ОДИН РАССКАЗ. ОКОНЧАНИЕ.

Мих. Лимаренко                                      

                                                                                                                                                         Светлой памяти СССР посвящается

                                                                                         ОДИН РАССКАЗ

                                                                                             Окончание

   Дальше разговор потёк оживлённее и как-то проще. Правда, в общем настроении чувствовалось, что Марфа безусловно считает Самсона родственником и Юлия называла не иначе, как «ваш племянник, Самсон Блюмингович», а Самсон никаких родственных связей не находил и чувств родственных не испытывал.

   Сказать об этом прямо он не решался, чтобы не обидеть впервые в жизни обретенную родичку, а самостоятельно объяснить истоки родства Марфа не догадывалась.

   Семейный альбом, извлеченный Марфой из комода в соседней комнате, к определению степени родства тоже ничего не прибавил. Правда, из комментариев к пожелтевшим фотографиям Самсон узнал, что муж Марфы, отец Юлия, за месяц до рождения сына был увезен на «воронке», и с тех пор о его судьбе ничего не было известно. Лишь найденная в том же альбоме вырезка из многотиражки «За взрыв» объясняла – каким образом в Чужаках стало известно о существовании «дяди Самсона».

   Хотя вырезка и была аккуратно разглажена, но было ясно видно, что в газету заворачивали что-то жирное и солёное. Это была небольшая заметка. Даже не заметка, а фотография с подписью. На фото улыбался Владимир Самусив, снятый во весь рост на фоне стенда «Они позорят коллектив завода». Стенд был на заднем плане, не в резкости, но физиономия Самсона среди прочих мрачных личностей, позорящих коллектив, просматривалась довольно явственно, как и текст под ней: «С.Б. Самусив, 2 сб. цех, слесарь».

   Под фотографией Владимира было крупно набрано: «Лучший рационализатор», а внизу, уже мелким петитом, следовало: «Электрик первого механического цеха Владимир Самусив, занявший первое место в заводском конкурсе молодых изобретателей и рационализаторов и получивший Почётную грамоту завкома профсоюза за рацпредложение «Использование энергии взрыва при аварии для выработки электроэнергии для освещения разрушенных объектов при проведении работ по устранению последствий аварии».

   — Это Юлик газету где-то нашёл. Смотрит – Самусив, — объяснила Марфа. – Видите: один Самусив – вот, а вот ещё один… Юлик обрадовался. Я тоже. Ведь и не думали, что когда-нибудь родня объявится, — Марфа вздохнула. – У нас же в Чужаках Самусивов и близко нет… Да никогда и не было.

   Самсон, ничего не понимая, тупо смотрел на газетную вырезку. Такая газета была и у него, и хранил он её бережно – поди знай, когда ещё в газете напечатают… Но какое отношение это имеет к его – Самусива – родству с Юлием и Марфой Пидул – было намного выше Самсонового понимания, и он только молча и согласно кивал головой, потея от умственного перенапряжения.    

   — Хотя бы Юлий уже пришел, — со слабой надеждой подумал Самсон. – Всё же легче будет. И, словно прочитав его мысли, где-то далеко и поначалу невнятно, а затем всё ближе и отчётливее, возникли в ночи звуки аккордеона. Они робко приближались, крепли, и вот уже совсем рядом, под окнами, переливчато зазвенел «Красный сарафан».

   В сенях аккордеон затих, а через мгновение взревел во всю мощь своей матерчатой груди уже в комнате.

   Юлий сразу плюхнулся на табуретку, налил рюмку, опрокинул в рот содержимое и, прожевав кусок сала, начал что-то объяснять, тыча пальцем в сторону Мефодия и тщетно пытаясь перекричать гром аккордеона. Мефодий был неудержим: его пальцы метались по клавишам как электрические разряды; он изгибал меха интегралом, сжимал в карточную колоду или растягивал их на ширину раскинутых в стороны рук; он приседал, клал голову на инструмент, наклонялся вперёд, откидывался назад, оттопыривал локти и пританцовывал, то закрывая глаза, то доводя их  до базедовой с шизофреническим блеском округлости.

   Дружными усилиями Мефодия удалось-таки усадить за стол, и в доме стало тихо.

