ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 4

Мих. Лимаренко

                                                                                                                                            Светлой памяти СССР посвящается.

                                                                                            ОДИН РАССКАЗ

                                                                                            Продолжение 4

   Стол, уже полностью готовый к самопожертвованию, томно поскрипывал в прохладе брезентовой базилики, слегка вздрагивая от нетерпения, когда взбудораженные наплывом непривычных запахов кролики начинали метаться в своих фамилистерах.

   Главным украшением стола, безусловно, были две шеренги зажаренных целиком гусей, устремивших в потолок Пизанские башни своих румяных окороков, с которых маленькие Галилеи сбрасывали вниз янтарные шарики ароматного жира. Шарики скатывались вниз по пузырящейся и ещё шипящей от жара золотистой кожице и растекались по лоснящимся бокам. Яблоки, спрятанные внутри и запеченные вместе с гусями, обволакивали эту румяную череду душистой пеленой, не менее плотной, чем гуталиновая завеса над строем солдат. Рядом вносили свою скромную лепту в общий букет окутанные паром горы жареного и тушеного кроличьего мяса с разнообразными гарнирами.

   Больше горячих блюд не было, но холодные закуски отвечали самым утончённым и изысканным вкусам.

   Были тут и тихоокеанские селёдки в луковых кружевах, и малосольная кета, и плавающие в прованском масле шпроты, и крохотные анчоусы, и осетровый балык, нарезанный прозрачными ломтиками; советский сыр мирно соседствовал со швейцарским, степной – с рокфором, бакштейн – с камамбером, а голландский – с копчёным. В больших эмалированных посудинах переливался всеми цветами радуги винегрет, надменно взирая на аристократично-бледные «оливье» и прочие майонезные салаты. Среди россыпей огурцов и помидоров – целых и нарезанных, свежих и солёных, в сметане и без, с петрушкой, с укропом, с чесноком, с луком, с вареными яйцами, с сельдереем и яблоками – были там и сям расставлены открытые банки рыбных консервов.

   По этикеткам консервных банок можно было легко составить томатно-масляно-географическую карту страны в собственном соку. Со всех рек и озёр, морей и океанов приплыли на стол в своих жестяных корабликах судак и налим, навага и корюшка, максун и горбуша, таймень и чавыча, омуль и нельма, сиг и форель, треска и камбала, кутум и лосось, палтус и стерлядь, ставрида и скумбрия, рыбец и чехонь, азовские бычки и одесская кефаль.

   Присутствовала на столе и одна специальная закуска – по заказу Сеньки Фекальмана – цимес морковный с кнейдлех.

   Подчёркивала грандиозность предстоявшего пиршества лихая сотня запотевших бутылок «Столичной» в белых бескозырках (Изабелла нанесла изрядный ущерб своим старым запасам), а завершал композицию водруженный в самом центре стола цинковый ящик со спиртом – вклад семьи Зуёвых.

   Изабелла, закончив сервировку, уже ушла в дом – приводить себя в праздничный вид, а Кира стояла у стола, не в силах отвести прощальный хозяйский взор от этого чуда кулинарного искусства, пока Пётр не прикрикнул на жену:

   — Причешись, лахудра! Щас же гости соберутся!

   Кира удалилась наряжаться, печально вздыхая и оглядываясь. Она была скуповата, и сознание того, что всё приготовленное будет съедено и выпито, доставляло ей почти физические страдания.

   Мужчины были уже при полном параде – в костюмах и галстуках, в скрипучих туфлях и в белых шляпах в дырочку.

   У Самсона на груди красовалась блеклая орденская колодка медали «За Венгрию» (сама медаль прикалывалась к пиджаку только на 9 мая и 7 ноября), а у Петра – пять значков «Победитель социалистического соревнования» и один «Ударник коммунистического труда».

   Тёзки мыли руки, поливая друг другу из чайника, и поглядывали на стол, как и на навес, с гордой небрежностью профессионалов. Всё было сделано добротно, на совесть: тридцатиметровый стол, хотя и скрипел, но не качался и не падал, а навес прекрасно защищал от солнца, и можно было надеяться, что не менее успешно защитит и от (не дай Бог) дождя.

