева не знала, плакать или смеяться.

 

– Я подумала, я… Отвезите лучше меня домой.

 

– А куда это «домой»?

 

– В Отёй, улица Молитор… Извините, но я вдруг поняла, что мой муж поехал прямо домой, наверное… Ну и тогда я…

 

Таксист внимательно смотрел на нее. Смутившись, Женевьева рассыпалась в ненужных объяснениях:

 

– А на улице де Варен живет мой брат…

 

Таксист воспользовался ее смущением и грубо прервал:

 

– Ваш брат или сборщик налогов, мне-то какая разница.

 

Женевьева обиженно замолчала.

 

– Ладно, – сказал шофер, – значит, едем в Отёй?

 

– Да, – сухо ответила она. – Улица Молитор.

 

Женевьева поджала губы. Вот уж, действительно, эти плебеи… Машина медленно повернула и увеличила скорость. Женевьева сдерживала истеричное хихиканье. Она была так счастлива! Боже, как можно быть такой глупой! В городе наверняка сотни красных «фрегатов». Абсолютно никаких оснований не было утверждать, что «фрегат», который она только что видела, принадлежал ее мужу. Он, бедняжка, наверняка томится дома в ожидании. А когда его заставляли ждать в одиночестве, он пил. Просто так, со скуки. К несчастью, он плохо переносил алкоголь. Она наклонилась вперед:

 

– Быстрее, прошу вас…

 

– Ха! Ничего себе! Если бы вы не напутали, мы бы уже давно были на месте. А я не могу ехать быстрее. Эта машинка тридцать восьмого года рождения…

 

Женевьева снимала и вновь натягивала перчатки, пока таксист занимался сравнительным анализом старых и новых автомобилей.

 

– Есть и хорошее, ничего не скажу. Обогрев, например, зимой – это удобно, но… что касается материала, уж извините. Теперешний и в сравнение не идет.

 

Она его не слышала. Она думала о двух мужчинах, которые заговорили с ней сегодня на улице. Один из них даже шел за ней некоторое время. Надо признаться, что в розовом костюме она кажется стройней. Все равно неправда, что она стареет. Она вновь улыбалась. Часто ощущение счастья зависит от упорства, с каким человек желает не обмануться.

 

«Не пей слишком много, любовь моя, – мысленно приказывала она Жюльену, – будь благоразумен, я сейчас приду, видишь…»

 

Когда она расскажет ему о своих подозрениях, о своем гневе, он строго пожурит ее. Он скажет, поглаживая ее по плечу: «Сумасшедшая! Ведь ты знаешь, что я люблю только тебя…» «Знаю, – ответит она, – знаю, сама не понимаю, что на меня нашло…» Впрочем, эта девчонка совсем не в его вкусе. Жюльен предпочитает зрелых женщин, чтобы относились к нему с материнской нежностью. Как Женевьева. Он любит, чтобы его ублажали. И терпеть не может заботиться о других. «Когда мне будут нравиться молоденькие девчонки, – говорил он обычно, – значит, я начну стареть!»

 

И он смеялся, не замечая даже, что посыпает соль на ее раны.

 

Такси остановилось. Женевьева расплатилась, оставив шоферу щедрые чаевые. Не из доброты. Из трусости. У дверей ее охватило сомнение. Она обернулась и робко попросила:

 

– Если вы не торопитесь, подождите меня все же пять минут… Может быть…

 

– Может оказаться, что вашего муженька нет дома? Понял. Подожду.

 

Он засмеялся, и она его возненавидела. Конечно, посторонним людям трудно ее понять, но этот уж чересчур груб. Она не могла найти ключ, нервничала, наконец позвонила, и горничная открыла дверь.

 

– Месье давно дома?

 

– Месье?

 

– Ну да, месье! – крикнула Женевьева, бегом устремляясь в гостиную.

 

– Ах нет, мадам! Я его не видела.

 

Женевьева застыла на месте.

 

– Значит, он звонил?