   — Ну как ремонт, Федя? – обратился Юлий к Мефодию, протягивая ему рюмку.

   — Мечта! Вот это специалисты! – Мефодий нежно погладил аккордеон по перламутровой щеке. – И всего за бутылку! Спасибо, Юлик! Если бы не ты…

   — Да ладно, — скромно отмахнулся Юлий. – Всё путём.

   Ремонт инструмента, судя по звучанию, был выполнен профессионально. Правда, внешне аккордеон немного изменился: он стал, вроде бы, приземистее и лоснился уже не красным, а зелёным перламутром; металлические части сверкали не бронзой, а серебром, а вместо пластмассового «Weltmeister» сияло теперь нержавеющее «Кремине».

   Самсону понравилось новое слово, и он хотел было спросить у Юлия, что же означает это самое «Кремине», но не успел. Юлий уже увидел на столе семейный альбом и, тут же забросив музыкальную тематику, набросился на родственные связи со всей мощью своей убийственной логики.

   — Да! Смотрю – Самусив! Стой, себе думаю! – Юлий хлопнул себя ладонью по лбу. – Тут — Самусив и там – Самусив! Понимаешь, дяхан! Это ж – убиться можно! Ты посмотри…

   Юлий метнулся в соседнюю комнату и через минуту вынырнул оттуда, неся перед собой внушительных размеров кальян.

   — Турецкий, — объяснил Юлий, водружая кальян на стол. – Вот. Читай. Здесь… И здесь.

   На деревянном мундштуке кальяна было выгравировано: «Д-ру Самусиву от генерала Радецкого. Шипка, 1877 год», а чуть ниже: «Любимой сестричке Лизе Прусалкиной от доктора С.Самусива. Шипка, 1878 год».

   — Вот так, дяхан! – торжественно изрёк Юлий, стуча по кальяну ногтем. – Это нашей бабке Елизавете подарено. А кто подарил? Видишь – С. Самусив. А он кто, по-твоему? А? Твой дед… Наверное. А кому подарил? Читай! Сестре! Вот и шевели мозгами, дядя! Выходит – всё путём.

   Правда, выяснилось, что Елизавета Прусалкина приходилась этому самому доктору Самусиву не родной сестрой, а сестрой милосердия, но особого влияния на генеалогию Юлий в этом факте не усматривал и считал, что у Самсона, как у цивилизованного «гумус сапиенс», родственные чувства должны взыграть не хуже Мефодиевского аккордеона.

   Елизавета приехала в Чужаки прямо с Шипки, неся подмышкой кальян – подарок доктора, а под форменным медсестринским платьем большой круглый живот – тоже, по преданию, подарок доктора. Таким образом на свет появился «сводный дядька» (на  Юлином лексиконе) – Дорофей. Был он, по словам Юлия, «кретин и отменная сволочь».

   Приняв всем сердцем большевистскую революцию, Дорофей всю свою сознательную жизнь посвятил раскулачиванию единственного в селе кулака. А когда у последнего закончились двухгодичные запасы самогона – Дорофей приступил к заключительному этапу экспроприации, но не совсем удачно для себя. Кулаку не понравилось, что борец за социальную справедливость насильно соблазнил его жену на мешках с конфискованным зерном — и сконал Дорофей в хлеву с шестнадцатью дырками от острых кулацких вил в животе.

   Кулака, понятное дело, пустили в распыл, а жену его, от греха подальше, сослали то ли в Сибирь, то ли в Бессарабию, но пятилетнюю дочку пожалели и, забрав у матери, отдали на воспитание матери Дорофея – Елизавете. Звали девочку Марфа.

   Выросла Марфа, расцвела и не устояла перед напористым сержантом Пидулом – родила Елизавете внука, Юлия (хотя сама Елизавета, по каким-то своим соображениям, считала его правнуком). Посмотрела бабка на внука, легла на лавку, отвернулась лицом к стене и в одночасье померла, хотя за свои восемьдесят четыре года ничем ни разу не болела.

   Самым удивительным во всей этой истории было то, что жена кулака понесла-таки от Дорофея – семенистый оказался мужик – и родила в своей Сибири или Бессарабии мальчика. Родила и назвала по собственному пожеланию Петром, отчество дала нейтральное – Иванович, а фамилию оставила настоящую – Зуёв.