   Изнутри стéны навеса украшали красочные плакаты – оформление – выполненные Леонидом на развёрнутых рулонах обоев. На одном плакате было написано: «Желаем паре молодой дожить до свадьбы золотой» и нарисованы два сизых сердца (тщательно скопированных из атласа «Патологическая анатомия миокарда»), пронзённых одной общей стрелой. Сердца обильно истекали кровью – киновари художник не пожалел. Другой плакат утверждал: «Дети – цветы жизни», а в нижней строке требовательно призывал: «Даёшь букет!». Между строками возлежал громадный букет роз, с детскими головками вместо бутонов. Лица малышей с чрезвычайным сходством были срисованы с картины «Дети, бегущие от грозы», что впечатляло.

   На третьем, последнем, плакате Леонид разместил фотопортреты молодых и написанный Владимиром полуверлибр:

                                         Нет в жизни пуховой и мягкой дороги –

                                         Судьбины стезя коварнéе.

                                         Мы путь тот с тобою пройдём до конца,

                                         В обнимку, смеясь и быстрее!

   — Что-то ни гостей, ни молодых, — сокрушался Самсон, вытирая руки о штаны. – А пора бы и за стол.

   — Да. Пора бы, — согласился Пётр и посмотрел на часы. – Уже половина.

   — Какого?

   — Второго, — не очень уверенно уточнил Пётр, ещё раз глянув на циферблат. После очередного ремонта часовая стрелка на его «Славе» отсутствовала, и это порой причиняло некоторые неудобства.

   Гостей пригласили к двум часам, разослав всем почтовые открытки с нарочными – Колькой и Венькой. Сначала хотели послать приглашения по почте, но не хватило времени – на составление поименного списка гостей ушла почти вся неделя. Список приходилось постоянно корректировать – то после взрывов на заводе, то после информации, поступавшей из школы от сыновей. В итоге стол накрывали на весьма приблизительно известное количество гостей, но с запасом.

   Число гостей, приглашенных невестами, не знали вообще. Одно было ведомо наверняка – ни родителей Ларисы, ни родителей Фиры на свадьбе не будет.

   Фира объяснила, что у её матери, работавшей завскладом на Заводостокской фабрике керамических изделий, ещё не закончился годовой переучёт материальных ценностей. Раньше отец крепко помогал матери в проведении подобных мероприятий, но сейчас он был занят на каком-то важном народно-хозяйственном объекте, связанном с химией.

   Здесь Фира многозначительно подняла вверх указательный палец и уточнила:

   — Три года, без права выезда!

   Приезд Ларисиных родных отменялся по другой, но тоже уважительной причине. Отец Ларисы, Иван Григорьевич Бараноев, работал ведущим маркшейдером на сооружении Туго-Западной линии Пополамского метрополитена имени Короленко. Поначалу проходка штрека шла нормально, но на четвёртом году строительства начались неприятные и непонятные вещи – стали исчезать бригады проходчиков. Они уходили под землю и пропадали бесследно вместе с инструментом и оборудованием. После пропажи пятнадцатой бригады подряд в штрек отправили Бараноева, как призводителя маркшейдерских съёмок и составителя карт и планов проходки. Выполняя производственное задание, он отправился на разведку, прихватив с собой карту, ватерпас и булку хлеба, и – тоже не вернулся.

   Товарищи по работе ждали Бараноева у входа целый месяц: жгли костры, кричали в дыру, но зайти в проклятый Богом штрек боялись. Больше проходчиков на работу не посылали, а через полгода из Главсоцметростроя прибыла Правительственная комиссия. Члены комиссии – очень солидные люди в велюровых шляпах и с кожаными портфелями – постояли у чёрного, дышащего сыростью пролома, позаглядывали с опаской вовнутрь и, отойдя в сторону, о чём-то долго совещались. О чём именно говорили учёные – слышно не было. Лишь изредка до стоящих поодаль рабочих доносились непонятные слова и обрывки фраз. Чаще других упоминалась какая-то «Петля Мёбиуса».

   Комиссия уехала, и на другой день в «Вечернем Пополамске» появилось Постановление горсовета о прекращении строительства Туго-Западной линии по причине «практической нецелесообразности» и «социологической ненужности».