 

– Нет, мадам, сегодня не было звонков.

 

Вся энергия Женевьевы ушла на недавний гнев. Сил осталось только на то, чтобы плакать. Плакать, умереть от слез. Горничная продолжала:

 

– То есть нет… я забыла. Мадам Дормьен звонила, она спрашивала у мадам…

 

Жестом Женевьева приказала горничной замолчать и медленно направилась в спальню. И сразу же испытала ужас перед одиночеством. Она не сможет остаться одна. Такси…

 

Она выскочила из дома.

 

– Подождите!

 

– Ага! Его нет, а? – усмехнулся шофер. – Ну, не убивайтесь. Ведь братишка-то с улицы де Варен остается. Не стоит из-за этого заревывать такую симпатичную мордашку. Ничего страшного. Это все поправимо…

 

Как она плохо думала о нем, об этом таксисте, и его усах. Этот чужой человек понимает ее лучше, чем собственный муж.

 

 

 

 

 

Сидя на полу кабины, откинув голову, Жюльен пытался собраться с мыслями. Его беспокоила реакция Женевьевы, чьи поступки никогда нельзя было предвидеть. Эта истеричка может поднять на ноги весь город!

 

Сколько времени ему придется просидеть, как узнику, в этом лифте?

 

Мозг, словно без его участия, выдал ответ: один день и две ночи. Тридцать шесть часов.

 

В понедельник утром вернется Альбер и включит ток.

 

До этого момента он будет совершенно один. Нет, не совсем. Рядом находился мертвец – Боргри. Даже если Жюльену удастся найти объяснение насчет бумаг, оставшихся на столе, он никогда не заставит поверить, что не знал Боргри, с которым ему придется так долго пробыть один на один… Он – в лифте, а тот – в своей жалкой комнатушке. Он слышал смех полицейских: «Кого вы хотите убедить, будто все это время сидели в застрявшем лифте?»

 

Надо бежать. Чего бы это ни стоило. Об этом идиотском приключении никогда не должны догадаться. Никто никогда не должен как-то сопоставить его и Боргри. Но для этого надо выбраться отсюда.

 

Он с неистовством бросился на приступ железной двери. Послышался щелчок. Жюльен, отчаянно надеясь, потянул дверь изо всех сил. Она медленно поддалась.

 

 

 

 

 

Фред нервничал, сыпал проклятиями. Он жал на стартер, а этот паршивый мотор не заводился!

 

Тереза еще не отошла от последней головомойки, которую он ей устроил, и не осмеливалась заговорить. Однако ей казалось, что если Фред не повернет ключ…

 

– Фред…

 

– Ну что тебе еще надо?

 

– Этот… Эта…

 

Она больше не смогла произнести ни слова и просто указала на ключ. К ее изумлению, Фред расхохотался:

 

– Надо же! Действительно… Подумай, ты не такая уж дурочка, какой кажешься.

 

Он тут же умерил похвалу:

 

– Заметь, это было бы невероятно…

 

Машина тихонько тронулась с места. Несмотря ни на что, Тереза покраснела от удовольствия, а Фред ругал себя за рассеянность и вспоминал истории о гениальных людях, тоже рассеянных. Осмелев, она выпрямилась на сиденье, чтобы выключить освещение. Фред зааплодировал.

 

– Все лучше и лучше. Скоро с тобой можно будет выходить в свет, ты делаешь успехи, уверяю тебя.

 

Терезе было хорошо. Они ехали молча на небольшой скорости. Она больше не испытывала страха.

 

– Ну? Ты не находишь, что это здорово? Скажи же что-нибудь! – настаивал Фред.

 

Не зная, правильно ли она делает, Тереза неуверенно подняла большой палец:

 

– Вот так!