   — Ни хрена себе! – резюмировал Самсон, услыхав фамилию.

   Он скинул на пол цинковый ящик и плюхнулся тряпичной куклой на диван, закрыв глаза руками и отчётливо ощущая, как от всего этого винегрета размягчаются мозги.

   Сон пришёл мгновенно…

   Самсон, молодой и красивый, в новенькой военной форме, пробирался между колючими деревьями, пряча за пазухой поллитровку с белой сургучной головкой. Бутылка всё время норовила выскользнуть и разбиться, и это, в сочетании с мелькавшим за кустом белым платьем Изабеллы, крепко действовало на нервы.

   Местность была совершенно незнакомая, но, тем не менее, это был собственный двор Самсона. Только куда-то исчез забор, а сад Задонца разросся и, перешагнув через дорогу, заполнил собой и Самусивский и Зуёвский участки, и Юбилейную улицу, и кладбище и заканчивался теперь где-то вдали, за заводскими корпусами.

   В самой чащобе акациевых джунглей высилось серое девятиэтажное здание с неоновой вывеской над входом: «Научно-исследовательский институт розовой промышленности имени Красина».

   Самсон с трудом вырвался из зарослей, толкнул стеклянную дверь и, пройдя через турникет, оказался в просторном гулком вестибюле. Оглядевшись, Самсон обнаружил, что на месте вахтёра сидит Владимир Самусив и что-то пишет в толстом журнале. Самсон заглянул через плечо сына в журнал и прочитал почему-то вслух:

                              «Розово-грозно заря розовеет –

                               Злобные сгинут морозы,

                               Розовым маслом сердце согреют

                               Розовощёкие розы…».

   — Проходите, папаша, — буркнул Владимир, не отрываясь от своего занятия. – Не нарушайте режим.

   — Не узнал, гнида, — беззлобно отметил Самсон и направился в сторону длинного, пустого и грязного коридора, в конце которого виднелись уходящие вниз лестничные марши без перил.

   По коридору мимо Самсона, казалось, непрерывным и нескончаемым потоком покорно и как-то обиженно шли побеждённые люди (во сне это казалось неопровержимым фактом, но откуда эта информация – оставалось загадкой). Они появлялись из входной двери, проходили через визгливую вертушку турникета и, миновав коридор, спускались по ступенькам вниз, прижимаясь к стене, чтобы не свалиться в не ограждённый перилами провал.

   Один из побеждённых, молодой парнишка в спортивном костюме, остановился возле Самсона и, опустившись на одно колено, принялся поправлять обувку. Обут он был в солдатские ботинки с обмотками.

   — Слышишь, сэр, — обратился Самсон к парнишке, почему-то, именно таким образом. – А кем же вы побеждены?

   — Как сказал старина Хэм, — проворчал парень, не поднимая головы. – Человека можно уничтожить, но его нельзя победить.

   — Но вас же победили, — не согласился Самсон. – Кто вас победил?

   — Сами. Сами себя победили, — парень закрепил край обмотки, распрямился и посмотрел на Самсона как на больного. – Человек может победить себя только сам, — он выразительно ударил себя кулаком в грудь. – И окажется побеждённым. Вот так-то, милорд.

   Самсон задумался, перемалывая услышанное, и вдруг сообразил: «Но, если человек победил себя сам, то его с полным основанием можно считать победителем, а не побеждённым! Тьфу ты! Бред какой-то…». Самсон хотел сообщить это парнишке, но того уже нигде не было видно. Исчезли куда-то и все остальные – и коридор, и вестибюль, и лестничные марши были пусты. Самсон бросился в ту сторону, куда ушли самопораженцы – догонять.

   В самом конце коридора Самсон чуть было не выронил из-за пазухи бутылку, что заставило его резко затормозить и пристроить водку понадёжнее. Собственно, вынужденная остановка и спасла Самсону жизнь. Он понял это, когда вышел на лестничную площадку и оказался один на один с бездонным, чёрным неограждённым колодцем.

   — Самсон, ты где? – послышался в противоположном конце коридора голос Изабеллы.