   Метро пошло дальше по прямой. Боковой ход заложили шлакоблоками и оштукатурили, а известный художник-монументалист Сидоров-Брагин изваял сверху мозаичное панно. На панно были изображены заплаканная женщина в чёрном и юноша в форме слушателя маркшейдерских курсов. Женщина сидела на стуле, сжимая в скорбно сложенных на коленях руках белый носовой платочек. Юноша стоял у неё за спиной, успокаивающе положа ладонь женщине на плечо и устремив гордый и решительный взор вперёд – прямо на спускающихся по эскалатору пассажиров. В свободной руке юноша держал карту Туго-Западной ветки метро. Называлась вся эта красочная композиция «Мы пойдём другой дорогой, дорогая мама», что и было выложено в углу панно золотыми буквами.

   Понятно, что отец Ларисы не мог приехать на свадьбу к дочери.

   Рассказ невестки Самсон выслушал с сочувствием и пониманием, усомнившись только в том, что «маркшейдер» — это профессия, а не фамилия, но отказ приехать на свадьбу матери Ларисы (мать ссылалась на мигрень) воспринял с затаенной обидой.

   Самсон и сейчас бубнил под нос:

   — Мигрень, мигрень… Знаем мы вашу мигрень, — исследуя содержимое аптечки, которую заботливая Кира повесила (на всякий случай) в углу навеса. Жгуты, бинты и зелёнка не привлекли его внимания, а вот содержимое пузырьков с валерьянкой и спиртовой настойкой боярышника Самсон вылил в себя мгновенно, объяснив Петру:

   — Успокаивает, — и теперь сосредоточенно изучал этикетку флакончика с экстрактом красавки.

   Пётр, от нечего делать, пересчитывал стоящие на столе граненые стаканы из баккара – подарок сослуживцев.

   Затянувшееся ожидание было прервано самым приятным образом: прибыл первый гость – Мефодий. Он появился у калитки, сияющий и торжественный, со свёртком подмышкой, волоча за собой тачку с аккордеоном. В этой же тачке после всяческих сабантуев увозили домой и Мефодия.

   Кира и Изабелла вышли во двор и присоединились к мужьям – встречать гостей.

   Изабелла выглядела как в свои лучшие торговые годы: красная, под цвет волос, шифоновая блузка, позволяющая в силу своей прозрачности оценить достоинства и более интимных частей туалета; зелёная атласная юбка, блеск которой доходил на бёдрах до высшей степени невероятности и чёрные лакированные туфли с серебряными пряжками;

волосы взбиты, уложены и зафиксированы в виде епископской митры; гранатовые серьги, кольца с опалами, бериллами и прочими нефритами и лазуритами, отличающимися от настоящих только механическими и оптическими свойствами и, наконец, безнадежно теряющаяся в складке между Джомолунгмами грудей, скрученная вдвое золотая цепь (которую, пожалуй, не порвала бы и Короста в ту роковую ночь).

   Кира не любила показывать свои многочисленные наряды и украшения, и выглядела попроще. Она надела цветастый ситцевый сарафанчик и белые босоножки, а волосы собрала в пучок и заколола костяным гребнем.

   Хозяева ещё не успели как следует поздороваться с первой ласточкой – Мефодием, как в конце Слабогорной появился непрерывно сигналящий ЗИМ в сопровождении пыльного эскорта детворы. Свадебный автомобиль подрулил вплотную к забору – Сенька демонстрировал класс вождения – и, сбив подфарником скамейку, элегантно остановился у распахнутых ворот. Мефодий уже успел впрыгнуть в лямки своего «Weltmeister»а и, как только улеглась пыль, и из машины появились виновники торжества, рванул меха, встречая молодоженов оглушительным «Красным сарафаном».

   На звуки аккордеона, как бабочки на свет лампы, потянулись по броуновским тропкам со всех концов Динамита гости…

                                                                                   Продолжение следует 

К.Е.Маковский,  «Дети, бегущие от грозы».

П.П. Белоусов, «Мы пойдем другим путем».

Похожие статьи:

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 2

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 3

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 5

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. ПРОДОЛЖЕНИЕ 1

Авторская проза → ОДИН РАССКАЗ. НАЧАЛО