 

– Я, например, – продолжал Фред, – такой понимаю жизнь. У тебя есть машина, ты срываешься, когда захочешь, едешь за город проветриться, расслабиться. Общество неправильно устроено. Есть существа, которым в интересах коллектива надо обеспечить минимум… Дом, слуги, деньги, машины…

 

Тереза устремила на своего приятеля взгляд, полный сдерживаемого восхищения: какой же он умный! Конечно, такому человеку, как он, необходимо разрядиться время от времени. Он продолжал:

 

– Вот, например, вещь, которую папа никогда не поймет. Невозможно заговорить с ним об этом без того, чтобы он не начал вспоминать, как ему тяжко приходилось вначале. И сколько довелось терпеть, и как пробиваться. Что в его время все было не так и что о работе думали прежде, чем о развлечениях, и т.д. и т.п. А я тебе так скажу: старое поколение пусть отправляется на свалку. С меня хватит. Мы живем в двадцатом веке. У нас, молодых, слишком много здесь…

 

Он отпустил руль, чтобы постучать себя по лбу. Тереза затаила дыхание, но все обошлось.

 

– У нас слишком много здесь, чтобы ждать-дожидаться, как эти олухи. Мы, молодые, не можем терять время. Мы вот сейчас, сию минуту хотим творить, вводить новшества, организовывать, разрушать и опять строить.

 

У Терезы на языке вертелся вопрос. Важный вопрос, который ее мучил. Она осмелилась:

 

– Твой отец… все вернул?

 

– Вернул?

 

– Банку.

 

– Какому банку?

 

– Ну, деньги…

 

– Какие деньги?

 

Это он нарочно. Ей пришлось напомнить ему, что его выгнали за растрату из банка, где он работал. Он отреагировал с преувеличенным энтузиазмом. Очень хорошо, что она напомнила об этом.

 

– Уже давно я так не смеялся. Ты бы видела предка, он на стенку лез от бешенства…

 

– Но он заплатил? – настаивала она.

 

Фред бросил на нее сочувственный взгляд:

 

– Бедная моя Тереза! А что же ты хочешь, чтобы он сделал? Чтобы он позволил мне опозорить его честное имя? Ха! Нет. Успокойся, когда я что-нибудь задумаю, я знаю, что делаю. Я ничем не рисковал. Как с этой машиной. Ты не хотела. Ну что, вышло или не вышло? Может, у нас какие-нибудь неприятности? Скажи, если ты считаешь, что дело не выгорело. Не бойся, скажи, мы в свободном государстве. Скажи, если ты мне не доверяешь…

 

– Да нет же, Фред, доверяю, клянусь, что…

 

Он не дал ей договорить и доказал, как дважды два четыре, что это не так. Исходя как раз из принципа, что такие люди, как он, всегда опережают свое время. Следовательно, вполне логично, что они наталкиваются лишь на непонимание и недоверие. Вот ведь дело с банком он обделал как профессионал. А почему?

 

– Я скажу тебе, Тереза. Жизнь как война. Есть плебейские войска – пехота. И благородные – авиация. Когда выбираешь, хочешь ли копаться в дерьме или парить в небесах, не дожидайся, пока начнется призыв. Надо опережать. Вот так-то.

 

Тереза слушала с открытым ртом. Он наслаждался.

 

– С другой стороны, можешь ты мне сказать, чем я рисковал? Ничем. Или же моя информация насчет скачек была правильной, и я выигрывал и возвращал деньги. Или же нет… что и произошло. Ну и что? Может, я испугался полиции? Да я ни секунды не сомневался, что сначала они придут побеседовать с предком. Как в воду глядел. Он выложил монету. В сущности, вдвойне положительный поступок, потому что всякий раз, когда удается напакостить буржуа, – это святое дело. Да разве я просился работать в банке? Этого хотел папа. Вот пусть и расхлебывает. Мне эти банки… Прежде всего, мое призвание – тебе это известно – или литература, или кино. Нобелевская премия или Голливуд. Я прирожденный продюсер. Пусть мне только дадут пятнадцать миллионов, и ты увидишь. Подумай! Пятнадцать миллионов! Когда я сказал об этом папе, его чуть удар не хватил. Он-то, кажется, начинал с четырьмя су. Ну, это известно, в мещанских семьях никогда не понимают артистические натуры.