   Самсон вздрогнул и, стараясь не смотреть в пропасть, бочком по стенке спустился на один пролёт вниз – там было темнее, и была надежда, что Изабелла его не заметит.

   А она, тоже молодая и красивая, в свадебном платье, в неудобных туфлях на высоких каблуках, стремительно выпорхнула на лестничную площадку и, не встретив опоры, рухнула как подстреленная белая птица в бездонную черноту бетонного колодца.

   — Самсо-о-он!!! – резануло по сердцу, рассыпалось по ступенькам и замерло с хрустом где-то в глубине.

   И не было в этом крике страха или отчаяния, укора или мольбы о помощи. А была в нём только дикая, невыразимо жуткая тоска. Тоска и горечь вечной, непоправимой утраты. Утраты самого дорогого – утраты любимого человека. И Самсон услышал и понял это, и ещё он понял: единственное, что хоть как-то сможет оправдать его и спасти его душу – немедленно, сейчас же, броситься следом вниз.

   Только так можно было заглушить в мозгу этот крик, только так можно было стереть видение гибели белой птицы, только так можно было не сойти с ума…

   — Только так, — простонал Самсон и с рыданием выдохнул: – Не остановил… Подлец…

   С поднятыми вверх руками он повернулся спиной к зияющему чернотой провалу, прижался к стене и, сдирая ногти и смешивая раздавленным лицом кровь со штукатуркой, медленно опустился на колени. И так, на коленях, не поднимая головы, глухо рыча от омерзения к самому себе, прополз Самсон все тринадцать ступенек, весь коридор и вестибюль, выполз в сад и, забившись в колючие дебри, завыл. Завыл так жутко и грандиозно, что сука Короста, сторожившая сад, сорвалась с цепи и разбилась насмерть, налетев в темноте на фонарный столб, а утренняя смена на заводе задержалась на два часа – люди боялись выйти из дому…

   — Самсон Блюмингович, миленький… Да что ж вы так. Ну проснитесь же… Легче будет, — услыхал Самсон причитания Марфы. Она стояла на коленях у изголовья и вытирала полотенцем испарину на лбу у Самсона.

 

  — Ну, вот и слава Богу, — вздохнула Марфа облегчённо, когда Самсон перестал метаться и стонать и открыл глаза.- Приснилось что?  

 

   — Приснилось, — прошлёпал Самсон искусанными губами и сел, щурясь на свет от лампы.

   Разбудил он только Марфу. Мужики сладко спали, храпя и смердя перегаром: Мефодий, в обнимку с аккордеоном, на полу, а Юлий за столом – лицом в тарелке. Юлий сидел в одних трусах, и это позволило Самсону узреть ещё одну наколку – на спине у племянника:

                                         «Раб должен сам добыть себе свободу!

                                          Ты цепи обновишь, но не судьбу».

   Самсон встал, молча вышел на улицу и медленной, неверной походкой побрёл по пыльной улице прочь.

   Рассвет застал его уже далеко за околицей, на трассе. А далеко за полдень, возле поворота на Колорадовку, Самсона догнала колонна армейских грузовиков, едущих в Динамит, и оставшиеся километры он протрясся в кузове, на запасной покрышке…

   Начинало темнеть, и Изабелла, закончив обычные работы, направлялась в дом, когда хлопнул калиткой Самсон. Изабелла задумчиво посмотрела сквозь него и отвернулась к двери.

   — Белочка, — сдавленно прошелестел Самсон. – Белочка…

   Изабелла вздрогнула и будто бы съёжилась. Медленно, не веря услышанному, она повернула голову и внимательно посмотрела на Самсона – Белочкой он не называл её уже двадцать лет.

   А Самсон грохнулся перед ней на колени, обхватил её ноги руками  и, уткнувшись лицом в застиранный передник, простонал чужим голосом: — Там нет перил… Там – бездна… Понимаешь?

   — Да, — Изабелла положила ладонь на голову Самсона. – Понимаю…

И тихонько, как слезой по щеке, погладила пальцами пыльные седые волосы…

                                                                                              г. Днепропетровск, 1991 – 92гг.

В тексте использованы стихи лейтенанта Форкаша, Эдуарда Холявко и Джорджа Байрона.

Похожие статьи:

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 2

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. НАЧАЛО

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 3

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 4

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 1