 

В темноте он чувствовал устремленный на него взгляд Терезы. Этот взгляд был для него как бальзам, почти примирял его с человечеством. Он даже умилился, вспоминая:

 

– Но как же отец ругался!

 

– Главное, что он заплатил.

 

– Насчет этого ты могла не волноваться. Нет, ты представляешь? Он назвал меня недостойным сыном! Тогда я ему выдал, сказал, что это он недостойный. Ну что я у него просил? Пятнадцать миллионов. Это минимум того, что мне надо для моего первого фильма. Потом уж мне никто не понадобится.

 

Он осторожно вел машину, в его глазах появилось мечтательное выражение.

 

– Черт возьми, Тереза, пятнадцать миллионов. У меня будут эти деньги… Знаешь, что мы тогда сделаем, а, Тереза?

 

Она знала все наизусть, но жаждала слышать это еще и еще, всегда.

 

– Что мы сделаем?

 

– Возьмем апартаменты в «Ритце», прибарахлимся.

 

– Ты женишься на мне?

 

– Конечно, но это будет… подожди, как это они называют? Ага! Морганатический брак.

 

– Что это значит?

 

– Тайный брак. Так бывает, когда великие люди женятся на простолюдинках.

 

– А почему?

 

Она была глубоко оскорблена таким принижением их будущего брака. Он разъяснил, в чем причины высшего порядка:

 

– В моем положении, если вдруг станет известно, что я женат, все пропало. Великий продюсер – это своего рода легенда. Все девчонки гоняются за ним, мечтают выйти за него замуж, а тем временем обеспечивают ему заказчиков.

 

Фред хотел убедить ее, но его слова лишь причиняли ей боль. Тереза тихо плакала.

 

– Ну… В чем дело?

 

– Ты будешь мне изменять со всеми этими девчонками!

 

Такая наивность заставила его произнести страшное слово:

 

– Мещанка!

 

 

 

 

 

Упершись ногой в противоположную стенку, Жюльен сделал последнее усилие. И дверь лифта скользнула в сторону.

 

В темноте он протянул руку к открывшемуся наконец выходу, но натолкнулся на гладкую и холодную поверхность. Он щелкнул зажигалкой. Слабое пламя осветило белую глухую стену.

 

 

 

 

Глава VI

 

 

Опередив перепуганную горничную, Женевьева ворвалась в столовую.

 

– Жорж! – крикнула она. – Со мной случилось что-то страшное. Жюльен мне измен…

 

Она замолчала на полуслове. Дети смотрели на нее, разинув рты. Брат застыл с ложкой в руке, а Жанна, ее невестка, отшвырнула салфетку раздраженным жестом. Супруги обменялись взглядом. Жорж опустил глаза. Женевьева ощутила холодок в груди.

 

– Все же это не причина, чтобы вот так врываться к людям, – сдержанно произнесла Жанна. Но ее голос дрожал. Она добавила, повернувшись к детям: – Поздоровайтесь с вашей тетей…

 

Женевьева рассеянно поцеловала племянников, умоляюще поглядывая на Жоржа глазами, полными слез. Не поднимая головы, он тяжело встал из-за стола:

 

– Идем в гостиную.

 

Женевьева, вся дрожа, последовала за ним. Жанна возмущенно покачала головой. Горничная попыталась оправдаться:

 

– Мадам сказала мне…

 

– Можете убирать со стола, – отрезала Жанна. – Я уложу детей. Бернар, Жан-Поль, в кровать!

 

Они беспрекословно подчинились; гроза могла разразиться в любой момент.

 

В гостиной Женевьева заканчивала рассказ о своем несчастье. Жорж слушал ее, нахмурив брови, легонько пыхтя.

 

– Я видела, Жорж, слышишь, я видела… как эта потаскушка садилась в машину…

 

– Бедная моя Женевьева, – начал Жорж, но, бросив взгляд на дверь в столовую, вздохнул и прокашлялся. – Дальше?

 

Стараясь казаться равнодушным, он набивал и раскуривал трубку.

 

– Дальше? – театрально воскликнула Женевьева. – Дальше, Жюльен мне изменяет.

 

Он знаком велел ей говорить тише, а вслух произнес:

 

– Видишь ли, моя бедная малышка, со временем ты должна была к этому привыкнуть…

 

– Жорж!

 

Это был крик, вопль о помощи, такой отчаянный, что Жорж, вконец расстроившись, раскрыл объятия, и Женевьева, рыдая, бросилась к нему. Он в замешательстве легонько похлопывал ее по плечу.

 

– Бедняжка моя, – повторял он, – ты же прекрасно знаешь, что на него нельзя положиться… Такой уж он, Жюльен…

 

Слезы сестры причиняли ему горе. Всю жизнь он был для Женевьевы как отец. Сейчас же он боялся дать волю чувствам, постоянно следя краем глаза за дверью, откуда могла появиться жена.

 

– Никто меня не любит! – всхлипнула Женевьева, промокая платочком глаза.

 

– Да любят же, – прошептал он, – видишь, ты какая? Никто! Все! Никогда, всегда… Ну! Ну! Надо ли каждый раз устраивать драму?..

 

Она отстранилась, и Жорж с облегчением вздохнул, как будто, застав в его объятиях сестру, его могли обвинить в преступлении. Женевьева плакала все сильнее.

 

– Мне ни за что нельзя было выходить за мужчину моложе меня…

 

– Но это уже сделано… и Жюльен любит тебя по-своему… Надо постараться понять…

 

– Нет! Нет! Мне не следовало выходить за него…

 

– И тебе об этом не раз говорили, – заметила Жанна, входя в гостиную.

 

Они не слышали, как она открыла дверь, и сейчас оба повернули к ней головы. Жорж чувствовал себя виноватым, оттого что дал волю жалости, и по знаку жены пересел к ней на диван. Она взяла его за руку, словно желая управлять поведением мужа. Это была еще очень красивая женщина с волевым и немного скорбным лицом, на котором годы почти не оставили следа. Сидя одна в кресле напротив них, Женевьева выглядела как обвиняемая.

 

– Ну, что на этот раз? – осведомилась Жанна своим ровным голосом.

 

Женевьева закусила губу. Жорж ответил:

 

– Она пошла за мужем в контору и увидела, как он уезжает с какой-то девкой.

 

Женевьева чуть не задохнулась. Представленные таким образом ее история, ее горе не требовали никакого внимания, «трагедия ее жизни» оставляла равнодушным.

 

– Если бы только это! – воскликнула она. – Всего за десять минут до этого он был так мил по телефону, вы не можете представить… И я поверила…

 

Она не могла продолжать из-за слез. Ее невестка бесстрастно заметила:

 

– Типичный случай: есть мужья, которые милы до этого, а есть – которые после.

 

Она сурово взглянула на Жоржа, тот смущенно улыбнулся.

 

– Мужьям надо лишь успокоить свою совесть… но в тот момент, когда им это проще всего. Я знаю даже таких, которые, порывая с любовницей, приносят жене подарок.

 

Жорж стиснул зубы. Раздался хруст; трубка сломалась. Женевьева наблюдала за супругами сквозь пелену слез. Жанна поднялась, чтобы принести мужу другую трубку, спокойно продолжая:

 

– Самое любопытное, что ценность этих подарков бывает иногда прямо пропорциональна продолжительности связи.

 

Она села и взглянула на великолепный бриллиант, украшавший ее руку. Жорж сосредоточенно набивал новую трубку. Не в силах дольше сдерживаться, он заговорил резким тоном:

 

– Ты говоришь глупости, Жанна. Если только для того, чтобы Женевьеве сделать больно, то с нее хватит и так. А если ты намекаешь на меня, то прекрасно знаешь, что я никогда тебе не изменял… У меня на это нет времени!

 

Жанна сидела не шелохнувшись с саркастическим выражением лица.

 

– Можно по-разному изменять жене, – сказала она. – Есть такие, кто чересчур много занимаются своими делами, другие… своей семьей…

 

Жорж пожал плечами. Он испытывал огромную усталость. К чему постоянные споры?

 

– Ну, Женевьева, – пробурчал он, – чего же ты хочешь от меня? Чтобы я нашел твоего Жюльена, взял за ворот и притащил домой, сделав ему внушение?

 

– Я не знаю. Я пришла сюда, потому что, кроме вас, у меня никого нет на свете! Не могу же я спокойно сидеть дома и ждать, когда Жюльен закончит свои похождения и вернется…

 

– Если он вернется… – зло бросила Жанна.

 

– Ну хорошо, оставайся здесь! – предложил Жорж. – Будешь звонить время от времени домой, чтобы узнать, не вернулся ли он. Слушай, а может, он уже дома? Сейчас я проверю.

 

Радуясь, что есть предлог их оставить, он вышел из гостиной. Женщины услышали, как он крутит диск телефона. Жанна быстро встала и подошла к золовке:

 

– Слушай меня хорошенько, Женевьева. Я не хочу больше, чтобы ты вмешивала Жоржа в свои дела. Хватит. Ты знаешь, как он тебя любит, и злоупотребляешь этим. Ты его терзаешь. Он потом не может прийти в себя…

 

Женевьева сжалась в кресле. Она испытывала страх. Спокойный и жестокий голос Жанны звенел у нее в ушах. Из прихожей донесся бас Жоржа:

 

– Никто не отвечает.

 

Женевьева сделала движение, как бы желая броситься к Жоржу, под его защиту. Ее остановила неподвижная фигура Жанны, и она лишь негромко сказала:

 

– Горничная, должно быть, на кухне…

 

– Звони еще, милый, – крикнула Жанна. – Кто-нибудь должен ответить.

 

Через несколько мгновений она вновь наклонилась к Женевьеве:

 

– Нам и так нелегко не быть несчастными, понимаешь. У тебя своя семья, а у меня своя… Мы, милая Женевьева… мы стараемся по крайней мере…

 

Она тяжело дышала, с трудом произнося слова:

 

– …не слишком завидовать тебе. Вот.

 

Ее глаза блестели. Ей было неприятно, что сказано чересчур много. Женевьева проговорила, запинаясь:

 

– Но что я сделала тебе, Жанна? Завидовать мне? Мне, такой несчастной… У которой нет ничего. А у тебя, у тебя есть деньги, дом, дети, муж, который тебя любит и которого ты любишь…

 

Жанна провела по лбу рукой и поежилась, неизвестно отчего. На какое-то мгновение в ее взгляде появилась нерешительность. Затем она с придыханием заговорила снова:

 

– Ты никогда не страдала. Никогда не работала. Всегда на всем готовом. Жорж и Жюльен никогда не позволяли тебе ни в чем нуждаться. Для тебя жизнь – это дойная корова. Вот в чем я завидую тебе. Я же за все должна сражаться и чаще всего остаюсь ни с чем. Я готова принять минимум того, что мне могут дать другие. Ты же априори требуешь от людей максимума!

 

Женевьева покачала головой:

 

– Если ты думаешь, что с Жюльеном легко жить…

 

– Это ты сделала его таким, какой он есть. Ты, только ты! Своими постоянными капризами, хныканьем, безответственностью, требованиями денег. Без тебя, кто знает, был бы Жюльен…

 

Она неожиданно замолчала, выпрямилась и вновь приняла спокойный и строгий вид: послышались шаги Жоржа. Он вошел, сообщил с притворной веселостью:

 

– Еще не вернулся. Но наверняка он вот-вот появится. – Он взглянул на часы, обнял жену и сестру. – Половина восьмого. А что, детки, если мы втроем отправимся в кино?

 

Жанна заставила себя улыбаться и любезно обратилась к Женевьеве:

 

– Прекрасная мысль. Но пойдите, пожалуйста, вдвоем. Я лучше побуду с детьми.

 

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился Жорж.

 

– Нет, нет… Легкая мигрень, вот и все. Иди умойся, Женевьева, и составь компанию своему брату. Пока вы будете в кино, Жюльен вернется, и, таким образом, ты заставишь его ждать.

 

Женевьева покусывала платочек. Ее недавний страх прошел. Она чувствовала, что ее лишили утешений, на которые она имела право. От сдерживаемых рыданий ей трудно было дышать. Она бы охотно умерла, если б могла увидеть их страдания, насладиться ими. Нужно обязательно что-нибудь сказать или сделать, чтобы вывести их из этого состояния равнодушия.

 

– Я хочу развода! – крикнула она.

 

Жанна сделала шаг, чтобы встать между ней и Жоржем, и оборвала ее:

 

– Неправда. Ты хочешь, чтобы тебя пожалели во что бы то ни стало.

 

Но Женевьева ее не слышала. Она обращалась к брату, более чувствительному к ее страданиям:

 

– Жорж, на этот раз все серьезно, клянусь. Я больше не хочу видеть Жюльена. Он причинил мне слишком много горя…

 

Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Жорж чуть не сдался, но устоял, перехватив взгляд жены: он хорошо знал это выражение лица, предвещавшее длительную размолвку. Он безнадежно махнул рукой:

 

– Хорошо, ты разведешься, Жину… Но сейчас суббота, вечер… С понедельника я этим займусь…

 

Женевьева медленно подняла голову:

 

– Значит, ты мне не поможешь?

 

– Да нет же, помогу, – с раздражением сказал он, – только что ты хочешь, чтобы я сделал сейчас?

 

Женевьева выпрямилась с оскорбленным видом. Жорж пожал плечами, а она с достоинством направилась к двери, но остановилась, задыхаясь от бессильной ярости. В ее войне с Жюльеном ей был необходим союзник сейчас, немедленно. Мысль о том, что она окажется наедине со своей ненавистью, пугала ее.

 

Оставалось еще одно средство, и она не замедлила прибегнуть к нему.

 

– Если я хочу развестись, то не ради себя, Жорж, а ради тебя. Я должна тебе сказать об этом, слишком давно меня мучает совесть…

 

Жорж вздохнул:

 

– Жюльен, как и большинство коммерсантов… то, что он мог сделать под влиянием обстоятельств…

 

– Я так и думала! – ликовала Женевьева. – Ты ничего не знаешь.

 

Она подбежала к брату и кинулась ему на шею, очень довольная, что обнаружила уязвимое место в этой броне безразличия.

 

– Помнишь те два миллиона, которые он занял у тебя в прошлом году и не вернул в назначенный срок?

 

Жорж отступил, пораженный. Женевьева, торжествуя, сняла перчатки. Жанна смотрела на нее застывшим взглядом. Огромное горе было забыто, как только ей удалось добиться своего. Она засмеялась.

 

– Тебе тогда на что-то понадобились эти два миллиона. Ты пришел к нам и объяснил все Жюльену… Я уж и не знаю… какой-то груз из Вальпараисо…

 

– Губки? – коротко спросила Жанна.

 

Жорж кивнул.

 

– У него были деньги, Жорж! Но он сказал тебе, что у него нет ни одного су. А на самом деле он искал, куда лучше их поместить!

 

Жоржу показалось, что в комнате слишком темно, и он нервным движением зажег лампу на камине.

 

– Так вот, представь себе, что ты сам подсказал ему отличное дело. Благодаря ТВОИМ деньгам он перехватил ТВОИ губки и ничего тебе не сказал… Понимаешь?

 

Жорж побледнел, сердце у него защемило, и он инстинктивно поднес руку к груди. Жанна кинулась к мужу:

 

– Не нервничай, дорогой…

 

– Оставь. – Голос его был хриплым.

 

Женевьева уже не могла остановиться:

 

– Он потом вернул тебе деньги – это была часть прибыли. Но это не все. Страховка. Знаешь, грузы, которые ты страховал при его посредничестве…

 

– Он орудовал с каким-то приятелем из соответствующей конторы. Почему не дать ему возможности попользоваться, разве нет?

 

– До чего ты наивен, мой бедный Жорж…

 

– Черт возьми! – вспылил Жорж. – Я сам держал страховые полисы в руках, и не один, а десять раз!

 

– Значит, он тебя надул на одиннадцатый… история с девятьюстами тысячами франков…

 

– Американские тракторы? – проворчал Жорж.

 

– Вот-вот…

 

– Что ты там рассказываешь? Я заплатил за аварию!

 

– Как же! Авария обошлась в девяносто тысяч франков с чем-то…

 

Жорж упал в кресло.

 

– Но тогда… Если б случилось что-нибудь серьезное…

 

– Ты бы отвечал! Все бы свалилось на тебя! – выкрикнула Женевьева. – Твои тракторы никогда не были застрахованы.

 

От страха, пережитого задним числом, у Жоржа выступил на лбу пот. Его переполнял гнев. Кулаком левой руки он ударил правую ладонь.

 

– Негодяй! – прорычал он.

 

Он вскочил с блуждающим взглядом, размахивая руками, призывая сестру в свидетели:

 

– Подумать только, что у него хватило наглости просить у меня на прошлой неделе еще пять миллионов!

 

– Пять миллионов? – воскликнула Женевьева.

 

– Да! Ты представляешь?

 

– Но что он собирался с ними делать?

 

– А я знаю? Он мне рассказал бог знает какую историю… – Сам разволновавшись, Жорж успокаивал жену: – Я ему не дал ни одного су, уж можешь поверить! Но ему это так не пройдет! Не пройдет, черт возьми!

 

Жорж выбежал из комнаты. Женевьева и Жанна сидели ошеломленные, у каждой на то были свои причины.

 

– Теперь ты довольна? – спросила Жанна. – Заставила его заниматься тобой.

 

– Но… куда он пошел?

 

– Что я могу тебе сказать? – Жанна отвернулась, испытывая безмерную усталость. – Когда он рассердится, трудно предвидеть его поступки. Возможно, он отправился искать Жюльена, чтобы дать ему по физиономии…

 

Страх исказил лицо Женевьевы:

 

– Нет!

 

Она в свою очередь устремилась из комнаты, громко призывая брата.

 

 

 

 

 

Страницы: 1 2 3 > >>
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!

Свежее в блогах

Они кланялись тем кто выше
Они кланялись тем кто выше Они рвали себя на часть Услужить пытаясь начальству Но забыли совсем про нас Оторвали куски России Закидали эфир враньём А дороги стоят большие Обнесенные...
Говорим мы с тобой как ровня, так поставил ты дело сразу
У меня седина на висках, К 40 уж подходят годы, А ты вечно такой молодой, Веселый всегда и суровый Говорим мы с тобой как ровня, Так поставил ты дело сразу, Дядька мой говорил...
Когда друзья уходят, это плохо (памяти Димы друга)
Когда друзья уходят, это плохо Они на небо, мы же здесь стоим И солнце светит как то однобоко Ушел, куда же друг ты там один И в 40 лет, когда вокруг цветёт Когда все только начинает жить...
Степь кругом как скатерть росписная
Степь кругом как скатерть росписная Вся в траве пожухлой от дождя Я стою где молодость играла Где мальчонкой за судьбой гонялся я Читать далее.........
Мне парень сказал что я дядя Такой уже средних лет
Мне парень сказал что я дядя Такой уже средних лет А я усмехнулся играя Словами, как ласковый зверь Ты думаешь молодость вечна Она лишь дает тепло Но жизнь товарищ бесконечна И молодость...